| Александр_Люлюшин | Дата: Суббота, 11.08.2018, 18:08 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 3279
Статус: Offline
| «И СВЕТ ВО ТЬМЕ СВЕТИТ» («Ночное солнце», «Отшельник», «Солнце светит даже ночью»; итал. Il sole anche di notte) 1990, Италия-Франция-Германия, 113 минут
— фильм братьев Паоло и Витторио Тавиани по повести Л.Н. Толстого «Отец Сергий»
Кадету Серджио Гиамондо уготовано великолепное будущее, сам король взялся устроить его личную жизнь, сватая к своей любовнице баронессе Кристине. Но вместо светской придворной жизни Серджио выбирает служение Богу, даже не подозревая, какие испытания и соблазны ожидают его на этом пути.
Съёмочная группа
Режиссёры: Паоло Тавиани, Витторио Тавиани
Сценарий: Витторио Тавиани, Паоло Тавиани, Тонино Гуэрра, Л.Н.Толстой
Продюсеры: Джулиани Дж. Де Негри, Грация Вольпи
Оператор: Джузеппе Ланчи
Композитор: Никола Пьовани
Художники: Джанни Сбарра, Лина Нерли Тавиани
Монтаж: Роберто Перпиньяни
В ролях
Джулиан Сэндз — Серджио Джирамондо
Настасья Кински — Кристина дель Карпио
Патриция Милларде — Аурелия
Шарлотта Генсбур — Матильда
Массимо Бонетти — князь Сантобоно
Рюдигер Фоглер — король Карл
Памела Виллорези — Джузеппина Джирамондо
Маргарита Лосано — мать Серджио
Смотрите фильм
https://vk.com/video221964552_169430721
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Среда, 05.09.2018, 23:12 | Сообщение # 2 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Лев Аннинский. Чемпион святости // Москва, 1999, С. 188-190.
Не то странно, что "Отец Сергий", перенесенный братьями Тавиани из промозглого Питера и беспросветной Сибири на неаполитанскую почву, расцвел средиземноморскими цветами, - это-то как раз неизбежно, да и модно, при теперешней-то страсти к римейкам, - а то странно, что итальянцы ухитрились сохранить толстовскую фабульную цепочку. И история разорванного брачного союза – "за два дня до свадьбы", и "разводная жена, красавица, богачка и чудачка", пытающаяся соблазнить монаха-затворника, и исцеление "четырнадцатилетнего мальчика", и "нерастениха", дочь купца.
Иногда эти "толстовские" привязки кажутся почти виртуозными, настолько ловко они пригнаны к немыслимой для толстовских героев итальянской фактуре. Вплоть до того, как она "шуршит шелковой тканью, снимая платье". Не говоря уже об отрубленном пальце, отсечением коего отец Сергий отводит соблазн, втекающий в уши. Итальянцы из этой звуковой партитуры извлекают максимум драматизма; отец Сергий (то есть падре Серджо) даже "продает номер", вознося в этот миг искушения глас ко Всевышнему: "Сделай так, чтобы я слышал только шум дождя!" Не знаю, доходит ли его молитва, но мы после этой реплики вслушиваемся сквозь шум дождя именно в шуршание платья, снимаемого нахальной грешницей.
Должен сознаться, что эти сцепления с толстовской повестью действуют тем более раздражающе, что по общей фактуре: по колориту, по сверхзадаче и по тому, что можно было бы назвать аурой действия – итальянский падре есть полная, яркая и откровенная противоположность нашему русскому, толстовскому старцу.
Это, собственно говоря, интереснее всего мне в ленте знаменитых братьев. Не то что они что-то подменили в Толстом (они, повторяю, держались за него, как могли), но они просто не могли не быть при этом собой, и потому весь воздух, которым они наполнили сюжет, - другой, чем тот, которым дышали Толстой и его отшельник.
Первое, что отмечаешь, - пейзаж. У братьев Тавиани он, естественно, средиземноморский. Это само собой, но есть еще что-то... на пейзаже – особый акцент. Голубое небо, синие горы, зеленые долины. Библейская графика распахнутых пространств и соразмерно вписанных в эти пространства фигур. Мироздание, в котором для всего есть свое выверенное место, в том числе и для святости.
А у Толстого?
У Толстого пейзажа вовсе нет. Обронит: "Погода была прекрасная", или: "это было осенью, и уже ночи были холодные", или: "была весна". И - все. В толстовской повести колорит не создается "специально", он возникает как бы сам собой, тем более трудно его демонстрировать, да еще сравнивая киногению итальянского фильма с аурой литературного текста, - это все равно что, "шкловски" выражаясь, читать по нотам Кельнский собор. Но два русских фильма по "Отцу Сергию" уже предложили киноэквивалент толстовской повести, и оба раза это была - черно-белая "замкнутость": в 1917 году - когда Иван Мозжухин метался на краю антихристовой пропасти, в 1978-м - когда Сергей Бондарчук лечился от атеистического социализма и вживался в интерьеры скита, а Алла Демидова в ужасе созерцала это врастание и кричала, что выхода все равно нет. Оба раза Толстой проецировался на черно-белую пленку, и возникало ощущение, что сколько бы ни уходил человек от мира или ни входил в мир, сколько бы ни подчинялся людям или ни подчинял себе людей - боль, запавшая куда-то в глубь души, все-таки не исчезает - она остается неразрешенной и даже как бы невыразимой.
Это не была режиссерская установка Таланкина в 1978 году или тем более Ермольева в 1917-м - это был русский духовный пейзаж, который извлекается даже не из Толстого, а из всего нашего климата, из нашей теплой, утробной тьмы, укрывающей и согревающей беспутные совестливые души.
Итальянский фильм называется "Il sole anche di notte" - "Ночное солнце" или "Солнце ночью". Тьма разгоняется лучами святости.
Русская ситуация - иная (и толстовская формула "Свет и во тьме светит" значит иное): власть тьмы так сильна, потому что тьма - внутри души и борьба с ней неизбывна.
Итальянский киногерой высок, высокодуховен и высокомерен. Высокомерен непроизвольно и потому постоянно. Дело не в том, что он "во всем первый" (князь Касатский тоже стремился во всем быть первым: "по наукам и по верховой езде"), и не в том, что добавлено итальянскому герою чемпионство еще и в карточной игре и в делах амурных, - дело в том, что дух состязательности и победоносности в итальянце естествен. И каяться ему надо ежесекундно. Итальянец встает на колени чуть не перед первым встречным:
- Я совершил грех высокомерия, мне нужно, чтобы кто-то простил меня.
Его кто-то тотчас простит, и он пойдет дальше в своей гордыне, греша и каясь, потому что непрерывно вырабатываемый яд превосходства нужно непрерывно нейтрализовывать.
Может ли такое быть в "русской ауре"? Сомневаюсь. Разумеется, и у нас святой старец способен повалиться в ноги первому встречному, но - без всякой надежды на скорое или отдаленное исправление. Потому что у русской святости другая "презумпция виновности". Тут не святость превосходства и не превосходство святости, а ощущение глухой греховности, которую надо замаливать, даже и без скорой надежды.
Итальянский старец говорит:
- Безразличие людей - вот что мучительно! Никто ни о ком не думает, и никто не спрашивает: почему? Я же подумал: если бы один человек - хотя бы один! - изолировал себя от мира, чтобы подумать обо всех остальных, - мы бы еще могли надеяться...
Ход мысли, малореальный для русского старца. Вопрос "почему?" и в голову никому не вступает в нашей свалке. И что это за дикая гордыня: одному подумать за всех и потом научить всех! Да разве наш отец Сергий дерзнул бы на такое? Он только одно заклинание и знает: "Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя, грешного!" - и этим стоном замыкаются его интеллектуальные пасьянсы с богом и людьми, с городом и миром.
Итальянский старец помнит, как в детстве плакал от бессильного желания превзойти всех в благородстве, как нарочно сбивал себе ноги о камни, чтобы превзойти всех в страстотерпии, как умирал от зависти... Он и взрослым плачет как ребенок, потому что уязвлен в своем достоинстве. Достоинство спасает, уходя в монахи.
Он становится знаменитым отшельником, и теперь другие умирают от зависти к нему:
- Даже здесь тебе удалось стать первым!
И он не спорит.
А наш русский отшельник, едва ощутив в себе даже намек на жажду стать первым, кричит самому себе:
- Гадина! Гадина! Хочешь быть святым?!
Это наше омерзение от собственной святости ни в какие разумные ворота не лезет, тут для нас - соблазн, и нам никогда не постичь то ремесло, которое сквозит в праведности величественного и победоносного падре Серджо. Это смирение - паче гордыни. А наше, русское, неизбывное - "зрак раба". Византийское наследие, вечное клеймо. Язвы, разодранные на груди юродивого, и никаких наград.
А там, в солнечной Неаполитании?
Василий Розанов пошутил когда-то: католический монах идет - земля под ним содрогается.
Красив, статен, скульптурен Хулиан Сандс в роли падре Серджо. Под стать реальности - солнечно-ясной даже в ночи, вменяемой даже в абсурде.
А наш отец Сергий?
"Не величественный я человек, а жалкий, смешной".
Итальянский чемпион святости в нашу немощь не вписывается. Зато вписывается в киноискусство народа, давшего миру сначала "неореализм", потом горькую печаль великих художников - исповедников одиночества, потом - бунт против этого одиночества. Среди этих бунтарей, бойцов, спорщиков, "контестантов" обрели себя когда-то братья Паоло и Витторио Тавиани. Тут и яростный взгляд на церковь, которая никак не может дать людям успокоения души, но все-таки должна, должна! Тут и извечное "вертикальное" напряжение католического духа, преображающего небо и землю, чающее солнечного сверкания даже в ночи.
Толстой, как факт мировой культуры, вполне может быть втянут в эту борьбу ее участниками.
Но, честно говоря, нашему отшельнику в этом чемпионате святости ничего не светит.
https://web.archive.org/web....ttp
|
| |
| |
| Ирина_Щеглова | Дата: Вторник, 11.09.2018, 21:12 | Сообщение # 3 |
Группа: Друзья
Сообщений: 9
Статус: Offline
| «Землю надо рыхлить сильнее». Честолюбивое желание возвыситься над другими, как вечный гнет преследует Серджио Джирамондо на перипетиях жизненного пути. Судьба, желающая сыграть с ним злую шутку, постоянно ставит его перед выбором, результат которого оказывается предметом всеобщего обозрения, что лишь усиливает желание героя отпрянуть от мирской суеты. Невозможность отыскать в себе, те качества, которые видят другие, заточает его тело и дух во внутренней клетке. К выходу из замкнутого круга его подтолкнула лишь новость о смерти его давних знакомых. Данный эпизод становится катализатором для героя. Он находит путь к долгожданному свету, осознав, что простота и бескорыстное самопожертвование личностными интересами способно сотворить настоящее чудо с человеческой душой.
|
| |
| |
