|
"ЛЕВИАФАН" 2014
| |
| Александр_Люлюшин | Дата: Среда, 14.05.2014, 17:33 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 3279
Статус: Offline
| Мощнейшая, накрывающая трагической правдой и оставляющая долгое послевкусие «энциклопедия русской жизни». Не каждый её примет, точнее, захочет принять. Ещё бы, «ощущение тотальной непостижимой безнадёжности происходящего», когда зло не несёт наказания, первозданность увядает, процветают лицемерие и фарисейство, когда рушатся человеческие связи, а каждый индивидуум загнан в угол, является далеко не самым приятным. Но показано всё предельно честно, с присущими режиссёру глубиной, яркими актёрскими работами, живительным видеорядом и удушающей музыкой, а также многочисленными отсылками и иносказаниями. В память врезается эта история надолго, снова и снова возвращая нас к тому, что «во всём никто не виноват, каждый виноват в чём-то своем, во всём виноваты все».
«ЛЕВИАФАН» 2014, Россия, 142 минуты
— авторская интерпретация библейской истории Иова в контексте реалий современной России
  
  
Главный герой Николай (Алексей Серебряков) живёт в маленьком городке близ Баренцева моря, в хижине небольшой бухты, куда порой заплывают киты. Когда продажный мэр города пытается конфисковать почти всё имущество Николая — дом, автомастерскую и его собственные земли — главный герой прибегает к помощи старого друга по армии, ныне уважаемого адвоката, который определяет единственный способ борьбы с политиком — найти на него отбойный компромат.
Съёмочная группа
Режиссёр: Андрей Звягинцев
Сценарий: Олег Негин, Андрей Звягинцев
Продюсер: Александр Роднянский
Оператор: Михаил Кричман
Композитор: Филип Гласс
Художник: Андрей Понкратов
В ролях
Алексей Серебряков - Николай Николаевич Сергеев, муж Лилии, отец Ромы
Елена Лядова - Лилия Петровна Сергеева, жена Николая, мачеха Ромы
Сергей Походаев – Рома, сын Николая
Владимир Вдовиченков - Дмитрий Михайлович Селезнёв, старый друг Николая, член Московской коллегии адвокатов
Роман Мадянов - Вадим Сергеевич Шелевят, мэр города Прибрежный
Анна Уколова - Анжела Ивановна Поливанова, подруга семьи Сергеевых, жена Павла, мать Вити
Алексей Розин - Павел Сергеевич Поливанов, сержант ДПС, муж Анжелы, отец Вити
Платон Каменев - Витя, сын Анжелы и Павла
Сергей Бачурский Иван Степанович Дегтярёв, подполковник ДПС
Валерий Гришко - архиерей
Алла Еминцева - Тарасова председательствующая судья
Маргарита Шубина - Горюнова, прокурор
Дмитрий Быковский - Ткачук, начальник полиции
Сергей Борисов - оперативник
Игорь Сергеев - отец Василий, священник
Награды
Премия «Золотой глобус» за лучший фильм на иностранном языке.
67-й Каннский кинофестиваль: приз за лучший сценарий — Андрею Звягинцеву и Олегу Негину.
32-й международный Мюнхенский кинофестиваль — приз за «Лучший иностранный фильм».
Фестиваль европейского кино в Паличе (Сербия) — Главный приз.
Лондонский кинофестиваль — приз за «Лучший фильм».
Премия Европейской киноакадемии:
номинация за лучший европейский фильм
номинация за лучшую режиссёрскую работу (Андрей Звягинцев)
номинация за лучший сценарий (Андрей Звягинцев, Олег Негин)
номинация за лучшую мужскую роль (Алексей Серебряков)
22-й международный фестиваль искусства кинооператоров Камеримидж, Быдгощ, Польша — главный приз «Золотая лягушка» — Михаилу Кричману.
Международный кинофестиваль Abu Dhabi Film Festival (2014):
Гран-при «Чёрная жемчужина»
приз за лучшую мужскую роль (Алексей Серебряков)
Премия «Независимый дух» — номинация за лучший международный фильм.
45-й Индийский международный кинофестиваль:
премия «Золотой павлин» за лучший фильм
премия за лучшую мужскую роль (Алексей Серебряков)
Премия «Спутник» — номинация за лучший фильм на иностранном языке.
Премия киноакадемии Азиатско-Тихоокеанского региона (Asia Pacific Screen Awards):
главный приз за лучший фильм года
номинация за лучшую режиссёрскую работу (Андрей Звягинцев)
номинация за лучшую операторскую работу (Михаил Кричман)
Премия Британской киноакадемии — номинация за лучший не англоязычный фильм.
Премия Американской киноакадемии — номинация за лучший фильм на иностранном языке.
Интересные факты
История создания фильма Левиафан началась в 2008 году. На съемках новеллы Апокриф для киноальманаха Нью-Йорк, я люблю тебя, переводчица и ассистент Андрея Звягинцева Инна Брауде рассказала ему историю о сварщике из штата Колорадо Марвине Джоне Химейере, у которого новые владельцы цементного завода решили выкупить мастерскую, расположенную на их территории. Марвин не шел ни на какие соглашения, и тогда управление завода попросту огородило его забором. Отчаявшись бороться за свою собственность, пройдя все круги бюрократической судебной и исполнительной системы, он оборудовал многотонный бульдозер пуленепробиваемой броней, буквально запаяв себя в кабине трактора, и выехал на нем из своей мастерской. Он разрушил все постройки цементного завода, полностью снес забор, отгородивший его от внешнего мира и направился в город. Полиция пыталась препятствовать ему чем только могла, в него было выпущено более двухсот пуль, были сооружены заслоны из тяжеловозов, но все их старания были совершенно напрасны, он сметал на своем пути все, а по въезду в город методично снес около десятка административных зданий и, завершив свое возмездие, в громкоговоритель сказал, что «до сих пор никто не хотел его слышать, теперь же услышали все». После чего в кабине своего бульдозера он покончил собой. В этом инциденте не пострадал ни один человек, кроме самого Химеера.
Рассказ настолько впечатлил режиссера, что он всерьез задумался о съемках этой истории в США, предполагая детальный пересказ событий, и по возвращении на Родину поведал его своему другу и соавтору Олегу Негину, предложив ему написать сценарий на этой основе.
Чуть позже режиссер натолкнулся на текст, пересказывающий средневековую хронику времен Мартина Лютера (Михаэль Кольхаас). Сюжет этой новеллы, написанной Генрихом фон Клейстом был почти до деталей схож с историей Химеера. Ясно было, что это вечный сюжет, исток которого, при определенном усилии, можно найти и в истории несчастного библейского Иова. Потому совершенно не имеет значения, где именно могли бы разворачиваться события этой драмы. История о столкновении человека и власть имущих универсальна. Скоро была найдена и еще одна аллюзия – параллель с текстом английского философа XVII века Томаса Гоббса. Между этих сюжетов и идей и выстроен скелет Левиафана.
Зимой (уже в декабре 2010 года) Олегом Негиным была написана первая версия сценария под рабочим названием Батя, действие которого разворачивалось в России, но повторяло события американской трагедии, в том числе и бунт главного героя. Сценарий изобиловал ненормативной лексикой, что в некоторой степени смутило продюсера картины Александра Роднянского, и помешало запустить проект тогда же, в 2011 году, сразу по завершении работы над Еленой.
Вторая версия сценария, уже под названием Левиафан была закончена осенью 2012 года и объединила в себе аллюзии на американскую трагедию Марвина Джона Химейера, историю библейского Иова и филосовский трактат Томаса Гоббса Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского.
Левиафан – самый «многолюдный» фильм Андрея Звягинцева. Круг центральных персонажей составляет 8 человек. В целом в картине более 15 персонажей, постепенно вовлекаемых в полную драматизма воронку сюжета.
Поиск актеров занял почти год. Между пробами Владимира Вдовиченкова и его утверждением на роль прошло несколько месяцев. В этот период времени Вдовиченкову поступило предложение о съемках в британской картине под названием Черное море режиссера Кевина МакДональда с Джудом Лоу в главной роли. Вдовиченков уже дал устное согласие англичанам, и тут ему сообщают, что он утвержден на роль в Левиафане. Похоже, для Вдовиченкова это явилось серьезным испытанием, которое он все же преодолел в пользу работы со Звягинцевым.
В поисках места действия фильма творческая группа картины посетила более 70 городов в радиусе 600 километров от Москвы, совершив путешествие от Пскова до Владимира, от Ярославля до Орла, заглянув даже в Беларусь. Окончательный выбор пал на поселок Териберка, расположенный на берегу Баренцева моря (Мурманская область).
В поселке Териберка была выстроена декорация «Дом Николая», состоящая из двухэтажного деревянного дома, автомастерской и теплицы. Строительство велось с мая по июль 2013 года силами художественного департамента под руководством художника-постановщика картины Андрея Понкратова.
Съемочный период картины продолжался с 1 августа по 8 ноября 2013 года и составил 67 съемочных дней. Съемки проходили в поселках Териберка и Туманный, городах Кировск, Мончегорск, Апатиты и Оленегорск Мурманской области, а также в Пошехонье (Ярославская область). Некоторые интерьеры, с целью экономии средств на экспедицию, сняты были в Москве.
Для того, чтобы сродниться со своим персонажем Алексей Серебряков брал костюм своего героя накануне съемочного дня и обживал его, приезжая и уезжая со съемочной площадки в нем. Отказавшись от участия в других проектах, он не выезжал из Териберки два с половиной месяца, посвятив себя целиком съемкам в картине Левиафан. То же сделала и Елена Лядова, весь съемочный период оставаясь с группой в экспедиции, и не покидая места съемок фильма. Это было очень важно для того, чтобы «нажить» отношения, сделать дом Николая живым, наполненным духом самой жизни. А, например, актриса Анна Уколова по просьбе режиссера поправилась для съемок на 15 кг.
Первый съемочный день картины ознаменовался неприятным событием. Во время съемки первого кадра, в котором Николай и Ромка проезжают сквозь каменное ущелье, у игрового автомобиля марки Nissan Terrano лопнуло переднее колесо. Находящийся за рулем Сергей Походаев и Алексей Серебряков, контролирующий управление автомобилем с пассажирского сидения с помощью специальной дублирующей системы, не справились с управлением. Автомобиль врезался в машины съемочной группы. К счастью, в аварии никто не пострадал. Находящийся в этот день на съемочной площадке Вдовиченков сказал, что это событие стоит рассматривать как хороший знак.
Из-за повреждений игровой машины, съемочный план в срочном порядке пришлось изменить. Несколько первых дней пришлось снимать не по запланированному заранее графику. Для продолжения съемочного процесса, спустя несколько дней, в Петербурге был приобретен еще один автомобиль той же марки и выкрашен в тот же цвет. Параллельно с этим ремонтировалась пострадавшая в аварии машина. В результате в картине снимались две машины, обе они постоянно присутствовали на съемочной площадке. Через две-три недели, в том же самом месте, во время съемки похожей сцены, когда рано утром Николай проезжает сквозь каменное ущелье, чтобы встретить на вокзале Дмитрия, ситуация повторилась. В первом же дубле у игровой машины лопнули сразу два колеса, но Алексей Серебряков справился с управлением и аварии удалось избежать.
В аварии побывала и Елена Лядова. В одной из сцен, не вошедших в окончательный монтаж фильма, ее героиня отъезжает от парковки. Сдавая назад, Елена врезалась в стоящий позади автомобиль. Все отделались легким испугом, кроме того, что директор картины возместил незначительный ущерб хозяину пострадавшей машины. Таким образом, все актеры, управлявшие игровой «машиной Николая» попадали в аварию. Причем происходило это всегда именно в кадре.
В сцене первой встречи Николая с Пашей на посту ДПС, в роли напарника Паши снялся отец Сергея Походаева – Алексей.
В сцене, где Ромка выбегает из дома встретить приехавшего Дмитрия, режиссер намеренно не предупредил Сергея Походаева, играющего Ромку, о том, что Вдовиченков будет дарить ему подарок (модель самолета для самостоятельной сборки). Эта импровизация была введена начиная с третьего дубля и в итоге вошла в картину.
Во время съемок сцены завтрака в доме Николая после приезда Дмитрия, Ромка дерзит Лиле, за что получает подзатыльник от отца. Снято было восемь дублей. На вопрос о том, как ему удается столь натурально изображать реакцию на подзатыльник, Сергей Походаев ответил: «Он бьет их по-настоящему».
В фильме есть сцена, в которой герои Алексея Серебрякова, Елены Лядовой и Владимира Вдовиченкова приезжают на центральную площадь вымышленного города Прибрежный, на которой расположен памятник Ленину. Любопытно, что на одной из детских фотографий, предоставленной Еленой Лядовой для съемок, она вместе с матерью стоит на точно такой же площади. Это фото стоит на трюмо в доме Николая и его можно увидеть в сцене, когда к Николаю приезжает Паша, чтобы сообщить о том, что пропавшую Лилю нашли.
Сцена застолья после оглашения приговора по делу об имущественной тяжбе, в которой участвуют Николай, Дмитрий и Лиля, на этапе монтажа была сокращена вдвое.
Кадр со старой фотографией дома, которую Николай кладет на стол, показывая ее Дмитрию, был снят уже на этапе монтажа прямо в московском офисе, когда стало ясно, что сцена подвергнется значительному сокращению. Для этой съемки были вызваны и Алексей Серебряков, и Владимир Вдовиченков. Эта панорамная фотография, сделанная еще в 1929 году, найдена была исполнительным продюсером Екатериной Маракулиной в краеведческом музее поселка Териберка. Но удивительным совпадением является то обстоятельство, что точка кинокамеры с видом на поселок и дом Николая определена была на том этапе подготовки, когда у группы не было еще в руках этой старой фотографии. То есть, кто-то еще 85 лет назад поставил фотоаппарат почти на ту же точку, с которой съемочная группа решила снять эту панораму.
Кадр с мухой, бьющейся о стекло в начале сцены, когда Дмитрий перечитывает только что набранную им на компьютере жалобу на мэра, снят был спонтанно, когда режиссер случайно заметил насекомое во время подготовки к сцене.
Сцена «Пикник у озера» снималась пять дней. Кадр, в котором брошенный Дмитрием камень «блинчиком» скачет по воде (начало сцены "Пикник у озера"), снимался отдельно от вышеупомянутого пятидневного блока. Мастерство запуска блинчиков демонстрировал лично Андрей Звягинцев по очереди с дольщиком группы Леонидом Доленко. Чей именно бросок попал в монтаж никому не известно.
В одном из эпизодов сцены «Пикник у озера», персонажи Алексея Серебрякова, Владимира Вдовиченкова, Сергея Бачурского и Алексея Розина выпивают по полному стакану водки в честь дня рождения Степаныча (Сергей Бачурский). В результате ошибки реквизитора в первом же дубле актерам была дана бутылка с настоящей водкой, которую они и выпили. Только после команды «стоп» актеры сообщили о том, что водка настоящая. Все четверо решили, что это был розыгрыш режиссера, и едва ли верят до сих пор, что это было не так. Таким образом, актеры испытали на себе «суровый российский обычай» пить водку стаканами.
Сцена в вагоне поезда, в которой Дмитрий возвращается в Москву, была значительно сокращена при монтаже. Снималась она в реально движущемся поезде. Однако маршрут его движения был коротким, посему съемочной группе предоставили два вагона, прикрепленных друг к другу «зеркально». Таким образом, когда поезд достиг пункта прибытия, съемочная группа просто перешла в соседний вагон. Поезд последовал в обратном направлении, однако направление движения в кадре осталось правильным.
Скелет синего кита весом в 2 тонны и длиной 24 метра, изготовленный бутафорами на металлическом каркасе по заказу художника-постановщика Андрея Понкратова, был смонтирован в бухте рядом с поселком Териберка в течении трех ночей.
Сцена, в которой Лиля и Анжела разделывают рыбу на конвейере снималась в реальной рабочей обстановке рыбоперерабатывающей фабрики непосредственно во время ночной смены. Актрисы предварительно прошли инструктаж и встали за конвейер вместо двух работниц. Вместе с Лилей в «пазике» рыбзавода ехали жительницы поселка Териберка, настоящие работницы фабрики.
Во время съемки сцены, в которой Анжела и Паша (приезжают предложить Ромке свое опекунство, в декорации «дом Николая» прямо во время дубля начался пожар. К счастью в тот день было решено отложить обеденный перерыв, чтоб не прерывать съемку сложной сцены, и потому группа не ушла из декорации и вовремя обнаружила дым, идущий из-под стены, что позволило нейтрализовать источник возгорания и предотвратить преждевременную гибель декорации.
За весь съемочный период картины было отснято три с половиной часа полезного материала, на что было потрачено 85.000 метров пленки Kodak.
Монтаж картины занял 50 дней.
Фильм был показан отборщикам 67-го Каннского международного кинофестиваля еще до окончания процесса монтажа, а также работ по сведению звука и был принят в основную конкурсную программу. Премьера фильма состоялась в последний день фестиваля, 23 мая 2014 года. На следующий день, 24 мая состоялось закрытие фестиваля. Картина была удостоена награды за лучший сценарий.
Режиссёр о фильме
Конечно же, я рад, что фильм отобран в Канны. Разве может быть по-другому?.. Я услышал историю, незадолго до того случившуюся в Америке. Сюжет перекочевал в Россию и очень существенно изменился в ходе работы над ним. Съёмки проходили на русском севере, на Кольском полуострове. Действие разворачивается в приморском городке на самом краю земли — сюда, в одну из бухт Баренцева моря, из Ледовитого океана порой заходят киты. Природа этого края невероятно красива и сурова. Как сурова и прекрасна сама жизнь. Совершенно убеждён, история наша будет понятна и близка зрителям во всем мире, потому что она о природе Человека. Речь идет о его земном уделе, о вопросах, которые волнуют всех нас уже давно: предательство, любовь, жажда власти, прощение, месть, смерть. Одним словом, всё то, что во все времена и везде будет волновать людей.
***
Это драма, постепенно переплавляющаяся в трагедию. Во всяком случае, начинается сценарий, как социальная драма, драма отношений, драма человеческой неустроенности в новой стране. Ближе к финалу мало-помалу маховик этой истории должен, как я очень надеюсь, раскрутиться до масштаба мифологического. До проблематики человеческого удела на земле вообще. Надеюсь, картина будет нести не узко национальное, а общечеловеческое содержание. Но при том, она целиком «завязана» на сегодняшнем дне, она будет «укоренена» в знакомой нам до боли реальности. В фильме остро прозвучат актуальнейшие проблемы социального характера – они волей-неволей взрывают сюжет...
Для меня новый фильм по сравнению, скажем, с «Еленой», будет непривычно многолюдным. Круг центральных героев – это шесть-семь человек, но в целом в картине прописано более 15ти персонажей. И все они для нас очень важны. Сюжет постепенно будет вовлекать их одного за другим в полную драматизма воронку...
***
Человек, понимаемый как «раб Божий», – идея или мера, которая регулируется каждым по-своему, изнутри собственного представления о том, кто для него есть Бог. Это – мера близости, устанавливаемая для себя самим человеком. Раб же «человеческий» – вещь объективная. Не всегда осознаваемая в полной мере, но почти всегда различимая: редко кто скажет себе самому, что в той или иной ситуации он поступил как свободный человек, если чувствует, что это не так.
Человек в объятиях собственного страха перед нуждой и неопределенностью, полный туманных представлений о будущем, схваченный страхом за своих близких, страхом приближающейся смерти, что может такой человек, если не отказаться от собственной свободы, собственной воли, добровольно передав это сокровище доверенному лицу, взамен на мнимые гарантии безопасности, социальной защищенности или некой иллюзии общности. Взгляд Томаса Гоббса на государство, как на чудовище, порожденное самим человеком во избежание войны «всех со всеми» и из понятного желания обрести безопасность в обмен на единственно подлинное свое достояние – свободу, это прямой взгляд философа на сделку человека с дьяволом. Как мы все от рождения несем на себе печать Адамова греха, так и все мы с вами рождаемся в обстоятельствах, которые можно назвать – Государство. Его духовная власть над человеком не знает границ.
Тяжкий альянс Человека и Государства давно стал темой российской жизни. Теперь он стал и темой нашего фильма. Но хотя картина и создавалась на российском материале, делалось это просто потому, что ни с чем другим я не чувствую такого родства, или генетической связи. Однако я глубоко убежден – в каком бы обществе мы с вами ни жили, в самом развитом или самом архаичном, все мы обязательно будем поставлены перед этим выбором – поступать как раб, или как человек свободный. И если мы наивно полагаем, что хотя бы какой-то тип государственного правления нас от этого выбора освободит, мы глубоко заблуждаемся. В жизни каждого человека наступает час икс, когда он вынужден встретиться лицом к лицу с системой, с «миром» и отстаивать свое чувство справедливости, свое чувство Бога на земле. И именно потому, что еще возможно ставить эти страшные вопросы перед зрителем, именно потому, что можно еще найти в наших пределах трагического героя, или «сына Божьего», всегда и во все времена персонажа трагического, моя Родина и не потеряна для меня, как и для всех тех, кто делал этот фильм.
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Среда, 14.05.2014, 17:34 | Сообщение # 2 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| «Если больше нет юродивых, кто скажет о беззаконии и лжи?»
Андрей Звягинцев об участии своего «Левиафана» в Каннском фестивале
Сегодня открывается 67-й Каннский кинофестиваль. В конкурсе участвует российский фильм «Левиафан». На вопросы АНДРЕЯ ПЛАХОВА отвечает его режиссер АНДРЕЙ ЗВЯГИНЦЕВ.
— Вы третий раз участвуете в Каннском фестивале: до этого здесь успешно показывались «Изгнание» и «Елена». Чувствуете ли, как меняются год от года атмосфера и фестивальный контекст? Учитываете ли эти перемены в своей работе?
— К сожалению ли, к счастью ли, я знать не знаю, как меняется контекст и, похоже, не только в Канне, но и в какой бы то ни было иной среде, которой жизненно необходимо учитывать контекст или атмосферу. И дело даже не в позиции, дело в инерционности, присущей кинопроцессу в принципе и моему собственному жизненному ритму в частности. Для примера, первые мысли о «Левиафане» появились в 2008 году, то есть шесть лет назад. Первый вариант сценария закончен был в декабре 2010 года. Как можно предугадать в подобной ситуации контекст или атмосферу в далеком 2014-м? Я уже и не говорю о том, что никак нельзя предвидеть результат твоих усилий: участие в конкурсе Канна — это огромная удача, честь и одновременно с этим чистая случайность.
— Если сравнить «Левиафан» с «Еленой», что между ними общего и что их отличает? Какая из ваших предыдущих картин ближе всего к новой? Может быть, «Изгнание»?
— Нет. Не думаю. Если строго подходить к любым аналогиям, то это совершенно новый шаг для меня и моих соавторов. Можно было бы, наверное, даже сказать — шаг в сторону, если бы он не был шагом в единственно верном направлении — к самой сути вещей. Я надеюсь, что это именно такое движение. «Левиафан» — острый в социальном плане фильм, гораздо острее, чем, скажем, «Елена». Потому что эпицентром замысла, взрывным средоточием его является уже не только человек, так сказать, сам по себе в окружении себе подобных, но и государство, чьи безжалостные жернова равнодушно перемалывают вечную муку из страданий, слез и утраченных надежд этого самого человека. Об общих чертах или отличиях легче судить будет вам, критикам. Мне же кажется, что мы делаем один и тот же большой, нескончаемый фильм. Кстати, могу сказать: при общей длительности 2 часа 20 минут, фильм не выглядит длинным или вязким, а мне самому он представляется даже стремительным.
— Могли бы вы рассказать, откуда возник замысел «Левиафана»?
— Первые мысли об этом, я уже говорил, возникли давно. Весной 2008 года я снимал в Нью-Йорке короткометражку, и вот в один из дней моя ассистентка и переводчица, живущая много лет в Америке, между делом рассказала мне историю, которая незадолго до того произошла в Штатах. История меня так впечатлила, если не сказать потрясла, что сразу возникла мысль — сделать на этом материале фильм. Я даже думал о съемках в США, предполагая подробный пересказ событий, пока не прочел случайно новеллу XIX века, описывающую средневековую хронику времен Мартина Лютера. Сюжет, написанный Клейстом, в своей основе совпадал с этой современной коллизией, этой трагической историей, с которой начался наш путь к «Левиафану». Ясно было — что это вечный сюжет, что исток его можно было бы найти в истории несчастного библейского Иова и что совершенно не имеет значения, где именно могли бы разворачиваться события этой драмы. Нужно было решиться перенести ее на нашу почву, в Россию, и создать заново совершенно новое произведение. По возвращении из Нью-Йорка я сразу рассказал о своем интересе к этой истории Олегу Негину, моему большому другу и соавтору. Довольно долго он отказывался рассматривать этот сюжет, не видя в нем перспектив. Однако же черновой вариант сценария все-таки был написан зимой 2010-го, когда я заканчивал монтаж «Елены». У сценария еще не было определенного названия. Оно пришло мне в голову только спустя пару лет.
Запустились мы с «Левиафаном» весной 2012-го. Основная литературная версия, ставшая твердым фундаментом всей картины, была готова осенью того же года. К этому моменту сценарий был полностью переписан уже дважды. Концовка реальной истории была в корне пересмотрена, и теперь из истории страшного беспощадного бунта она переросла в то, что вы увидите на экране. Теперь очень трудно найти в ней следы трагедии, случившейся в начале 2000-х в Штатах с неким несчастным Марвином Джоном Химейером, но именно он прототип нашего героя — пусть и совершенно по-русски несчастного — Николая. Ну или, если хотите, у них есть общий прототип — библейский Иов.
— Когда в Канне показывали «Изгнание», было ощущение, что время кинематографа религиозных вопросов прошло. Сейчас оно, похоже, возвращается. Нет?
— На земле немало людей, которые без веры не мыслят свою жизнь. Не думаю, что время религиозных вопросов может когда-нибудь пройти. А уж тем более теперь, когда они только обостряются. Альянс церкви и государства, их тесный союз, не сегодняшнее изобретение — еще Римская Империя осознала важность такого союза. Власть духовная и власть светская, сливаясь в единый кулак, приобретают могучую силу. И потому церковные иерархи изначально и в принципе лишены возможности давать нравственную оценку действиям или намерениям власти светской. Иногда, конечно, бывают исключения, которые только подтверждают это правило. И тогда на сцену выходят юродивые, как это было в известном случае с Василием Блаженным, который дерзил Иоанну Грозному, предложив ему кусок сырого мяса, а на его слова «Что ж ты мне даешь, ведь сейчас пост, мяса нельзя», ответил: «Мяса нельзя, а кровь человеческую можно?» Мне, похоже, только по наивности, всегда представлялось, что церковь должна служить миротворцем, утешителем, прощающим и примиряющим людей, и не впускать в мир разделение, стучать в набат, чтобы не началось кровопролитие. Свято место пусто не бывает. И если в церкви больше нет юродивых, если она молчит, кому-то же нужно говорить о несправедливостях, беззаконии и лжи.
В критике религиозной веры у Фейербаха звучат такие слова: «Вера знает только врагов или друзей». И меня тревожит этот вопрос: почему это так? И неужели это действительно так? Для чего Христос принес нам благую весть, ведь не для того, чтобы разделить нас.
— По вашим фильмам видно, что вас волнуют вечные образы и темы, пронизывающие религию, мифологию и историю искусства. Как вам удается сказать что-то новое на фоне этого грандиозного опыта, накопленного человеческой культурой?
— По-моему, ничего нового сказать нельзя. Мой учитель актерского мастерства Левертов Владимир Наумович говорил: «Запомните, в театре за более чем 2000-летнюю его историю было все. Что бы вы ни изобрели нового, знайте, это уже было. Единственное чего еще не было — это вас».
— Как вы сказали, одна из тем «Левиафана» — «Человек и государство». Вы считаете ее актуальной в наши дни главным образом для России? А для других народов, скажем, европейских, не является ли она архаичным, пройденным этапом?
— Мне кажется, мы государство молодое, по-прежнему ищущее свою идентичность. Нас бросает то в жар, то в холод; от Запада к Востоку и обратно. От петровских реформ к пролетарской революции, от перестройки к консервативной реставрации. Говоря, что мы молоды, я имею в виду, что еще сравнительно недавно мы были обществом архаичным с аграрным мироустройством, в то время как в соседней Европе человеческая личность как главная ценность государства благодаря открытиям эпохи Просвещения уже давно была провозглашена. Когда в 1861 году в России наконец был решен вопрос с крепостным правом, в далеких и совсем молодых Штатах какому-нибудь безвестному фермеру могли выдать патент на его изобретение и закрепить законодательно за ним право получать роялти за промышленную реализацию этого изобретения. Что говорить о Европе: количество библиотек, университетов и, главное, примат закона как главного инструмента взаимодействия граждан между собой и государственными институтами уже давно действует как само собой разумеющееся. У нас же как повелось: «Закон, что дышло», так оно и идет по сей день. Так что вопросы, связанные со свободами граждан, с попираемыми повсеместно правами и игнорированием Конституции, с ролью власти и необходимостью определения ее границ — это вопросы, которые актуальны в России, да. Но не стоит заблуждаться на тот счет, что в остальном мире они решены окончательно и бесповоротно. Разница, о которой я говорил выше, и правда существует, это даже глупо было бы отрицать, но сказать, что у европейских народов все эти вопросы — пройденный этап, будет в корне неверно. Живущий в Ирландии колорист, корректировавший цвет «Левиафана», прекрасно понимал происходящее в картине и разделял все чувства, которыми жил наш герой. Все это общие темы, которые были актуальны всегда и останутся актуальными надолго. Пока жив человек, пока есть разлад в интересах соседей, пока жив вопрос расширения рынков сбыта, пока Земля еще вертится, тема «Государство и человек» не потеряет своей силы.
— Чем стал для вас «Левиафан» в смысле поисков формы?
— Возможно, это самый сложный для меня сейчас вопрос. Только по прошествии времени, задним числом, я могу рассуждать на подобные темы. Такое ощущение, что, только подбирая слова в попытке найти ответы, я и отвечаю сам себе, что же это было. Во всяком случае часто именно так со мной и происходит.
— Расскажите немного про актеров: что нового вы открыли в этом смысле?
— Я работал с замечательными артистами, каждый из которых для меня был открытием. На этот раз персонажей было много, может быть, даже слишком много для меня. Глаза просто разбегались по площадке: Роман Мадянов, Аня Уколова, Алексей Серебряков, Вдовиченков Володя — все они потрясающе хорошо справлялись с тем, что нам было необходимо сделать. Я сейчас перечислил только тех, с кем мне случилось впервые столкнуться на съемках, но и все остальные тоже были прекрасны: и Лена Лядова, и Леша Розин, с которыми я работал на «Елене», и все другие тоже. Я назвал не все имена, пусть меня простят те, кого я не вспомнил сейчас. Но одно могу сказать с уверенностью: это был блистательный ансамбль.
Андрей Плахов, 14.05.2014
http://kommersant.ru/doc/2470098
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Среда, 14.05.2014, 20:36 | Сообщение # 3 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| «ЛЕВИАФАН» АНДРЕЯ ЗВЯГИНЦЕВА ВКЛЮЧЕН В КОНКУРС КАННСКОГО КИНОФЕСТИВАЛЯ
Фильмы Андрея Звягинцева уже участвовали в Каннском фестивале. В 2007-м «Изгнание» принесло «Пальмовую ветвь» Константину Лавроненко за лучшую мужскую роль – впервые ее получил российский актер! А в 2011-м «Елена» была удостоена спецприза жюри программы «Особый взгляд».
В интервью МК Звягинцев рассказывает:
АЗ: Порядка 80 человек высадилось на Крайнем Севере. Мы снимали на Кольском полуострове, в Кировске и поселке Териберка. 17 сентября там — час пик. В последние сто лет в этот день всегда начинает идти снег — и нужно было успеть. Актеров работало много. Впервые я столкнулся с тем, что кто-то из них отказывался произносить текст или сесть там, где я просил. Когда у тебя так много актеров, и даже если на первом плане четверо из них, нужно всех других держать во внимании, удерживать большой мир. Картина при этом камерная, все вращается вокруг 3–4 фигур. «Изгнание» снималось 103 дня, а «Левиафан» — 64. Фильм идет 2 часа 22 минуты с титрами. В «Левиафане» мы позволили себе ненормативную лексику, решились на это. Ее много. В течение четырех месяцев пытались изъять те зерна, из которых она произрастает, но поняли, что это язык народа. Надо честно посмотреть на то, как он говорит. Мы отворачиваемся от языка народа. Пора повернуться к нему лицом. Язык запретить нельзя.
МК: Почему вы отправились на Кольский полуостров? Какое пространство искали?
АЗ: Мы искали заштатный маленький российский городок. За три месяца объехали пол-России в радиусе 600 километров от Москвы. Побывали во Владимире, Пскове, Астрахани, добрались до Белоруссии. Садились в автомобиль и ехали. Пока искали натуру, менялся замысел, появился новый финал. Мы совершенно выбились из сил.
МК: Все мы в плену стереотипов. Кажется, что у Звягинцева должны быть какие-то другие лица, а не такие известные актеры. А у вас снимались Владимир Вдовиченков, Алексей Серебряков, Роман Мадянов.
АЗ: Мы год искали актеров. У нас 19–20 фигур, требующих тщательного подхода. Искали в провинции. Но все как-то не складывалось. Если ты не нашел актеров, то нечего и снимать. Алексей Серебряков очень страдал на этих съемках. Он не выезжал из Териберки 2,5 месяца. Говорил: «Дайте мне на гору заехать! Я не привык к такому. Вы долго заряжаете. Я томлюсь». Он отказался от всяких связей с внешним миром, брал костюм своего героя накануне съемок и обживал.
Как-то пришел Владимир Вдовиченков. У нас есть пятиминутная сцена, где герой встречается с мэром города. Так вот Вдовиченков выучил 5–6 страниц текста. Это многословный фильм. Владимир невероятно требователен к себе и к материалу. Он хотел какого-то прибытка, нового опыта, искренне хотел работать. Я увидел в нем персонажа Дмитрия. А потом случилось страшное. У него было искушение. Его разрывало на части, когда он получил приглашение сняться в британской картине с Джудом Лоу в главной роли. А мы долго не давали ответ, складывали пасьянс, нам важен был ансамбль. А у меня уже был такой момент, когда Андрей Смирнов на «Елене» устроил мне экзекуцию, отказавшись сниматься. Я был впечатлен тем, как Вдовиченков пришел на пробу и в присутствии большого числа людей объявил, что не будет работать. А у нас съемки на носу. Меня поразило его мужество. Другой бы отправил весточку с агентом. В общем, это был удар для меня. Мы поговорили, и он себя победил.
http://russkylondon.com/post/739
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Пятница, 23.05.2014, 22:14 | Сообщение # 4 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Канны-2014 День десятый: панк-молебен Звягинцева
В Каннах показали «Левиафана», новую работу Андрея Звягинцева. Антон Долин считает его лучшим фильмом режиссера — и сомневается, что его отважатся показать в России.
У «Левиафана» невероятно мощный финал — и разрушительно трагический. Сейчас стало окончательно ясно, что жанр Андрея Звягинцева — трагедия, в нем он достигает высот почти античных. Невзирая на это, на выходе из зала я ощутил что-то вроде счастья. Просто потому, что в России, оказывается, может быть снято настолько совершенное и при этом настолько смелое кино. Перед этим фактом призы в Каннах, честное слово, вторичны. Поймут и дадут — прекрасно, не поймут и не дадут — не страшно. Лучше бы, конечно, дали, потому что тогда министерству Мединского уже нечем будет крыть, и придется выпускать фильм в российский прокат. Возможно, даже мат разрешат оставить. Насчет проката европейского можно не тревожиться: показы на каннском кинорынке прошли успешно.
Начать с заголовка. Метафизика метафизикой, библейские аллюзии на месте, китовый скелет на берегу Баренцева моря тоже смотрится эффектно, да только на самом деле Левиафан — это российская власть. Вся ее треклятая вертикаль, осиновым колом пронзающая любого, кто посмеет стать на пути или хотя бы испортить ей настроение. Менты — в смысле, полицейские — на каждом перекрестке, городской мэр, судья и прокурор, да и ласково улыбающийся лидер в рамочке на стене, а превыше всех — строгий иерарх РПЦ, наставляющий на путь истинный свою чиновную паству и неустанно напоминающий ей, что любая власть — от Бога. Такого откровенного и яростного обвинения церкви во всех беззакониях, творящихся в нашей стране, до сих пор не позволял себе никто. Точнее, почти никто, кроме нескольких девушек в балаклавах, получивших за это двушечку. Их акция цитируется в «Левиафане» дважды, хотя и очень деликатно, едва заметно. И уж конечно, это не случайность.
Звягинцев — не панк, но его фильм вполне тянет на молебен. Здесь, как и у Pussy Riot, форма у многих вызовет отторжение, а содержание покажется излишне плакатным, но на самом деле и акция в храме Христа Спасителя, и «Левиафан» находятся в том почти сакральном пространстве, где одинокое противостояние злу требует именно этого: вызова и прямолинейности. Хотя «Левиафан» — все-таки не эпатажная акция, а сложнейшее многофигурное полотно, населенное живыми персонажами, каждый из которых переживает свою драму, при этом захватывающе (но не картинно) красивое и суровое. Это новый рубеж для виртуоза-самоучки Михаила Кричмана, одного из самых блестящих российских операторов. Что важнее, это и лучшая картина Звягинцева. Возможно, поэтому здесь есть все то, в отсутствии чего режиссера дежурно упрекали его многочисленные критики: отличные диалоги, эротизм, юмор, изысканно нелинейная драматургия — ружей хватает, но в финале они выстрелят не так, как вы ждете.
Герои фильма — члены одного семейства, живущие в доме на берегу залива, чуть на отшибе, но все же невдалеке от центра северного приморского городка. На этот дом и покусился местный мэр: место козырное. Суд, разумеется, признал, что постройка незаконная и подлежит сносу, а стоимость земли определил в 600 тысяч рублей. Глава семьи зовет на помощь друга юности, адвоката из Москвы, который приезжает с папкой компромата на мэра: авось, удастся договориться полюбовно. Дальнейшее можно предсказать, исходя даже не из законов кинематографа, а из российских реалий. Местные князья не привыкли сдавать позиции, ведь они твердо знают, что их власть — от Бога. В какой-то момент даже кажется, что сюжет повторит прошлогоднюю «Долгую счастливую жизнь», но он, дойдя до кульминационного перекрестка, расходится по разным тропам, охватывая в череде скупых и точных сцен весь беспредел, творящийся в стране — не только сейчас, а на протяжении столетий. Пусть это прозвучит глупо, но если пришлось бы одним словом отвечать на вопрос «О чем «Левиафан»?», то ответ был бы прост: о России.
Типажи опознаются моментально. Добродушный рохля, любящий выпить в хорошей компании и не способный отказать знакомому, попросившему в неподходящий момент починить ему забарахлившую машину — Алексей Серебряков в своей, наверное, лучшей роли, парадоксально наследующей «Грузу 200». Скучающая и чуть презирающая мужа красавица-жена, смутно мечтающая о лучшей жизни где-то вдали от дома, — Елена Лядова, чей потенциал чувствовался еще в «Елене», но по-настоящему раскрыт здесь. Адвокат из столицы, хороший парень, чисто московский пижон и всезнайка — Владимир Вдовиченков, кладущий на обе лопатки свой былой суперменский образ. Анна Уколова и Алексей Розин — провинциальная молодая пара с чистыми намерениями и «Владимирским централом» в магнитоле. Наконец, мэр, лучший человек города, незабываемый Роман Мадянов, чей колоритный персонаж легко мог бы возглавить топ-лист лучших злодеев постсоветского кинематографа. Хотя весь ансамбль фильма поражает своей цельностью, концептуальной и художественной.
Наполнив мир условного северного городка людьми и наметив штрихами готовое пожрать их всех чудо-юдо, Звягинцев бесстрашно обратился к тому, за что его пинают уже десять лет: духовности (слово, которое уже неуютно писать, не поставив в иронические кавычки). Где ей отыскаться, если все пространство и время заняты водкой, шансоном, несущим какую-то чушь телевизором? В развалинах старой церкви, где, собравшись у костра, подростки травят анекдоты, бренчат на гитаре и пьют пиво? В утешительных словах встреченного в магазине — в очереди за водкой, кстати, — батюшки, цитирующего отчаявшемуся герою Книгу Иова? Или попросту в смирении, ведь выбор элементарен: умри сразу или терпи пожизненно? Эта доктрина исключительно удобна российскому Левиафану, и фильм Звягинцева можно рассматривать как жест протеста против нее. Духовность в этом случае не имеет отношения к догмам любой религии. Духовность – это внутреннее напряжение, позволяющее не только проживать свою жизнь, но и осознавать ее. Рефлексия — тоже способ борьбы. Отказ от молебна в храме, где поклоняются Левиафану, — тоже молебен.
Интересно, хватит ли у многочисленных российских цензоров ума и вкуса, чтобы понять, о чем на самом деле говорит этот выдающийся фильм. Еще интереснее, что они будут делать, если все-таки поймут. Тут же не только в мате дело, но и в явном национал-предательстве (то есть отказе от специальных розовых 3D-очков, которыми в последние месяцы полагалось обзавестись каждому патриоту). Ох не вовремя Звягинцев вылез со своей правдой-маткой. Или, подождите секундочку, может, именно он-то и вовремя?
Антон Долин, 23 мая 2014
http://vozduh.afisha.ru/cinema/den-desyatyy-pankmoleben-zvyaginceva/
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Пятница, 23.05.2014, 22:14 | Сообщение # 5 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Русская книга бытия
На Каннском кинофестивале прошел показ фильма Андрея Звягинцева «Левиафан»
В конкурсе Каннского кинофестиваля показали «Левиафана» Андрея Звягинцева — фильм, в котором режиссер обличает коррупцию, пьянство, бездуховность и ту часть церкви, что стяжает, а не дарует.
В прологе «Левиафана» под музыку Филипа Гласса сменяются кадры, в которых камера Михаила Кричмана, постоянного оператора Звягинцева, запечатлела Русский Север, где киногенично увядает русская жизнь: здесь нет разрухи и еще возможна гордая бедность. И если бы не чернеющие остовы гниющих в воде у берега лодок, можно было бы подумать, что все хорошо.
Увы, хорошо далеко не все и не у всех.
Особенно трудно приходится, когда ты хозяйственный, работящий человек, желающий жить своей жизнью в собственном доме на холме, как автомеханик Николай (Алексей Серебряков). Холм приглянулся местному мэру (Роман Мадянов) — и вот уже местный же суд скороговоркой зачитывает решение, согласно которому изъятие земли и снос дома признаются законными, а компенсацию, сумма которой в разы уступает рыночной стоимости теряемого, обоснованной. Здесь даже прибывший из самой Москвы друг-адвокат (Владимир Вдовиченков) не поможет, но он на честную победу в российском суде и не рассчитывал, так что привез папку с серьезным компроматом на мэра и, как заклинание, повторяет фамилию, которая должна произвести и производит впечатление на регионального чиновника.
Впрочем, развиваются события не по линии политического триллера или судебной драмы.
В первую очередь, на экране пьют водку, много водки, даже по меркам того российского кино, которое про жизнь без прикрас.
В свадебном макабре «Горько!» Жоры Крыжовникова столько пьют. Вот и у Звягинцева пьют полными стаканами, пьют винтом из горла. Пьют так, что пресловутая «чернуха» становится гротеском, сатирой, приветом финскому кино.
Коля крепко выпивает после суда с женой Лилей (Елена Лядова) и другом Димой. Мэр напивается и приезжает к проигравшему тяжбу герою, чтобы унизить того. В пьяном обмене реплик озвучивается важная мысль о том, что с точки зрения представителя власти в России ни у кого ничего своего нет.
Все принадлежит тому, у кого на лацкане значок правящей партии, а на стене в кабинете — портрет правящего лица.
Портреты правящих лиц возникнут уже в качестве мишеней, когда герои соберутся пострелять на пикнике. Изрядно выпив, конечно. Постоянное соседство алкоголя и оружия нагнетает тревогу: в описанной выше сцене Коля уходил в дом посреди пьяной ссоры с начальственным гостем — за ружьем конечно. Так и ждешь, когда ружья начнут стрелять. Тем более что в редких комментариях режиссера о содержании «Левиафана» поминались и абстрактный бунтарь-одиночка, пошедший против системы, и американец Марвин Химейер, трагический герой новостей 2004 года.
Как и персонаж Серебрякова, Химейер был владельцем мастерской, у которого в судебном порядке отбирали землю. Проиграв во всех судебных инстанциях, сварщик превратил бульдозер в бронемашину и поехал сносить административные здания: офисы цементного завода, с которым судился, конторы чиновников, которые его отфутболивали. На то, как это происходило, можно посмотреть в YouTube — телекамеры подключились в самый разгар процесса и не выключались до развязки в виде самоубийства мстителя.
Мощная история, тем интереснее то, чем она стала у Звягинцева.
И с оружием, и с бульдозером (он здесь тоже будет) он поступает не самым ожиданным образом, превратив социальную драму про борьбу с системой в метафизическую про бодание с чудовищем. Чудовище это и Левиафан английского философа Томаса Гоббса — организм государственной машины, которой люди передают часть своих свобод в обмен на прекращение войны всех против всех. Чудовище это и библейский Левиафан, которого не сбороть человеку, а только Бог может сразить его ударом в голову.
И будет он лежать, белея костями, на берегу, как тот кит, скелет которого многозначительно возникает в фильме несколько раз.
«Вы что, против всего города воевать собрались?» — спрашивает у мужчин героиня Лядовой, когда те собираются развязать кампанию против коррупции. Понятно же, что Левиафан сильнее человека. «Это я во всем виновата», — говорит она же в другой сцене, а герой Вдовиченкова отвечает: «Во всем никто не виноват. Каждый виноват в чем-то своем. Во всем виноваты все».
Это уже философствование на грани фола, но оно кажется уместным.
За гранью это уже когда герой Серебрякова обращается с нетрезвым упреком: «Где твой... Бог?» к сельскому священнику, а тот отвечает ему кратким пересказом притчи про Иова. В прошлый раз этот же актер задавал похожий вопрос ученому в «Грузе 200» Алексея Балабанова — и, следует признать, ответ звучал куда убедительнее.
Да и Звягинцев, кажется, не возлагает особых надежд на религиозное возрождение. Короткая сцена с кротким священником и его женой, относящей хлеб соседке, смотрится искусственной вставкой.
Гораздо органичнее в мире «Левиафана» выглядит местный архиерей, который регулярно принимает на поклон мэра и напоминает тому, что всякая власть от Бога.
В финале режиссер предельно прямолинейно обозначит отношение к сращиванию церкви и государства, реконструировав в кадре миниатюрную модель того, что можно наблюдать в эфирах всех телеканалов в дни больших церковных праздников: лукавая циничная проповедь, протокольные рожи слушателей в костюмах и мехах, вереница дорогих автомобилей, развозящих собравшихся по окончании мероприятия.
И станет окончательно понятно, что равноправным человеку главным героем этого фильма был дом, в котором человек жил.
Дом живой, дом с историей, дом с достоинством, которое подчеркивала каждая деталь интерьера, каждый предмет мебели. Дом без роскоши, но с историей. Без лоска, но аккуратный. Такой дом, что когда подруга (Анна Уколова) привела Лилю посмотреть на предлагаемую взамен квартиру, лицо героини Лядовой и без того безрадостное изменилось от боли. И дело было не в ободранных стенах. Просто это два разных типа бытия.
Так вот «Левиафан» — это история о том, что в том пространстве, где мы сегодня оказались, такой дом невозможен.
23.05.2014, Владимир Лященко (Канн)
http://www.gazeta.ru/culture/2014/05/23/a_6045277.shtml
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Пятница, 23.05.2014, 22:15 | Сообщение # 6 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Каннский итог: Звягинцев высказался о современной России без обиняков
«Левиафан» — фильм о вечном, но одновременно о том, кому на Руси жить хорошо
23 мая завершаются конкурсные показы Каннского фестиваля. Самый последний фильм программы — «Левиафан» Андрея Звягинцева: его продемонстрируют в главном зале «Люмьер» в 11:30 и 22:00 (это смокинговый показ) по местному времени.
То, что «Левиафан» подводит черту под каннским конкурсом, — знак, что отборщики фестиваля сделали на него большую ставку. У них были на то все основания. «Левиафан» — серьезная артистическая работа и в то же время высказывание о политико-социальной сути сегодняшней России, каких в кино еще не было. Это очень мощная картина.
Звягинцев, похоже, действительно становится центральной фигурой нашей кинорежиссуры (если не учитывать Сокурова — но у того особая миссия).
«Левиафан» — реальный претендент на каннскую «Золотую пальмовую ветвь», которую на сегодняшний день российская картина завоевала лишь однажды: «Летят журавли» в 1958 году. Не стоит преувеличивать шансы. Как бы кто ни ругал этот фестиваль, конкурсная программа была очень сильной — только один провал. Кроме «Левиафана», победить могут еще девять картин.
Но даже если «Левиафан» не получит ничего (каннские расклады, в отличие от оскаровских, непредсказуемы: очень многое зависит от субъективного выбора жюри), это нисколько не умалит его достоинств. Изначально «Левиафан» подавался продюсерами Александром Роднянским и Сергеем Мелькумовым, а также самим Звягинцевым как рассказ исключительно о вечном. Они говорили, что действие происходит на краю земли, на фоне изумительной природной красоты, в городке у Баренцева моря, в бухту которого заплывают киты — и мы действительно видим спину одного из них в бухте и гигантский скелет другого на берегу. Они утверждали, что главные темы фильма самые что ни на есть общечеловеческие: суровость и красота жизни, природа человека, его земной удел, предательство, любовь, жажда власти, прощение, месть, смерть — то, что волнует людей всегда и везде. И с этим тоже не поспоришь.
Еще они уточняли, что «Левиафан» — авторская интерпретация истории библейского Иова, которому господь послал испытания, отняв у него семью и богатство и наслав на него болезни, чтобы проверить его веру. И это тоже верная трактовка сюжета, поскольку фильм о человеке, которого судьба наказывает сверхстрого и несправедливо.
Впрочем, на прочность здесь проверяют веру не в Бога, а в саму жизнь.
Фильм о вечном? Но проходит час пятнадцать из двух двадцати, а на экране, почти с первых кадров, жесткая социально-политическая драма, наполненная сатирой, а иногда и попросту смешными эпизодами. После двух первых фильмов Звягинцева, «Возвращения» и «Изгнания», принесших ему главную награду Венеции, один из каннских призов и европейскую известность, казалось, что он из породы предельно серьезных режиссеров (Тарковский, уже упомянутый Сокуров), которые считают смех неприличным. Те фильмы — и впрямь исключительно о вечном. Но уже «Елена», его предыдущая картина, продемонстрировала, что Звягинцев склонен к едким наблюдениям над российским обществом. А «Левиафан» доказывает, что по части едкости и остроумия — а заодно точнейшего, стопроцентно уместного использования мата — ему нет равных.
Зал хохочет при виде того, как русские северяне разливают на пикнике бутылку водки на четверых (лишь первую из привезенных): разлили — и бутылка пуста. Все налитое выпивают не морщась, что для сидящих в каннском зале нерусских попросту культурный шок. Зал хохочет, когда видит, что водитель закрепил перед собой в машине тройную иконку — а рядом снимки трех голых баб. Зал смеется, когда на вопрос жены: «Ты сможешь вести машину?» — пьяный в стельку мент отвечает: «Конечно, я же гаишник». Умирает в корчах, когда на том же пикнике, после того как ради развлечения все постреляли из винтовок и автоматов по бутылкам, самый главный гаишник городка приносит новые мишени: портреты советских вождей. «А из современных никого нет?» — спрашивает главный герой. «Время еще не пришло», — отвечает гаишник.
Во второй половине фильма не до смеха. Выдавать детали сюжета бессовестно. В нем много поворотов. Вот общее представление: на местного потомственного дельного мужика, у которого в этом затерянном на Севере городке жили дед и отец, мастера на все руки, наехал мэр-вор, судя по всему, получивший городок в подарок, чтобы им кормиться. Мэру нужен его участок, чтобы построить там свое. Естественно, суд принял решение в пользу мэра (то бишь городской администрации), объявив все, что сотворил главный герой на своем участке, незаконной застройкой.
Актеры – на подбор. Главного героя изображает один из наших лучших мастеров Алексей Серебряков, его молодую жену – прославившаяся в фильмах «Елена» и «Географ глобус пропил» Елена Лядова, которую каннские киножурналы включили в список десяти надежд киноевропы, мэра – фантастически характерный Роман Мадянов. На выручку к герою приезжает его друг молодости, фактически брат (что их связало, неясно, но когда-то связало сильно), московский адвокат, которого играет Владимир Вдовиченков. Адвокат понимает, что дело против хозяев местной жизни не выиграть. Но он собрал компромат на мэра, у которого в прошлом такое… Впрочем, то же самое, что почти у всех представителей российской власти. Поэтому никто мэра не посадит, но можно его запугать, чтобы выбить для главного героя хотя бы соразмерную потере дома и земли компенсацию. Запугать мэра можно только одним: тем, что компромат получен от комитетчиков высшего ранга, с которыми адвокат на дружеской ноге. Блеф это или не блеф – тайна адвоката. К сожалению для главного героя, это не единственная тайна ближайшего друга.
В конечном счете, фильм о том, что в России трудно быть честным.
Что честный человек бессилен и бесправен в борьбе с сегодняшней коррумпированной властью, которую вдобавок крышует церковь.
Да, «Левиафан» Звягинцева — современная интерпретация библейской притчи об Иове. Разница, однако, в том, что испытания Иову послал бог. А испытания главному герою фильма послал этакий приватизированный властью бог через тех, кто успешно взял на себя функцию его посредников на земле и с божьей помощью охраняет коррумпированный режим.
«Левиафан» — о тесной спайке церкви и государства, которая превращается в могучий кулак против всех инакомыслящих. Это не российское изобретение, но у нас в нем сейчас особенно сильны.
Именно местный владыко дает в фильме добро мэру-вору на то, чтобы поступить со своими противниками по понятиям. В финале владыко произносит в церкви проповедь во имя господа и морали, а в первых рядах стоит мэр и говорит сынку, указывая на лик Христа: «Это Бог, он все видит» (читай: это наш личный бог), и эта сцена абсолютно недвусмысленно напоминает о проповедях в самом главном храме страны, где напротив владыки № 1 стоит и крестится первое лицо государства. И становится ясно, что Звягинцев высказался отчаянно и до конца. Тем более фильм заканчивается призывами сытого, обожающего семужку, икорку и дорогую водочку владыки встать на защиту православия.
После проповеди от здания церкви, свежевыстроенного на фоне деревянных бараков, где десятилетиями живут северяне, разъезжаются крутые черные тачки. Едут мимо рухнувших в воду советских мостов, покоящихся там ржавых лодок, по отвратительным дорогам, которые никакие мэры не удосужились обустроить. И все это на фоне потрясающих красот северной приморской природы.
А ведь согласитесь: «Левиафан» Звягинцева действительно о вечном. Российском вечном. Впрочем, что-то меняется.
Раньше двумя российскими проблемами были дураки и дороги. А теперь, по Звягинцеву, воры и дороги.
Кстати, а почему фильм назван именно «Левиафан», как библейское морское чудище? Оказывается, Левиафан, согласно известному английскому философу XVII века Томасу Гоббсу, — это символ государства. В первых иллюстрациях к его труду «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского» государство-Левиафан, нарисованное в виде гиганта, состоящего из мизерных человечков, держит в руках крест и меч. Уже точно, да? В некоторых трактовках Левиафан — и вовсе дьявол.
Очень смешное и очень страшное кино Звягинцева ни при каких обстоятельствах не сможет устроить ни нашу светскую, ни нашу церковную власть. Худшим обстоятельством для них может стать победа фильма в Каннах. Что, интересно, предпримет в этом случае министр культуры господин Мединский? После того, как он пообещал не выпускать фильмы с матом в российский прокат, президент подписал закон о запрете мата в СМИ и произведениях искусства с 1 июля 2014 года. Что эти [в паузе перечисляются все выражения, звучащие в «Левиафане»] люди будут со всем этим делать?
Впрочем, Левиафан всегда найдет выход. В крайнем случае, российский Левиафан объявит фильм Звягинцева потаканием вкусам прогнившей Европы. Тогда мы, скорее всего, потеряем Звягинцева. Но какого Левиафана тревожит потеря отдельного человечка, тем более интеллигента, который не раболепствует?
23.05.2014 Юрий Гладильщиков
http://www.forbes.ru/forbesl....-obinya
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Суббота, 24.05.2014, 11:02 | Сообщение # 7 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| "Левиафан" собрал урожай самых восторженных рецензий
"Левиафан" Андрея Звягинцева - колосс, гармоничный и неуклюжий одновременно. Он поражает мощью изображения, самоотдачей актеров, многие из них сыграли здесь лучшие свои роли. Шокирует непосвященных трагической правдой, которая в чутком зрителе отзывается целительной болью, в зрителе зашоренном - приливом хмурой подозрительности. И удивляет неожиданной сатирической энергией: зал много и охотно смеется, что полностью снимает неизбежный, казалось бы, привкус чернухи.
Но вблизи видишь нестыковку суставов, слышишь сбивчивость дыхания, порой разверстые, незалеченные раны. Живое и, как все живое, - несовершенное создание. Еще одна, после "Трудно быть богом" Германа, Sagrada Familia - шедевр, который и не может быть завершен. Потому что закончить этот сюжет может только сама жизнь общества. Или смерть общества, поставленного на грань.
Фильм выращен из житейского случая, происшедшего даже не у нас в России: человек столкнулся с государством. Что уже придает ему определенную универсальность. Случай перенесен на российскую почву и дал всходы такие крепкие, словно он и есть испарения этой земли и этого народного сознания. И вот на дом у залива в северном поселке, где прошла вся жизнь Николая с женой и сыном, положил глаз местный мэр - вполне житейское ныне дело. Николай пробует сопротивляться, к нему даже спешит на выручку армейский друг - московский адвокат (Владимир Вдовиченков), оба идут в наступление: у мэра рыльце в пушку. Но у мэра ухватки хорошего пахана, у него все под контролем, от полиции до суда, и он знает, как усмирять непокорных. Бытовая драма с элементами комедии станет трагедией, которая столько вызывает параллелей с сегодняшними газетными хрониками, что любые обобщения тут бледнеют. Частная история становится диагнозом общества, а потом и прогнозом для него. Опрокинуть прогноз есть только один способ: одуматься. Это и будет первым шагом к излечению.
Год назад на сходную тему сделал хороший фильм "Долгая счастливая жизнь" Борис Хлебников. И корни сюжета тоже были заграничные: этот этап торжествующих хищников проходило все человечество. Фильм Звягинцева еще жестче по формулировкам и суровей по выводам.
По жанру это почти притча. Не случайно возникли тень Иова и смутный образ Левиафана; циклопический скелет чудища, которое, как у Феллини, выброшено морем на берег, можно считать метафорой этой почти уже разрушенной жизни. Кроме скелета, съемочной группе не пришлось ничего имитировать: камера Михаила Кричмана снимает реально существующие остовы домов, судов, церквей и заводов. Эти величественные картины русского Севера открывают фильм, ими же завершится круг жизни героев: одного упекут за решетку, другая погибнет, о третьем тоже позаботится государство. Предыдущий фильм Звягинцева "Елена" заканчивался человеческим детенышем, по-хозяйски копошащемся на чужом диване, - эмибрионом нового зародившегося класса; в "Левиафане" наше ближайшее будущее воплощено в мэрским отпрыске, который, скучая, тупо слушает внушения попа. Отец погладит его по головке, и тоже станет ясно, что будет кому хозяйничать на отвоеванной у Коли земле.
Два дурмана колышут здесь души людей: водка и церковь. Первой заливают всё - от нечаянной радости до полного отчаяния. Пьют много, за бутылку хватаются по любому поводу, бутылки опустошают, бутылки для развлечения расстреливают. Для бытового фильма пьют слишком много, для художественного образа пьют, пожалуй, слишком назойливо. Местная церковь в лице архимандрита нашла с мэром полное взаимопонимание и готова освятить любую его акцию: "всякая власть - от Бога". В противовес церкви-власти дана церковь-вера в лице рядового священника, он и пытается помочь человеку - но чем поможешь, если "все в руце Божьей"? С этим фатализмом пытаются спорить и герой, и сам фильм - в энергии сопротивления его оптимизм.
Алексей Серебряков в роли Николая играет тип человека, загнанного в угол. На последнем взводе. Обнаженный до предела нерв. Но авторы хотят его натянуть еще больше - и в фильм входит побочная, как бы "в нагрузку", тема изменившей жены (Елена Лядова). Вообще, упомянутые мною нестыковки идут от сценария: с одной стороны, он перегружен обрушившимися на героя напастями, а с другой, многие мотивировки нужно довообразить - их в сценарии нет. Баланс восстанавливают актеры - они здесь в лучшей форме и даже неловкие фабульные ходы делают убедительными. Особенно хорош Роман Мадянов в роли уверенного в своей безнаказанности мэра.
Фильм сразу стал в Канне событием, на следующее же утро собрал урожай самых восторженных рецензий во всех ведущих изданиях и вошел в число первых претендентов на Золотую пальмовую ветвь. Его притчеподобие, его пусть отдаленные, но отсылы к библейским образам во многом снимают претензии к бытовым мотивировкам: он намного крупнее по замаху и выводам. Я почти уверен, что "Левиафан" не уедет без серьезных наград. На Золото претендуют также братья Дарденн с "Двумя днями, одной ночью", Нури Билге Джейлан с "Зимней спячкой" и Майк Ли с "М-ром Тернером". Для меня самый серьезный из соперников - первый. "Получит ли Звягинцев Золотую пальмовую ветвь?" - с явной надеждой, прямо в заголовке спрашивает журнал Variety. Теперь все взоры обращены к жюри.
Текст: Валерий Кичин 23.05.2014
http://www.rg.ru/2014/05/23/zvyagintsev-site.html
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Суббота, 24.05.2014, 11:29 | Сообщение # 8 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| «Левиафан» доплыл до Канн под самый занавес
Конкурс главного мирового кинофестиваля завершился премьерой фильма Андрея Звягинцева
В полном зале гаснет свет, идет заставка с каннской звездной лестницей и золотой пальмовой ветвью, и в следующий миг на экране возникают русские титры, имена актеров и режиссера, и персонажи заговаривают на родном для тебя языке: к такому в космополитическом каннском окружении трудно привыкнуть. Хоть участие российского фильма в основном конкурсе крупнейшего в мире кинофестиваля и случается раз в несколько лет, всегда оно кажется неимоверно крутым и исключительным событием. В этом году фильм Андрея Звягинцева поставили в программу последним, так что в ожидании премьеры «Левиафану» здесь успели выдать много авансов, всерьез называя одним из главных кандидатов на победу. И когда после пресс-показа в зале грянули аплодисменты, стало очевидно, что картина оправдала ожидания, по крайней мере, критиков. Мнение жюри станет известно только в субботу вечером.
В центре повествования — история жителя российского городка на берегу Баренцева моря, у которого местный мэр отжимает собственность. Дом героя, построенный еще его дедом, стоит в живописном месте, на которое у представителя власти свои планы. Попытки остановить выселение и снос дома через суд ничего не дают: органы ожидаемо встают на сторону мэра. И церковный владыка поддакивает: мол, начальник, власть — она от бога. Причем предположения, что начальник просто захотел построить себе среди красот суровой северной природы загородную дачку-дворец, — наивно-безобидны по сравнению с тем, что тот в действительности запланировал, и когда в финале ленты замысел одиозного мэра раскроется, у аудитории наверняка случится шок.
Российская и иностранная публика, пожалуй, смотрели фильм разными глазами, и значимость «Левиафана» выглядит по-другому в зависимости от знания реалий. Западного зрителя явно радовал, например, каждый эпизод распития на экране водки, с горя или «за встречу»: конечно, такое мощное подтверждение нехитрого стереотипа — русские хлещут национальный напиток стаканами и даже прямо из горла. Да и ряд других подробностей быта и бытия в российской глубинке может вызвать у несведущих и удивление, и улыбку — вроде как, это сатира, пусть и довольно безжалостная. Для знакомых же с ситуацией история из «Левиафана» полна обреченной печали: да, так оно все и бывает, лучшие друзья и собутыльники доносят, трусят и оговаривают, инспектор ДПС пьяным привычно садится за руль, следователь подтасовывает к нужному вердикту улики, суд в лице трех равнодушных теток скороговоркой бормочет заготовленный приговор, амбалы, нанятые мэром, метелят граждан, вздумавших пойти против самоуправства, сам представитель власти нагло торжествует, отмечая добытый триумф с гостями на внушительных черных иномарках, а батюшка, весь в белом, на фоне икон и распятия красиво говорит о спасении души, на деле способствуя погублению этих самых душ направо и налево.
Главный герой в исполнении Алексея Серебрякова выглядит бессильным в столкновении с Системой, и удивляться остается разве лишь тому, что он вообще пытался бороться — многие на его месте предпочли бы не рыпаться и с госструктурами вовсе не связываться, а он все вопрошал: почему все отняли, за что мне это. В сценарии прослеживается параллель с библейским сюжетом про потерявшего все Иова, только Левиафан тут — не эфемерное дьявольское существо и не абстрактная государственная махина, а общество, социум, весь уклад жизни, день за днем отрезающий по кусочку от маленького человека.
И с точки зрения российского зрителя фильм Андрея Звягинцева — это, прежде всего, Поступок. Весьма отважный со стороны художника (вот и министру культуры Мединскому лента не понравилась из-за слишком грубой лексики), но явно взвешенный. Это хлесткое высказывание о том, о чем другие предпочли бы молчать, ибо себе дороже. Теперь уж не скажешь: Звягинцев-де снимает аллегории, притчи, не привязанные к конкретному времени и месту: слишком многое в «Левиафане» — про здесь и сейчас. Пусть автор и упоминал, что идея фильма была навеяна случаем из американской действительности, и да, наверное, подобная история могла произойти где угодно, если опустить фон и подробности — но именно в деталях и суть. Вряд ли создатели столь самодостаточной картины так уж нуждаются в дополнительной защите или чьем-то одобрении, но все же, думается, поддержка каннского жюри в виде награды фильму очень бы пригодилась.
Екатерина Ченчиковская, 23 Мая 2014
http://www.trud.ru/article....es.html
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Суббота, 24.05.2014, 11:29 | Сообщение # 9 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Канны-2014: «Левиафан» Андрея Звягинцева
Каннский конкурс завершается показом «Левиафана» Андрея Звягинцева — в субботу будут вручены призы.
На далеком севере коррумпированный мэр (Роман Мадянов) отнимает землю у талантливого и пьющего механика Коли (Алексей Серебряков); он вместе с женой (Елена Лядова) и сыном-подростком должен покинуть дом, который построил сам на берегу холодного моря. Товарищ Коли по армии, адвокат из Москвы (Владимир Вдовиченков), приезжает на помощь с папкой компромата. Заканчивается все плохо.
Первое, что удивляет в картине Звягинцева: почти до середины это комедия, причем комедия одинаково смешная и для русских, и для иностранцев; зал целый час стоял на ушах. «Мама, что такое грех?» — «А помнишь, как ты кошку поджег?».
Второе: этот фильм — сумма всех страхов российского кинематографа и русского общества; сюжет напоминает о «Долгой счастливой жизни» Хлебникова, тур де форс несправедливости и произвола — игровые картины Лозницы, на премьеру которого Звягинцев поехал чуть ли не с самолета; Алексей Серебряков, спрашивающий у священника: «Ну и где твой Бог?», — уже задавал похожий вопрос в «Грузе 200».
Но «Левиафан» — довольно мощное обобщение, в котором собраны ответы на многие вопросы о русской жизни, и обо всем говорится в лоб, чтобы не оставалось недомолвок. В суде скороговоркой зачитывают бесконечно длинные, составленные на кристальном канцелярите приговоры; в церкви священник машет кадилом перед благообразными рожами убийц с супругами в мехах. Долгий план — торпеда автомобиля, на ней три иконки и три наклейки с полуодетыми девушками; звучит «Владимирский централ». Россия — это патриархальный мир с криминальным провенансом, и все, что в ней ни есть, особенно власть, — от Бога.
Серебряков, как и в «Грузе 200», строит свой утопический мир на выселках, хотя в этой роли у него есть и другие краски: тихая страсть к жене и любовь к сыну. Лядовой хорошо бы получить приз за женскую роль. Но страшнее всех Роман Мадянов: он сам — маленький пузатый Левиафан, который переходит от шипения к крику, и покинет свой пост, только когда «сдохнет сам или когда народ поднимет его на вилы».
Действие первых двух фильмов Звягинцева — «Возвращения» и «Изгнания» — происходило в предельно условном мире, «Елена» была шагом в сторону узнаваемой фактуры. «Левиафан» снят в необычном месте, и именно это позволяет окончательно примирить эстетику Звягинцева (и его оператора Кричмана) с видимой глазу реальностью. Самое распространенное у русских критиков определение «Левиафана» — это «энциклопедия русской жизни в 2014 году». Кто бы десять лет назад мог подумать, что подобные слова будут сказаны про Звягинцева.
Однако его склонность к универсализму никуда не делась: на пресс-конференции режиссер рассказал, что отправной точкой для сценария стала история возмездия, которая случилась в Америке. Звягинцев хочет быть художником, который из России говорит со всем миром на понятном языке, и у него каждый раз получается.
Мария Кувшинова, 23 мая 2014
http://seance.ru/blog/reviews/canne2014-leviafan/
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Суббота, 24.05.2014, 11:30 | Сообщение # 10 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| «Левиафан»: какова система, таковы и ее собутыльники
«Левиафан», четвертый фильм Андрея Звягинцева, — самый брутальный портрет современной России со времен «Груза 200».
Многоэтажная символика взрывается откровенной публицистикой, сгустками злободневной реальности, мифология прячется за шаржем, трагедия развенчивается простонародным фарсом. Монструозный «Левиафан» и не хочет нравиться, он груб, порой смешон, порой вульгарен. Здесь всего через край: и водки, и шансона, и гнева. И безысходности.
Начало фильма — мощно оркестрованная увертюра: скалистый берег пожирают волны леденящего Баренцева моря, словно сам библейский Левиафан — олицетворение сатанинского беспощадного хаоса «кипятит пучину» (оператор фильма Михаил Кричман в этой работе до крайней степени экспрессивен). Рядом в тихой заводи кладбище кораблей. На мели лежит гигантский скелет — то ли кита, то ли самого спрута Левиафана, черное тело которого на миг показавшись в волнах, призовет к себе очередную жертву.
Тут же одинокий дом, где автомеханик Николай живет с женой и сыном-подростком. Дом родительский желает захапать власть в лице толстомордого мэра (жирным мазком выписанный Романом Мадяновым чиновник чем-то напомнит Ельцина). Хмельной от власти мэр, единоличный хозяин берега и моря, «руки по локоть», решает прикарманить живописнейшее место на берегу для строительства «особо ценного объекта». Безнаказанность коррупционной верхушки (мэр-судья-прокурор-главный мент) окормляет архиерей. Он же, по сути, и управляет беспределом, обучая мэра «силу показать». Главу города поддерживает губернатор, показавшийся перед финалом.
Такая вот вертикаль власти всей своей силищей и беспощадностью обрушивается на голову рядового автомеханика Коли. Представителя населения, которое в глазах мэра «насекомые, тонущие в говне», необходимые исключительно для одного. Чтобы прийти в следующем году, и проголосовать.
Вечный сюжет Иова, подвергаемого Сатаной мучительным испытаниям, и не потерявшего веры, трансформируется в историю непримиримого противостояния отдельно взятого человека и автономного от человека государства. Вроде бы изначально призванного защищать и оберегать. Но по Звягинцеву, государство — враг у ворот. Государство — Левиафан, который изощренно и не без удовольствия при малейшем неповиновении скрутит, задушит в смертельном объятии и разотрет в пыль.
Действие фильма расходится кругами, вовлекая историю испытаний героя (думаю, имя его не случайно, Святой Николай, как известно — защитник невинно обвиненных) все больше и больше персонажей.
И достается по полной не только коррумпированной власти и церкви, но и «рядовым гражданам», ввергнувшим себя в болото тотального недоверия и лицемерия. Кроме жертвы Николая, которого обирают до нитки, здесь все предают всех. Все друг перед другом виноваты. Люди в общем неплохие, даже симпатичные, сочувствующие. Но какова система, таковы и ее собутыльники.
И практически все персонажи этого многофигурной провинциальной трагедии напоминают человека из притчи Платона, прикованного в пещере спиной ко входу, приговоренного следить за тенями на стене. Желание увидеть свет может помочь ему обернуться. Но желание это должно быть сильным…
Звягинцев не таит фиг в кармане, более того, переходит почти на площадной язык, желая точно быть понятым. Он не боится конкретики, которая указывает на связь всего со всем. Памятника Ленину перед администрацией, Пусси Райот, портрета Путина над головой мэра, водки из горла, храма с сусальными куполами на месте снесенного отроческого дома, священника с благовидными речами и неблаговидным закулисьем на фоне Тайной вечери.
Вот почему травматичный «Левиафан» и вызывает столь противоположные отклики. Его грубость шокирует. Даже корреспондент «Нью-Йорк таймс» после одобрительного высказывания о картине сказала, что она чрезвычайно фраппирует публику. И поделилась озабоченностью судьбой фильма Звягинцева. Тем более с учетом закона о запрете обсценной лексики. Ее тревоги разделяют многие.
Министр культуры фильм посмотрел. Говорят, картина ему не понравилась. И в Канны он не приехал…
Лариса Малюкова, 23.05.2014
http://www.novayagazeta.ru/arts/63712.html
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Суббота, 24.05.2014, 11:30 | Сообщение # 11 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Андрей ЗВЯГИНЦЕВ: «Если бы мы заканчивали бунтом, зритель бы удовлетворенный вышел из зала»
«Новая». Первая реакция профессионалов на «Левиафан», как у Репина: «не ждали». Не ждали такого убойного напора, брутальности, «лобовой атаки» на зрителя от всем известного тонкача, эстета Звягинцева. Стиль картины был продиктован…
ЗВЯГИНЦЕВ: Безусловно, сам материал требовал подобной энергии. Было огромное количество текста. Уже в монтаже, собирая картину по сценарию, я понял, что материал надо сжимать как пружину, «рубить». Отказаться от правила последовательно и аргументировано входить в сцену: экспозиция, общий план, развитие сцены… Надо было просто врываться в самое ядро сцены. И потом так же выходить из нее, не закончив.
То же касается красок в актерской игре.
Нужна была динамика, игра с напором. Да и текст невозможно было бы вместить в два часа двадцать минут. Это же огромная ветвистая вещь со множеством событий. Концентрация действия, сгущение материала на монтаже сжимают историю в плотную пружину.
Одна из отправных точек фильма метасюжет библейского Иова. В чем отличие героя фильма Николая, на которого одно за другим обрушиваются несчастья — от праведника Иова. Ведь Николай вроде бы тоже не ропщет, можно сказать подставляет вторую щеку.
Бог воздает Иову. Что такое воздать? В библии это означает своим образом жизни прославлять Бога. Наш Николай тоже не ропщет, даже с какой-то растерянной улыбкой спрашивает: «За что? Господи, за что?» Раздавленный и оскорбленный, он не тычет гневно кулаком в небо, не вопиет: «Господь, покажи свое лицо!» Конечно, параллели безусловно есть. Протосюжет — в библии, к тому же я нашел схожую фабулу в одной из новелл Клейста, хотя там финал иной. Но матрица общая.
В фильме обнаруживаются многие этические вопросы.
Я бы не хотел обобщений. Есть сам фильм. Но если говорить о религиозной теме, здесь представлены примеры начетничества, лицемерия, процветания фарисейства. Предупреждал же Христос учеников: «Берегитесь закваски фарисейской».
Фильм беспощаден не только по отношению к власти, священникам, полиции. Одна из ключевых фраз: «Виноваты все». В книге Иова есть слова: «…Левиафан, которого ты сотворил, чтобы играть в нем». Выходит, мы сами виноваты в том, что живем внутри Левиафана…
Вот сейчас мы к Томасу Гоббсу и его труду («Левиафа́н, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского») и подходим. Человек не просто виноват, по другому он и не может. Он уже выбрал такой путь. Ему нужно было создать государство, он делегировал этому суверену выступать защитником его жизни, социальных потребностей. В результате своими руками создал монстра, поедающего его волю. Отдал добровольно все права и свободы. Так и был заключен этот контракт не с идеальным платоновским государством, а с государством Гоббса.
Я помню твои слова о необходимости сегодня называть вещи своими именами (кстати, это девиз «Новой газеты»). Но в картине самые точные, правильные слова о том, что сила в правде, говорит священник, узаконивающий словом божьим насилие… Мы же знаем, что сегодня у нас и слова отобраны.
Да, Владыка говорит потрясающие слова, я под каждым подпишусь. Но «не по словам судят, а по делам». И дистанция между поступком и словом может развернуться в бездну. Эта сцена с обращения к пастве священника — настоящий вербатим, слова из речи на открытии одного из храмов.
Ты используешь мифологию для острого социального высказывания. В чем необходимость этого сплава?
Эта связь необходима для того, чтобы не впасть в буквальную публицистику, чтобы остаться на территории искусства. Тема же нами поднимаемся — она не только сегодняшняя. И важна не только для одной восьмой части суши. Она универсальна. Просто у нас все обостряется до предела. Нужно было создать мифологический объем, чтобы эта история не превратилась в газетный или документальный фельетон.
Но известно, что пусковым моментом к созданию фильма была реальная история в Америке, которая обошла все газеты. И в той истории, был другой финал.
Да, в одном из штатов человек, которого обобрали местные власти, в итоге сел на бульдозер. Предварительно соорудил броню, запаял себя заживо в кабине. Выехал в город, полиция не смогла его оставить. Он снес все административные здания, смял машины на пути. Ни один человек при этом не пострадал.
Тихий и безутешный финал фильма — страшней.
Согласен. Если бы мы заканчивали бунтом, на титрах все бы завершилось. Зритель получил бы этот трудный вдох длиной в фильм, потом выдохнул бы, и удовлетворенный вышел из зала. Не удалось бы дать ощущение тотальной непостижимой безнадежности происходящего.
Помнится, ты говорил, что «Новая газета» упоминалась в сценарии…
Да, адвокат Николая, пытаясь остановить-урезонить мэра, заявляет ему что опубликует в СМИ обнаруженные им факты. И он называл «Новую газету», с редактором которой — «на дружеской ноге». Но мы решили не конкретизировать, не сужать смыслы.
Так как ты полагаешь, договор с государством в принципе возможен?
Я не знаю… Если бы законы работали… Если бы человек знал, что у него есть возможность защитить себя, свое достоинство в суде. Народ же чуткий, прекрасно понимает, что в суде прав тот, у кого больше прав.
http://www.novayagazeta.ru/arts/63712.html
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Суббота, 24.05.2014, 14:10 | Сообщение # 12 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Кит из пучины абсурда
"Левиафан" на Лазурном берегу
Вчера вечером в Канне прошла премьера "Левиафана" Андрея Звягинцева. Накануне фильм показали международной прессе, и газета The Guardian назвала его "новым русским шедевром". Из Канна — АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
Фильм и правда замечательный: большое кино — талантливое и смелое, свободное и бескомпромиссное. С матом, который слушается как музыка и придется переварить как самый невинный из пороков. С поразительными пейзажами русского Севера, сурового Баренцева моря, из недр которого в самый драматический момент совершенно естественно является кит — библейский Левиафан. С виртуозным сочетанием высокой и низкой образности. С юмором, который раньше вроде не входил в число добродетелей Звягинцева: в течение первой половины просмотра зал много раз заходился от хохота, прежде чем впасть к финалу в эмоциональный ступор.
Не знаю, хорошо последнее или нет. Вчера мне показалось, что финальная сцена в церкви, ставящая диагноз серьезной болезни наших православных институций, слишком публицистична. Но фильм рассчитан не на один день, а на то, что к нему возвращаешься в мыслях и многое переоцениваешь. Отсмотрев целиком конкурсную программу, могу твердо сказать: "Левиафан" — один из немногих фильмов, которые врежутся в память и останутся в истории кино. Станет ли он пальмовым победителем — мы узнаем сегодня вечером.
Фильм не лишен проблем, обычно сопутствующих большому стилю,— тем более в такой эклектичной и молодой культуре, как русская. "Левиафан" имеет больше общего с романами Достоевского или даже Сорокина, чем с "правильными шедеврами". Перепады от гротеска к трагедии, от драмы к притче контрастируют с четко просчитанным жанровым и стилевым заданием в подавляющем большинстве фильмов каннского конкурса; но именно это поднимает работу Звягинцева высоко над его уровнем, делая одним из трех китов, на которых держится программа. О двух других — фильмах "Зимняя спячка" Нури Бильге Джейлана и "Два дня и одна ночь" братьев Дарденн — мы уже рассказывали. И вот что интересно: лучшие картины мирового кино показывают жизнь человека как мучительную драму морального выбора, а окружающую действительность — будь то внешне благополучная европейская Бельгия, или проблемная Турция, или Россия,— как юдоль несправедливости и страданий. Сколько бы их ни обвиняли в сгущении красок, в нагнетании негатива, так видят эту жизнь большие художники, чуткие к человеческой боли. Кстати, и сюжет "Левиафана" был навеян Звягинцеву историей, случившейся в Америке.
Читателям интересно узнать, о чем собственно давно ожидаемая картина Звягинцева. Она начинается как история борьбы героя с несчастьями, которые обрушиваются на него, как на библейского Иова,— словно снег на голову. Героя (его без единой фальшивой ноты играет Алексей Серебряков) зовут Коля, он вырос в доме на берегу сурового моря, открыл свой бизнес, и вот теперь алчный мэр города Прибрежного (не жалеющий сатирических красок Роман Мадянов) хочет отнять у него и бизнес, и дом, и землю, на которой он стоит. А приехавший из Москвы друг-адвокат (Владимир Вдовиченков), хоть и размахивает папкой компромата на мэра, оказывается бессилен перед местной круговой порукой и властной цепочкой, в которую включены не только милиция и прочие силовые структуры, но фактически и современная церковь, показанная как прислужница власти, проповедующая истину лишь на словах. Дважды в фильме по разным поводам дается сцена судебного заседания. Оба раза "тройка", состоящая из трех женщин (блондинки, брюнетки и шатенки), долго и нудно зачитывает приговор, обосновывая его такими-то и такими-то статьями закона, с подробностями и объяснениями. И оба раза мы точно знаем: законы здесь приводятся лишь для того, чтобы закамуфлировать беззаконие. Это сцены мощного саркастического накала — именно такого метода, метафорического и абсурдистского, требует для своего отражения российская реальность, все больше погружающаяся в пучину абсурда.
Дальше фильм неожиданно отклоняется от социальной линии: на первый план выходит драма распада семьи Коли, а центральной фигурой оказывается его жена Лиля. Это могло бы обернуться мелодрамой, но Елена Лядова так пронзительно передает тоску и безнадежность жизни на краю света — с вечно пьяными мужиками, с отупляющей работой на рыбзаводе, что даже не нужно слов. В сущности, этот трагический женский образ подводит нас к главной теме фильма, которая развивается в его третьей, финальной части. Ее можно сформулировать так: кто, если не Бог, награждает нас этой полной страданий жизнью и за что нам сей жребий земной? Виновны ли мы всем миром в том состоянии, в каком находится наша страна, или каждый отвечает только за свои грехи перед Всевышним? Звягинцев не дает однозначного ответа, да и не в его это силах. Но он дает наводки, которые каждый расшифрует по-своему. В многозначности (не путать с многозначительностью) "Левиафана" — его глубина, сравнимая с пучиной морской.
Андрей Плахов, 24.05.2014
http://kommersant.ru/doc/2478727
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Воскресенье, 25.05.2014, 18:17 | Сообщение # 13 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Канны-2014: «Левиафан» — новый российский шедевр ("The Guardian", Великобритания)
Новый фильм Андрея Звягинцева стал одним из главных претендентов на Золотую пальмовую ветвь: это смесь Гоббса, Чехова и Библии, наполненная удивительными образами и поразительной гармонией
«Левиафан» Андрея Звягинцева — это трезвая и убедительная трагическая драма о коррупции и страхе в современной России, действие которой разворачивается в далекой заброшенной глубинке. Может показаться, что на создание этого фильма автора вдохновил Ветхий Завет и Элиа Казан (Elia Kazan). Поначалу этот фильм больше напоминает обыкновенную драму о маленьком человеке, который вступает в борьбу с государственной машиной. Однако затем он переходит в несколько иную плоскость, где человеку приходится бороться с самым мощным, самым жестоким и безжалостным правительством из тех, что существуют на свете — и финальная череда разрушений и потерь, несомненно, перекликается с финалом фильма Тарковского «Жертвоприношение».
«Левиафан» сыгран и снят с большой претензией, его действие развивается медленно и неторопливо, периодически перемежаясь моментами высокого напряжения и тревожного ожидания. Автор фильма не побоялся включить в него масштабные символические сцены и возвышенные образы — к некоторым из них я отношусь довольно скептически, но они продолжают жить и пульсировать в моей памяти спустя много часов после его просмотра. В «Левиафане» мы сталкиваемся с совершенно потрясающим мастерством Романа Мадянова, сыгравшего коррумпированного мэра, который очень напоминает отвратительную реинкарнацию Бродерика Кроуфорда (Broderick Crawford) из классического фильма «Вся королевская рать» (All the King's Men) 1949 года, сквозь которую проглядывают некоторые намеки на Бориса Ельцина. До этого фильма я никогда не слышал об этом российском актере. Его блестящая игра заставила меня пожалеть, что в Каннах не дают награду за лучшего актера второго плана.
Главный герой фильма, Коля (Алексей Серебряков) — автомеханик, у которого есть красивая жена Лиля (Елена Лядова) и сын-подросток от первого брака Рома (Сергей Походаев). Так случилось, что его скромное жилище оказалось на земельном участке премиум-класса — в красивом прибрежном уголке девственно чистой природы на северо-западе России. Коррумпированный мэр Вадим (Мадянов) хочет отнять эту землю, чтобы построить на ней собственную роскошную дачу, и подписывает ордер о принудительном отчуждении: фактически он покупает этот бесценный участок земли за совершенно смешные деньги. Но Коля просит о помощи своего бывшего армейского друга Дмитрия (Владимир Вдовиченков), который уже успел стать успешным московским адвокатом. Он приезжает в этот отдаленный уголок России с папкой компромата на Вадима, который, как он обещает своему старому другу, должен заставить Вадима отступить. Но скоро становится понятно, что Дмитрий приехал вовсе не за тем, чтобы вернуть землю своему другу. И его мотивы оказываются вовсе не такими, какими они представляются на первый взгляд.
В «Левиафане» мы сталкиваемся с миром, которым управляют спившиеся, погрязшие в депрессии и агрессивные люди — обратите внимание на блестящую сцену, в которой пьяные Коля и Вадим спорят глубокой ночью. Позже Коля отправляется со своими товарищами пострелять: они берут с собой много водки и ружья, а один из них даже прихватывает свой старенький Калашников — и в качестве мишеней они используют портреты советских лидеров, от Брежнева до Горбачева. Портрета Ельцина, который страдал алкоголизмом, среди них нет, и тот парень, который их привез, говорит, что он хочет пока приберечь портреты более современных лидеров — до того момента, когда их деятельность можно будет рассматривать в исторической перспективе. (Портрет нынешнего президента России, Владимира Путина, скромно висит на стене роскошного офиса Вадима.) Чиновники постоянно говорят о российском уголовном кодексе, цитируя сборник законов. Но все это кажется циничной бессмыслицей. Главное в этом мире — это деньги и власть. В сценах в зале суда, которые мы видим в начале и конце фильма, председатель суда невнятно зачитывает обвинения и вердикты с помощью робота. Полнейший бред.
Коля оказывается в самом центре бури отравленной судьбы. Коля — бедный человек, который по прихоти фортуны является хозяином того, чем хотят обладать все – красивой жены и ценного имущества. Он оказался под прицелом самых опасных сил современной России: умных адвокатов, богатых политиков, заносчивых священников — Вадим тесно дружит с холодно догматичным православным священником, который с презрением относится к компрометирующим откровениям этого политика. С другой стороны, Дмитрий утверждает, что как адвокат он заинтересован только в фактах. Бедный Коля оказывается жертвой событий, разворачивающихся за его спиной: ключевые сцены и события происходят за кадром, хотя догадаться о том, что произошло, совсем нетрудно.
По словам режиссера, название фильма отчасти является аллюзией к «Левиафану» Гоббса, классическому труду о последствиях подчинения своей свободы центральному правителю ради сохранения мира и порядка в обществе. Коля чувствует, что он уже многое отдал своему государству с его изворотливыми полицейскими и коррумпированными политиками. Но Левиафан также обозначает кита: в фильме мы видим, как множество китов в буквальном смысле садятся на мель, а один кит выводит потомство. Священник, будто бы пришедший к нам из романов Достоевского, рассказывает Коле о преодолении всех испытаний, подобно Иову, о подчинении воле Бога, такому же всемогущему, как это огромное морское животное: «Ты можешь-ли Левиафана на уде вытащить на брег?» Тем не менее, Коля становится не Иовом, а выбросившимся на берег китом, обладающим огромной силой, которая бесполезна на суше: гигантским, инертным животным, которое только ждет, когда смерть положит конец его мучениям.
«Левиафан» — это внушающий страх и отвращение фильм, своего рода возвращение к прежним темам Звягинцева и уход от более узкой тематики драмы, воплощенной в его предыдущем фильме «Елена». В этом фильме чувствуются огромные амбиции и масштаб. Основная масса кинематографа довольствуется более узкими темами и удобными сюжетами — мелкая рыбешка. «Левиафан» ставит перед собой более масштабные цели. Это по-настоящему грандиозный фильм.
Питер Брэдшоу (Peter Bradshaw) 24/05/2014
http://www.inosmi.ru/world/20140524/220547479.html
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Понедельник, 26.05.2014, 09:04 | Сообщение # 14 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Канны 2014: «Левиафан» Андрея Звягинцева в дневниках Никиты Карцева
Самый внятный, самый последовательный, самый смелый фильм Андрея Звягинцева.
Может быть, поэтому так сложно говорить о нем спокойно и взвешенно. Слишком сложно отделаться от первых эмоций, протереть глаза, вытащить из ушей этот гул от музыки Филиппа Гласса на финальных титрах.
Сюжет фильма начинается с того, с чего худо-бедно начинался каждый хороший (и не очень) русский фильм в последнее время. Николай (Алексей Серебряков) — человек-золотые руки — живет в скромном доме, который строил еще его отец. Из окон открывается прекрасный вид на Русский север. С кухни — не менее прекрасный вид на ее хозяйку, молодую жену Лилю (Елена Лядова). С ними живет сын Николая от первого брака, Рома. Сюда же направляется Дмитрий (Владимир Вдовиченков) — бывший армейский товарищ главного героя, успешный московский адвокат. Вместе они будут решать невыполнимую задачу — бороться за частную собственность, то есть дом и землю, на которую положил глаз местный мэр (Роман Мадянов). Бороться начнут в суде и по закону, но закончат все равно на пустыре с пистолетом у виска. Впрочем, самый главный выстрел прозвучит в другом месте и совсем из другого орудия.
Мощь Звягинцева — в его последовательности. Впервые в своем кино создав на экране настолько узнаваемый русский быт, со всеми его алкогольными застольями, мгновенной вспыльчивость и отходчивостью, жадностью и широкой душой, преступностью и святостью наконец — режиссер упрямо гнет свою ветхозаветную линию, начатую еще в "Возвращении".
На этот раз внутренний, метафизический сюжет вертится вокруг истории Иова — человека, который потерял все, но только не веру в Бога. С той лишь разницей, что Звягинцев не продолжает повествование до счастливого финала — момента, когда Бог заметит Иова и воздаст ему за все страдания. Наоборот, фильм обрывается на самой больной ноте.
Зло, не понесшее наказания. Страдания, оставшиеся без прощения. Будущее, в котором нет надежды. И люди, в которых так много человеческого — и так мало человечности.
Этот фильм — и есть левиафан. Мифическое чудовище, пожирающее каждого на своем пути. И он же — единственное спасение от него.
24.05.2014 Никита Карцев
http://www.thr.ru/news/4121/
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Понедельник, 26.05.2014, 17:08 | Сообщение # 15 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Клинический портрет
В Каннах показали "Левиафана" Андрея Звягинцева
Кто бы мог подумать, что наиболее внятно, объемно и резко о сегодняшнем дне в России выскажется режиссер, которого еще недавно числили по ведомству свободно конвертируемых и весьма безопасных «общечеловеческих» притч? Что именно он, борец «за духовные ценности», снимет вполне беспросветный фильм об их абсолютном кризисе? Что на фоне истошных религиозных камланий и призывов возврата к «традиционным ценностям», именно он, «наследник традиций», не только выступит с очень смелым по нынешним временам антиклерикальным посланием, но и покажет, что возвращаться, собственно, не к чему. Все сгнило, как остов выброшенного на берег гигантского кита-левиафана. Все превратилось в фальшь и пародию. Испитые фарисеи со скошенными от постоянного вранья глазами (такого персонажа пугающе достоверно играет в фильме Роман Мадянов) под благовидным, духоподъемным и богоугодным предлогом, не поморщившись, упекут куда надо истинных носителей традиций и «духовных ценностей». Тоже испитых от постоянного горя.
Новый фильм Андрея Звягинцева - это тугая криминальная драма, содержащая наиболее жесткую социальную критику в отечественном кино со времен "Груза 200". Но "Груз..." был как бы о "прошлом", в то время как "Левиафан" совершенно не стесняется примет сегодняшнего дня, не опасаясь уже предъявленных ему обвинений в конъюнктурности.
Вместо «везде» и «всегда», как было в «Изгнании» и «Возвращении», - «здесь» и «сейчас». Вместо снятой где-то в Бельгии эстетски-киногеничной натуры - суровая, страшная в своей красоте природа русского севера. Где плещется упомянутый кит. Где накроет человека надлежащая волна — и вот уже и нет человека. Как будто его и не было никогда. И всем от этого, что характерно, только лучше и легче.
Притчевое начало, свойственное всем фильмам Звягинцева, в «Левиафане» однако никуда не делось, только оно не доминирует, а аккуратно "подстелено" под рассказываемую историю одномоментной потери дома, друга, любви и свободы персонажем по имени Николай (выдающийся Алексей Серебряков), живущим на живописном берегу Баренцева моря. Сюда защищать любимого армейского друга от произвола местных властей приезжает успешный московский адвокат (Владимир Вдовиченков). Напряжение нарастает, как в триллере, когда к проблемам с оборзевшим коррумпированным мэром (Мадянов), у повидавшего многое Николая добавляется личная драма: его молодая жена (Елена Лядова) изменяет ему со столичным другом... Сюжет о стертом ластиком человеке в России настолько популярен и вечен, что не нуждается в подпорках высокой притчи. Не избежавший библейских проекций «Левиафан», тем не менее, выдержан в жанре современной трагедии и удивляет наличием своеобразного черного юмора, которого от автора «Изгнания» ожидаешь еще менее, чем прямой публицистики на злобу дня.
Андрей Звягинцев выбрался из башни из слоновой кости уже в «Елене», также повествовавшей о внутренней шизофрении российской жизни (убив мужа, героиня, как ни в чем не бывало, отправлялась в православный храм). В новой картине клинический портрет охватившего ее заболевания намного шире и безутешнее. Многим он придется решительно не по вкусу, но уровень художественного обобщения в картине таков, что к нему придется прислушаться.
Стас ТЫРКИН, 24 мая 2014
http://www.kp.ru/daily/26235.7/3117203/
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Вторник, 27.05.2014, 16:42 | Сообщение # 16 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Скелет Левиафана под пальмовой ветвью
Фильм Андрея Звягинцева о том, как грустна наша Россия
В последний день Каннского фестиваля под вспышки бесчисленных камер на красной дорожке появилась съемочная группа самого ожидаемого фильма конкурсной программы — российского «Левиафана». Впервые за почти полвека картина, сделанная в России, и ее авторы — режиссер Андрей Звягинцев и его актеры Елена Лядова, Алексей Серебряков, Владимир Вдовиченков и Роман Мадянов — могут стать триумфаторами главного и наиболее почетного мирового киносмотра.
Накануне показа режиссер дал пресс-конференцию, где среди прочего поблагодарил министра культуры РФ Владимира Мединского, с которым встречался накануне отлета в Канн. «Знакомство с главой Минкульта произвело на меня сильное впечатление. Это человек, который хочет улучшить нашу жизнь. Несмотря на то, что передо мной стоят несколько иные задачи, я не пытаюсь облегчить людям существование, мы обсудили «Левиафан». Министр сказал, что фильм талантливый, хотя ему он не понравился...» — сообщил журналистам режиссер, отвечая на вопрос о том, какие перспективы он видит в отношении проката картины на Родине, учитывая, что часть финансирования шла по линии министерства культуры РФ.
Проблема в том, что в «Левиафане» персонажи говорят на том языке, который мы слышим на улице, и это одно из главных достоинств картины. Кстати, иностранные репортеры интересовались, не подпадает ли лента под новоиспеченный закон о запрете неформальной лексики в СМИ и художественных произведениях. Звягинцев возразил, что снял картину до 1 июля нынешнего года, а закон обратной силы не имеет. Вопрос, что станет с лентой, если заглушить в ней, в соответствии с законом, обсценные обороты, действительно повисает в воздухе. Расцвечивающий диалоги комический эффект начисто исчезнет, по крайней мере для русского уха, а вместе с ним улетучится и тщательно выстраиваемая (пускай и не всегда удачно) атмосфера достоверности.
Объясняя свое решение снять подобного рода картину, Звягинцев рассказал, что несколько лет назад, будучи в Америке, услыхал о «народном герое» Марвине Джоне Химейере, который в одиночку разрушил небольшой городок. В 2004-м у одинокого колорадского сварщика, якобы за долги, власти отняли участок и дом. В ответ он смастерил из бульдозера бронированный killdozer, как прозвали эту машину, и взял реванш. Эта история натолкнула Звягинцева на идею сценария. Правда, финал у Звягинцева скорее напоминает историю ветхозаветного Иова, чем киллдозериста.
Главный герой Коля (Серебряков), как и его американский прототип — автомеханик, у которого возник имущественный конфликт с коррумпированным насквозь чиновником и бандитом (Мадянов). Мэрии зачем-то понадобился именно Колин участок, на котором местный митрополит, аффилированный с криминалитетом, собирается построить церковь. Чтобы воспрепятствовать столь бессовестной экспроприации, из Москвы в далекий приморский край приезжает модный адвокат, Колин друг детства Дима (Вдовиченков). Он шантажирует обнаглевшего пахана каким-то компроматом, ссылаясь на знакомства в высших кругах ФСБ. Но не тут-то было. Вместо того чтобы разрешить конфликт, столичный сутяга проигрывает не только все суды, но и становится причиной семейной драмы, поскольку его вожделеет супруга главного героя (Лядова), работница рыбоконсервной фабрики. Ее, в свою очередь, ненавидит пасынок главного героя, становясь невольным свидетелем отцовского унижeния.
В какой-то мере, конечно, подобные страсти-мордасти соотносятся с Библией, но чтобы зритель лучше понял аллюзию, рядом с домом на берегу валяется скелет огромного кита, того самого левиафана. Судьбу Иова Коля копирует лишь до тех пор, когда на того обрушились кары небесные, последующие очищение и преображение праведника Звягинцев не показывает. Для тех, кто не в теме, саму библейскую притчу своими словами пересказывает единственный положительный, хоть и эпизодический, персонаж картины — местный священник отец Василий.
Кажется, что для Звягинцева подобная картина мира, трактуемая столь прямолинейно, в лоб, ранее не была характерна. Начать с того, что никогда прежде автор не обращался к жанру политической сатиры. И понятно в этой связи, почему автору книги «Мифы о России» Мединскому такой фильм понравиться не мог в принципе. «Левиафан» опровергает все постулаты министра культуры. Россия «Левиафана» — именно та самая загадочная северная страна, где у власти стоят бандиты и убийцы. Судьи, менты и прокуроры насквозь продажны. Народ пьет водку как минералку, из горла и сразу целую бутылку. Если женщина красивая — она скорей всего готова переспать с любым за обещание «взять в Москву». А главное, как пел Высоцкий, и «в церкви все не так, все не так, как надо». Последнее акцентировано: заметно, что в период, когда снималась картина, на слуху был грандиозный скандал вокруг так называемого панк-молебна, и этому событию посвящен финальный эпизод ленты — проповедь продажного архиерея перед стоящими в новодельной церкви чиновниками-«подсвечниками», превращающий художественное высказывание авторов «Левиафана» в своеобразный манифест.
В связи с этим фильм вызывает странное ощущение. Камера Михаила Кричмана создает фирменную атмосферу, присущую картинам Звягинцева: сероватые, словно вылизанные пейзажи в сочетании с минималистичным бытописанием, где акценты концентрируются на лицах героев, на крупных планах, на скупых оборванных сценах, избыточно красивых и почти не вяжущихся с внезапными вкраплениями сатирических реприз и обилием мата. Здесь даже сцена разрушения бульдозером предназначенного к сносу дома выглядит рекламным роликом из каталога строительной техники. Героиня Лядовой, в любовной сцене демонстрирующая ухоженное тело киномодели, меньше всего ассоциируется с работницей в грязной спецовке, потрошащей селедку на рыбзаводе. Все эти «красивости», безусловно, можно списать на метафоричность сюжета, но впервые такого рода контрасты мы видим в картине автора, который до сих пор шел в фарватере Тарковского. В «Левиафане» Звягинцев явно предпочел Рогожкина, чьи сцены из «Особенностей национальной охоты» он почти дословно цитирует.
Однако стоит признать, что если отечественный зритель уже успел устать от фильмов и сериалов, где героями выступают бандиты, менты, адвокаты, коррумпированные чиновники, алкаши и люмпены, западному зрителю такого рода материал может показаться самым что ни на есть актуальным. Современная Россия предстает такой, как она рисуется в «Левиафане», почти во всех иностранных СМИ. Разговоры с коллегами, кому этот фильм кажется главным претендентом на «Золотую пальмовую ветвь», создавали стойкое ощущение, что восторги сопутствуют не художественным достоинствам ленты, на мой взгляд сильно уступающей предыдущим работам Звягинцева, особенно в части актерской игры (достаточно сказать, что Мадянов в сотый раз играет одну и ту же роль вечно пьяного коррупционера), а ее общественно-политическому пафосу. Это заметно и по реакции западных журналистов, чьи вопросы к режиссеру концентрировались в основном на отношениях художника с властями.
Однако если, невзирая на критику, «Левиафан» получит приз Каннского фестиваля, это окончательно закрепит за его автором звание как минимум самого обласканного наградами современного русского режиссера. Поскольку «Золотая пальмовая ветвь» — это всегда дело политики, не исключено, что Звягинцеву лавры все же достанутся. Ждать осталось совсем недолго.
Игорь Игрицкий, 24 мая 2014
http://lenta.ru/articles/2014/05/24/lewiaphan/
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Четверг, 29.05.2014, 19:12 | Сообщение # 17 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Звягинцев: "Левиафан" - это универсальная история
Режиссер "Левиафана" Андрей Звягинцев дал интервью "Российской газете".
Расскажите об истоках замысла. А то здесь уже идут споры о правомерности переноса американской истории на русскую почву.
Андрей Звягинцев: Правда? А о чем тут спорить - от этой истории в фильме ничего не осталось… Я услышал ее в 2008 году, когда в Америке снимал новеллу для альманаха "Нью-Йорк, я люблю тебя". И переводчица рассказала происшедшую в Колорадо историю про Марвина Джона Химейера, у которого цементный завод решил выкупить его мастерскую - место его обитания. Марвин не шел ни на какие соглашения, и тогда завод попросту огородил его забором. Тогда, отчаявшись, он взял бульдозер, буквально запаял в нем себя заживо броней, снес все заводские здания и покончил с собой. Потом я прочитал новеллу фон Клейста "Михаэль Кольхаас". Там абсолютно сходная история: человека лишают прав на то, что дано ему природой, - прав на свободу и на апелляцию к закону, который должен обеспечить это его право.
История о столкновении человека и власть имущих оказалась универсальной. Мне даже было странно, что такой сюжет, как в Колорадо, еще не использовали в кино. Да и после прочтения Клейста я одно время всерьез думал заняться этой вещью - экранизировать эту новеллу как есть, никуда не перенося ее действие. Но тут возникла параллель с библейским Иовом, у которого отняли все - и сюжет стал разрастаться до огромных масштабов. Возникла параллель с книгой британского философа Томаса Гоббса "Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского". Левиафан, по Гоббсу, - не просто библейское чудище, но и некая мощь, способная согнуть и уничтожить человека. Это для Гоббса - и есть образ государства. Созданное людьми, чтобы им служить, оно становится монстром, ненасытным и всепожирающим. И тогда начинается война всех против всех…
Теперь уже было ясно, что нужно делать современную историю. Совершенно новую, другую, на российском материале. С абсолютно другим финалом, который мне кажется страшнее, чем просто бунт одиночки или бунт толпы. Поначалу фильм назывался "Батя". Но я понял, что идеальное название - "Левиафан": оно не вытекает умозрительно из неизбежных параллелей, возникающих по ходу картины. Левиафан - очень емкий метафорический образ, он и скрепил весь замысел.
Сюжет явно складывался нелегко: заметны следы этих колебаний. Например, в разгар действия куда-то исчезает линия друга-адвоката, которого играет Владимир Вдовиченков: он так уверенно начинал свою опасную игру с мэром, но слишком легко, при его-то опыте, пошел в ловушку и мгновенно сломался.
Андрей Звягинцев: А - сломали человека! Помните случай, когда мужчину однажды просто свозили в лес - и он мгновенно уехал за границу и больше носа в Россию не кажет? Это же страшно - под ствол встать!
В фильме сделан упор на два дурманящих людей фактора: водку и религию. Водки очень много...
Андрей Звягинцев: Водки много, действительно. Французский дистрибьютор даже просит эти сцены подсократить: "Ну, не может же такого быть!". Он просто не видел, как это делает русский человек: берет бутылку 0.5, взбалтывает так, чтобы образовалась воронка, и выливает ее в рот, иной раз и не закусывая. Ну, а чем же еще залить этот ужас, который навалился на Николая, - это для него единственный выход! У него жизнь сыпется, как карточный домик! …По совести сказать, я сам водку не пью. Разве только если есть определенное настроение, и с определенными людьми. Предпочитаю другой алкоголь. Но знаю, что для очень многих у нас водка - как живая вода.
Можно ли считать, что в основе фильма библейская история? У вас есть сцены и в церкви и за ее "кулисами", но в истории загнанного в угол Николая я вижу только современную реальность.
Андрей Звягинцев: Конечно, мы не пересказывали историю Иова, она была только отправной точкой. Но это же его вопрос: "За что Ты со мной так?" Герой картины его задает пустоте, которая образовалась вокруг него. Это, если помните, происходит в разговоре со священником, встреченным в магазине: именно его спрашивает Николай: "Ну, где же твой Бог?"... Этот священник был нам нужен не для того, чтобы еще раз напомнить о библейском персонаже, а как своего рода противовес показанному в фильме архиерею - элементу все той же власти. Этот священник чистосердечен, он понимает Бога, как может и говорит о нем, как умеет. Он искренен в своей вере.
Вы впервые ввели в свой фильм хорошую дозу юмора.
Андрей Звягинцев: Ну, это же очень реалистическая история, и юмор возник не потому, что была такая установка, - просто так устроен человек, так он живет. Иностранная аудитория, не знакомая с нашими реалиями, тем не менее, реагировала очень живо - и я этому рад. И уж если пошли параллели с алкоголем, то вино, как знают во Франции, надо разбавить водой - без юмора получится слишком уж трагично.
Текст: Валерий Кичин 24.05.2014
http://www.rg.ru/2014/05/24/intervyu-site.html
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Четверг, 29.05.2014, 19:12 | Сообщение # 18 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| АЛЕКСЕЙ СЕРЕБРЯКОВ: «МЫ ОТМЕТИМ ПОБЕДУ ПО-РУССКИ – ВЫПЬЕМ ПО РЮМОЧКЕ И ВДОВОЛЬ НАГОВОРИМСЯ»
Исполнитель главной роли в фильме «Левиафан» дал эксклюзивное интервью Super.ru
Насколько команде фильма «Левиафан» важно признание на таком уровне?
Я думаю, что попадание в список номинантов такого конкурса, как Каннский кинофестиваль, – это уже большая победа, потому что из двух тысяч фильмов по всему миру выбирается всего восемнадцать. Но даже не это важно. Я вчера посмотрел картину, и важно то, что это очень живое и настоящее кино, которое будет жить независимо от этой соревновательности. Годар и Звягинцев – когда соревнуются лучшие режиссеры мира, соревнование достаточно нелепо. Картина настолько живая, и она будет жить своей жизнью, независимо от того, какие призы ей будут присуждаться и на каких фестивалях она будет присутствовать. Я уверен, что у нашей картины будет свой зритель, и уверен, что этот зритель будет лучшим среди всех.
Андрей Звягинцев не новичок на Каннском фестивале. Когда вы согласились сниматься, вы рассчитывали на такой результат? Вся эта мишура важна для вас, как для актера?
Для меня не важна, я уже давно работаю в кино и все хорошо понимаю, не маленький мальчик. Я прекрасно понимаю, что спорт у нас гораздо важнее, чем все остальное. Правда, тут важно сказать, что олимпийских чемпионов уже тысяча, а вот лауреатов Каннского кинофестиваля по пальцам пересчитать. Но я сомневаюсь, что Правительство России вручит нам по «мерседесу» за участие в Каннском кинофестивале, поэтому я ничего не жду. Я надеюсь лишь на то, что у этого фильма будет свое будущее, и это кино достойно того, чтобы иметь свою историю, потому что оно действительно очень много рассказывает про нашу жизнь, про нашу ментальность, про русскую действительность, про то, как мы живем, почему мы так живем и почему мы так несчастны.
При этом Андрей Звягинцев на пресс-конференции говорил, что эта история могла произойти где угодно. Вы с этим согласны? Или это очень русское кино?
Я уверен, что это русское кино, и я думаю, что Андрей лукавит, хотя он взял за основу некую американскую историю, но все равно он ее переделал, будучи русским режиссером, на нашу почву, нашу ментальность, наши характеры и наше мироощущение, мировоззрение. Это, без сомнения, идеологическое высказывание и найдется большое количество людей, которые отнесутся к этому высказыванию невероятно серьезно.
Как будете отмечать этот успех? Отправитесь куда-нибудь?
Я думаю, что мы будем праздновать, как и все это делают в России, – выпьем по рюмочке и вдоволь наговоримся.
http://super.ru/news/110626
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Пятница, 30.05.2014, 06:36 | Сообщение # 19 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Сопротивление невозможно
Один из лучших фильмов американских 1970-х — «Двухполосное шоссе» Монте Хеллмана заканчивается, возможно, самым эффектным режиссерским поступком в истории кино вообще. Роуд-муви без конца и края (уже в нулевых Хеллман снимет фильм с саморазоблачающим названием «Дорога в никуда») так и не приводит своих героев к финалу пути. Хеллман проделывает с каноном роуд-муви одну простую операцию — лишает своих гонщиков каких бы то ни было мотиваций, кроме желания потешить собственное эго. Желание это оборачивается фатальной невозможностью сойти с дороги. Точка Б, условный Вашингтон, уже позади, но оба водителя так и не могут остановиться. Растеряв все вводные характеристики, они сливаются с собственными машинами и разделительной полосой шоссе, не проигрывают в гонке формально, но проигрывают по сути, растворяя свою субъективность в мерном гуле мотора.
Но как закончить кино, весь смысл которого в бесконечности? Хеллман делает удивительную и очень изящную вещь — он попросту сжигает пленку: финальный кадр буквально плавится, пока не будет разъеден совсем. Логика такого режиссерского решения объяснена не одним критиком времен Нового Голливуда: в условиях дегуманизации героев, их поражения в гонке наперегонки не с самими собой, но с установленными правилами игры Хеллман вынужден расписаться в собственной неспособности продолжать снимать это кино. Когда реальность фильма становится невыносимой (а экзистенциальный ужас к финалу «Двухполосного шоссе» охватит зрителя целиком), первым сдаться должен режиссер.
Почему я не могу отделаться от мыслей о Хеллмане, когда думаю о «Левиафане» Андрея Звягинцева? Подобно «Двухполосному шоссе», «Левиафан» — ультимативный, в своей полноте практически невозможный зрительский опыт. Потертые слова «энциклопедия русской жизни» в его отношении не пустой звук — это, среди прочего, и галерея всех еще имеющих хоть какое-то значение типажей и социальных страт современной России: чиновник, священник, мент с одной стороны — и обыватель с разночинцем-юристом с другой. Глупые мужья и неверные жены. Условно деревенские и условно городские. Подросток — единственная возрастная категория, под репрезентацию которой в фильме Звягинцева отведен отдельный персонаж: хотя бы потому, что по своей психофизике именно в переходном возрасте застревают все остальные его герои. Это всеохватное, всеядное кино, в пространстве которого находится место всему, от Pussy Riot до гопнических пинков с двух ног сразу (маленький секрет для каратистов-любителей — нужна опора для рук). От Марвина Химейера и Михаэля Кольхааса до Иова. От «Груза 200» до «Долгой счастливой жизни». Всепожирающий Левиафан, а не фильм. И столкновение с ним, его разворот в полный рост, который случается в финале, конечно, оказывается для зрителя непереносим почти на физиологическом уровне.
При всем этом по своей структуре «Левиафан», конечно, роуд-муви — причем именно в хеллмановском, предполагающем невозможность остановки, смысле. Он начинается и заканчивается протяженными северными пейзажами — неразличимыми, означающими бессмысленность пройденного героями пути (в данном случае — метафорического), пустынными и опустошающими. Он подразумевает дегуманизацию персонажа, вступающего в гонку, как он думает, с конкретным человеком, а на деле — с машиной как таковой. Разве что у той вместо четырех колес четыре ветви власти (судебная, исполнительная, законодательная и церковная), задействовать каждую из которых главный герой — простой, но гордый обладатель заманчивого куска земли с домом и мастерской (Алексей Серебряков) — в определенный момент пытается.
Цель эта обусловлена, как и у Хеллмана, одним лишь эго — размером компенсации за отчий дом; о том, чтобы сохранить землю, персонажи и не помышляют. Но как авто порабощает водителя в «Двухполосном шоссе», так и система, правила игры которой принимает герой Серебрякова, незаметно (первые полфильма зритель ржет — от узнавания ситуаций и типажей и общей абсурдности происходящего, этого неизбежного следствия искривления жанровых канонов) пожирает сначала все его социальные связи, а затем и саму его индивидуальность. Библейская история Иова, которую здесь даже в какой-то момент пересказывают вслух, ведь тоже в некотором роде роуд-стори: чтобы потешить свое эго, ее герой следует правилам игры в «путь праведника» — верность им его же и сожрет, изменив до неузнаваемости как социально, так и буквально, покроет струпьями.
Иову все вернулось в десятикратном размере, но этому и без того тяжелому фильму не пошла бы душная форма морализаторской притчи. Звягинцев не заклинает и не обличает российскую действительность; он лишь уплотняет ее. Русская жизнь, которую камера словно застает врасплох, оборачивается черной комедией — пока чернота не поглотит все вокруг, включая защитный хохоток в зрительском горле. Ее ткань становится невыносима, невозможна. Для героя, стертого системой в порошок до основания. Для зрителя, поставленного в ситуацию невозможности размышления о фильме — «Левиафан» столь полон самим собой, что вслух, и не по одному разу, проговаривает все свои смыслы и способы быть прочитанным (от бессмысленности сопротивления системе в ее же рамках до вскользь, через сам ход развития сюжета поданной мысли о том, что страшна русская жизнь, а русская баба еще страшнее). Этот фильм призывает не к размышлению, но к поступку. Поступком этим в силу только что предъявленной зрителю невозможности action directe может быть действие, только направленное внутрь — к примирению (первая реакция, конечно, проста до примитивизма — нажраться). Но есть один момент, который не позволяет это сделать: кроме пейзажа в пространстве финальных кадров «Левиафана» присутствует еще одна сущность. Это всевидящая, не моргающая камера. Предъявляя зрителю невозможную, невыносимую модель бытия — и не важно, насколько она реалистична, — Звягинцев, в отличие от Хеллмана, не может от нее отвернуться. А с ним не может отвернуться от экрана и зритель. Андрей, выпейте с нами. Залить глаза — тоже действие.
Денис Рузаев, 29 мая 2014
http://www.colta.ru/articles/cinema/3396
|
| |
| |
| Андрей_Шемякин | Дата: Вторник, 10.06.2014, 14:32 | Сообщение # 20 |
Группа: Проверенные
Сообщений: 182
Статус: Offline
| "Левиафан" Андрея Звягинцева – классический фильм послевкусия. Пока смотришь – недоумеваешь: очень красиво, актерски и режиссерски блистательно, - дальше что? Где "фирменная" метафизика, неужели все исчерпывается опостылевшей социальностью, которую надо защищать, конечно, но ведь к этому жизнь не сводится? А картина не отпускает, и чем больше проходит времени с момента просмотра, тем глубже впечатление. Пока, не вдаваясь в детали, скажу о главном: фильм констатирует: "метафизика" уже оккупирована. Область высших смыслов, куда брежневскому истеблишменту хода не было, используется по полной программе, иначе не усидишь. И еще: уже не "протест" отныне крамола, а любое сомнение подопытных индивидов в праве продолжать дальнейшее осчастливливание влечет за собой немедленное уничтожение, если не физическое, то моральное. Остальных - безропотных - тронут тоже. Казалось бы, полная безнадега, так картину и описывают. Но есть в картине один грандиозный эпизод: подготовка новых мишеней. Это портреты реальных руководителей СССР, включая последнего Генсека. Хранит их местный начальник полиции, (кажется), он-то и собирается пострелять. А ЭТИ, нынешние, - спрашивают его. - "Пускай еще повисят", - отвечает с ухмылкой. "Не пришло для них еще время. На стенке пока сподручней". Так вот. Какая все-таки глупость препятствовать картине, выражать официальное недовольство по ее поводу, и так далее. Надо бы большое спасибо сказать режиссеру: предупредил. Ведь русская художественная традиция не "против" практической, действующей власти, как решила разночинная интеллигенция в 19-м веке. Она - вместо власти. Она сама - власть. И, старательно возрождая реалии вроде бы ушедшей на дно Атлантиды, не ждите, что она не всплывет сама. В своих проявлениях. Как художественная реальность. В великом европейском авторском кино в основном описывался мир без Бога, хотя был Феллини, которого у нас приняли, как родного. В нашем, подцензурном, Бог и мир практически не пересекались, хотя друг о друге "знали". Пора им, наконец, пересечься, чтобы художник в России снова заговорил, как власть имеющий. Раз другого, демократического языка не хочете понимать.
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Среда, 03.09.2014, 17:26 | Сообщение # 21 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Три кита. «Левиафан», режиссер Андрей Звягинцев
Искусство кино №7, июль 2014 Антон Долин
Поиск эпитета для фильма – сложная работа, но не в этом случае: «Левиафан» Андрея Звягинцева – прежде всего большой фильм. Об этом свидетельствует и название. О левиафане в Танахе упоминается шесть раз, самое подробное описание в Книге Иова, которую можно считать отдаленным первоисточником картины: несмотря на это, ни разу не объясняется, кто он такой и как выглядит. Морской змей? Динозавр? Кашалот (версия, получившая распространение позднее с легкой руки Германа Мелвилла, сближающего Книгу Иова с историей Ионы)? Метафора сатаны – или, напротив, неуловимой, необъяснимой и неисповедимой воли Божьей?
Очевидно лишь одно: левиафан велик.
В фильме есть три левиафана. Первый – остов кита на берегу, куда сбегает из дома подросток Ромка. Второго замечает в море с обрыва его мачеха Лиля: спина морского чудовища, играющего в неспокойных волнах, – последнее, что она видит перед смертью. Третий левиафан является центральному герою, Николаю, в словах священника, отца Василия, цитирующего строки из Писания. Продолжим цитату: «Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его? вденешь ли кольцо в ноздри его? проколешь ли иглою челюсть его? будет ли он много умолять тебя и будет ли говорить с тобою кротко? сделает ли он договор с тобою, и возьмешь ли его навсегда себе в рабы?..»
У каждого левиафана – свой размер и свой удел. На каждого – своя уда.
Первое чудище плавает у поверхности, подцепить его на крючок немудрено. Левиафан согласно одноименному трактату (1651) Томаса Гоббса – государство. Фильм Звягинцева о взаимоотношениях человека с государством, о специфике русского левиафана. Если у британского рационалиста и гуманиста возникновение этого коллективного тела логически следует из необходимости прекратить войну всех против всех, ограничить естественные права во имя общественного договора, то в нашей национальной версии никакой взаимной пользы нет и быть не может. Государство и есть единственный победитель в истребительной войне. Пленных не берет, к мирным договорам не расположено.
В начальных кадрах фильма только безмолвная природа. Едва заметный след присутствия человека – мигающий огоньком вдали маяк на берегу. Сгнившие лодки в прибрежной воде, груды камней; археология. Потом мы видим дом. На веранде зажигается свет. Из дома выходит человек, садится в автомобиль, едет в предрассветных сумерках на вокзал. Мужчина встречает на перроне второго мужчину, они возвращаются в город, уже на первом перекрестке встречая инспектора ДПС – то бишь представителя власти. Хорошего, прикормленного приятеля, который тут же предупреждает, что вот-вот заедет его начальник: у того опять сломалась «Нива» (герой – владелец автосервиса). Отказаться не получится, неуверенное «Давай завтра» не будет услышано. Степаныч явится собственной персоной в ближайшие часы.
Власть не спрашивает разрешения. Она приходит сама. Может оказаться в отличном настроении, как Степаныч, – пока Николай копается в его тачке, тот решает кроссворд. А может и в другом, как местный мэр Вадим Сергеевич Шелевят. К ночи, подвыпив, тот решает заехать к горемычному автомеханику, у которого суд только что решил отобрать дом и землю. Покуражиться, больше незачем. «Власть, Коля, надо знать в лицо», – скажет со значением градоначальник. «И чё тебе надо, власть?» – недружелюбно ощерится обиженный. «Вот это всё», – честно ответит власть.
Мэр позарился на землю Николая. Потеряв дом на берегу моря, тот потеряет и работу – собственный малый (меньше не бывает) бизнес. Суд принял сторону мэра. Другими словами, администрации, как вполне по-кафкиански именуется власть в постановлении. Весь фильм показывает, как государство оттесняет человека, загоняет его в угол. Лишает не только пространства, но и союзников, пока он не останется в одиночестве и вся его земля будет ограничена тюремной камерой. Чуть больше, чем гроб, и на том спасибо. А стоит тебе заступить на их территорию, как пожалеешь. Придешь в полицию жаловаться – сядешь в обезьянник без вины и причины. Попробуешь начальника шантажировать – чудом жив останешься. Если останешься.
В мире российского зазеркалья вместо разделения властей происходит их гармоничное единение под сенью главной – исполнительной. Под угрозой разоблачения своих «фаберже» (этот в меру изящный эвфемизм употребляется в отношении как интимных частей мэра, так и его былых преступлений, список которых привез из Москвы в папке гость и друг Николая адвокат Дмитрий) Шелевят сзывает Тарасову, Горюнову и Ткачука. Это судья, прокурор и начальник полиции города Прибрежный. Четвертой власти в этой системе координат существовать не может – она не опасна и не нужна. Мэр лишь делает вид, что пугается разоблачения в СМИ, чем грозит ему адвокат, а потом жестоко избивает столичного шантажиста, чтобы его припугнуть и прогнать. Говоря точнее, четвертая власть в России существует, просто не имеет к журналистам ни малейшего отношения. Речь о духовных авторитетах, главный из которых, безымянный архиерей, впервые появляется на экране одновременно с Шелевятом, за одним столом. «Всякая власть от Бога» – распространенная и, как известно, искаженная цитата из апостола Павла, в его устах легализация бесправия и насилия, вершимых мэром не только по попустительству, но и во благо церковных иерархов.
Звягинцев ведет своего героя – и зрителя вслед за ним – по лестнице российской власти, от простого мента все выше и выше, вовсе не к портрету Путина над мэрским рабочим столом, а прямиком в храм. Потрясающий в своей простоте и наглядности прием: медленное, гипнотизирующее приближение камеры, от общего плана к крупному, на лицо судьи, бесстрастной скороговоркой читающей приговор. Естественно, обвинительный, других у нас не бывает. В начале Николай лишается дома и земли. В финале – прав и свобод. Это постепенное неторопливое приближение, будто твоя смерть вот-вот настигнет тебя: иллюзия увеличения, роста пока еще худосочного и невзрачного левиафана. Точно таким же образом в эпилоге снят архиерей, читающий праздничную проповедь на торжественном открытии белоснежной и новенькой, с иголочки, церкви. Лицо все больше, голос – громче и уверенней. Не спрятаться от взгляда и гласа власти, не убежать из пасти чуда-юда.
Важнейший, прочитываемый вполне однозначно авторский посыл – обнаружение первопричины насилия и бесправия не в конкретных фигурах правителей, а в молчаливом или активном одобрении происходящего высшей инстанцией, Русской православной церковью. В этом «Левиафан» откровенно смыкается с другим художественным произведением – панк-молебном Pussy Riot, который дважды упоминается в фильме: сначала название группы мелькает в телевизоре (со времен «Елены» для Звягинцева это значимый прием), потом об акции упоминает в своей проповеди архиерей. В самом деле, за все постсоветское время не вспомнить других прецедентов, когда люди творческих профессий осмеливались подвергнуть критике институт церкви как участника подавляющей вертикали власти. Здесь Звягинцев выступает неожиданно бесстрашно – заслужив славу эскаписта, приверженца умозрительных схем и бестелесных притч, он прибегает к открытой публицистичности. На уровне приема это выражено в виртуозном воспроизведении несуразно длинной речи судьи и в запараллеленной с ней проповеди, позаимствованной из реальности. И то и другое – вербатим.
В начале фильма противник выглядит конкретно – недаром Николай и Дмитрий надеются взять его за «фаберже». Это мэр Шелевят, пьющий, далеко не юный, параноидально переживающий из-за выборов, до которых еще целый год. Роман Мадянов играет роль всей жизни: жирные мазки, сочный, неправдоподобно натуралистический гротеск – временами неловко смотреть, будто пьяного снимают скрытой камерой. Его комичные ужимки разом превращаются в хищный оскал, и в одну секунду он больше не смешон – наоборот, страшен в своем глумлении. Идолище поганое, такое свалить сложно, но возможно. Однако короля делает свита. Поначалу бледные и невыразительные (эпитет ни в коем случае не относится к актерам, а только к персонажам) тарасова-горюнова-ткачук размножаются делением, не дают шанса на достойное противостояние. Когда Николая арестовывают два следователя, они пугающе похожи друг на друга повадкой, одеждой и даже лицами. Справься с одним – из-за угла выйдет второй, а там найдутся третий, четвертый, двадцать пятый…
Здесь нет места карикатуре, настолько они все телесны, материальны, реальны. А реальнее всех бородатый архиерей, держащийся с фирменной уверенностью в каждом своем слове и действии: ведь власть – от Бога. Его паства, соратники, единомышленники – прихожане, заполняющие в последней сцене церковь. Ту самую, которая построена на месте дома Николая, как выясняется вдруг, снесенного вовсе не по прихоти мэра, а по воле властного иерарха.
Одна из самых сложных и удачных сцен фильма – пикник на природе, где оказываются почти все центральные персонажи: Николай, его жена Лиля, сын Ромка, их друзья Паша и Анжела, приехавший из Москвы Дима и непременный Степаныч, в честь чьего дня рождения и устроен праздник. Гвоздем программы заранее объявляется возможность «пострелять». С бутылками расправляются моментально – Степаныч прихватил автомат. Но есть у него и сюрприз: неожиданные мишени – портреты генсеков и вождей. Ленин, Брежнев, Горбачев идут в дело под неизменный хохот зала. Николай тоже смеется и спрашивает, нет ли в загашнике кого из нынешних. Степаныч рассудительно отвечает: «У меня на хозяйстве кто хошь найдется. Но нынешним рановато еще, не пришло их время. Нет, так сказать, исторического зазора. Пусть пока на стенке повисят».
Любопытно, что стрельбы по советским кумирам так и не произойдет: Николай застукает Лилю с любовником, случится неизбежная потасовка, а когда Анжела предложит убрать ружья от греха подальше, ее ребенок спросит: «Что такое грех?» Повеет знакомым Звягинцевым, режиссером «Изгнания», который на самом деле никуда не исчезал, ведь «Левиафан» – вариация на сходную тему: фильм о мужчине и его изгнании из отчего дома, а еще об изменившей ему женщине. Левиафан новой российской власти – не единственный и, возможно, не самый страшный. Есть другой: левиафан высшей воли – самой судьбы, корежащей и плющащей жизни малых сих.
Выстрела не прозвучит, хотя палец вроде бы был на самом спусковом крючке – и это повторится слишком много раз, чтобы казаться случайным совпадением. Сперва мы видим Николая, который берет в руки ружье – уже подвыпивший, воинственный, готовый пристрелить мэра Шелевята, явившегося к нему под дверь. Но оружие так и не зарядит, ни на кого не направит, отложит. Угрожающе будет чистить в канун пикника: мы узнаем, что они с Дмитрием вместе служили, оба отлично стреляют. По мишеням – да, но в момент разборки обходятся кулаками. Когда Шелевят вывозит пытавшегося его шантажировать Дмитрия на пустырь и, передернув затвор, приставляет пистолет к голове, не остается сомнений: выстрелит. Стреляет и правда – но в сторону, оставляя противника в живых, обращая его в бегство. Чем дальше фильм, тем меньше надежд на любые формы протеста и тем более бунта. Покорность, жертвенность, вечный покой униженного и уничтоженного.
Парадокс в том, что основой для замысла и сценария «Левиафана» стал реальный случай – трагическая история колорадского сварщика Марвина Джона Химейера, у которого пытался отобрать дом цементный завод. Химейер запаял себя в бульдозере и снес завод с лица земли, а потом покончил с собой. Звягинцев нашел параллель в классической романтической литературе – повесть Генриха фон Клейста «Михаэль Кольхаас»: ее герой, богатый барышник из Бранденбурга, в одиночку бросает вызов государству, пытаясь отомстить обидчику, обобравшему и унизившему его аристократу. Была даже придумана сцена, где Николай выезжает на тракторе, а на нем написан девиз Кольхааса: «Правом, дарованным мне природой». В фильм это не вошло. Никакого мятежа. Ружье не выстрелит. В частности, этот драматургический прием и делает столь сенсационным сценарий «Левиафана», написанный Олегом Негиным вместе с самим режиссером и не случайно награжденный в Канне.
Кроме той социальной и психологической правды, которая ощущается в этом решении, здесь еще и отсылка к покорности Иова, библейского мученика, страдающего ни за что исключительно во имя доказательства Божьего всемогущества. Но и к Иову – проповеднически прямолинейно названному в диалоге с отцом Василием – фильм приходит не сразу, постепенно.
Поначалу это фильм о герое деятельном, о человеке с ружьем. Его играют сразу двое: Николай и Дмитрий – Алексей Серебряков и Владимир Вдовиченков. В фильмах Звягинцева часто два персонажа и актера выражают различные стороны одной личности: мальчики-братья в «Возвращении», Алекс и Марк в «Изгнании». Эти – побратимы и друзья, оба молодцеваты, знают жизнь, готовы сразиться за нее. Дмитрий по-московски деловит, самоуверен, всегда настороже: Вдовиченков отменно тонко (возможно, не намеренно) пародирует быковатых суперменов, которых играл в «Бригаде», «Бумере», «Параграфе 78». Николай мягче, но все равно чувствуется: хозяин дома, глава семьи. Оба заканчиваются там, где ломается их гордость: у Николая – когда в ответ на слабую попытку качать права его сажают в кутузку, у Дмитрия – когда мэр едва не убивает его. История «настоящего мужчины», излюбленного героя российского кинематографа XXI века, в чьем обличье так часто выступали и Вдовиченков, и Серебряков, заканчивается на полпути, толком не успев начаться.
Центром следующей главы фильма становится женщина – Лиля; это, бесспорно, самая сильная и сложная роль Елены Лядовой, чье дарование Звягинцев открыл в «Елене». Поначалу она молчит и терпит, чего мы и ждем от героини русского киноромана. Потом, когда Лиля уверенно входит в гостиничный номер Дмитрия, пока ее муж сидит в тюрьме, в ней открываются властность и сила, которым, казалось, неоткуда взяться. Ее характер и поведение не детерминированы ролью в семье или ничтожной работой на местном рыбзаводе; для нее лишение дома не просто неприятность, но глубокое унижение, а измена мужу с более сильным соперником – реванш. Ее сексуальная притягательность витает в воздухе, мотивы ее поступков или слов остаются непроясненными. Она – загадка фильма, главный его вопрос: мы не узнаем, кончает ли она с собой, а если да, то почему. Одиночество рядом с нелюбимым мужем? Расставание с любовником? Потеря дома? Скандал с пасынком? Стыд? Гнев? Просто все достало? Ее смерть может быть результатом несчастного случая или злого умысла властей, решивших подставить Николая, засадив его за решетку.
Звягинцев демонстрирует виртуозное владение своим любимым приемом – эллипсисом. Лиля, разом вульгарная и притягательная, и есть такая фигура умолчания. Вместо активной, «мужской» жизненной позиции она воплощает пассивное умение приспособиться, пережить, перемочь, перетерпеть до лучших времен. Но тяжелые, свинцовые, северные небеса беспощадны к Иову, будь он в мужском или женском обличье. Люди – как тела обезглавленных рыб с конвейера, заполняющих в какой-то момент весь экран без остатка. И именно Лиля (не Лилит ли – грешница, соблазнительница, апокрифический двойник «хорошей жены» Евы?) единственная в фильме умирает, а ее тайна остается неразгаданной.
Третий акт трагедии – участь главного из Иовов, самого Николая. Серебряков проявляет чудеса актерского смирения, снижая природную экспрессию до предельного минимума – будто до той единственной ноты, которая иногда начинает щемяще звучать за кадром. Он пьет и молчит, лишь раз спросив, вслед за прототипом, у неба: «За что?» Сопротивление закончилось крахом. Терпение привело к гибели. Что дальше? Как в песне: «Если есть те, кто приходит к тебе, найдутся и те, кто придет за тобой». Когда приходят арестовывать Николая, выясняется, что единственные друзья уже дали свидетельство против него. У этой реинкарнации Иова, кстати, тоже есть двойник – Ромка (Сергей Походаев), дурашливо дерущийся с отцом, на равных, в начале фильма, водящий машину, «как взрослый», а в итоге вынужденный по-детски приникать к сжалившейся тете Анжеле, решившей взять опекунство на себя. Опеку над Николаем берет государство, прописавшее ему за не совершенное им преступление – а на самом деле, конечно, за сопротивление при грабеже – приличествующую случаю «пятнашечку».
Николай и Ромка ходят в одно и то же место – обезглавленную разрушенную церковь, где подростки собираются у костра – выпить пива, покурить, поржать. Огонь горит, как на жертвеннике, новые дикари радуются бурлящей в них жизни, на стене незаметно осыпается остаток фрески – усекновение головы Иоанна Предтечи, жестокий сюжет с предсказуемым финалом. Искры летят вверх, к дырявому куполу, за ним – чернота ночи и ничего сверх того. Прореха, впрочем, хотя бы размыкает пространство для вопроса – безнадежного и безответного. Куда страшнее утвердительно-победная, белоснежно-чинная конструкция храма в развязке. Мальчик, сын мэра, скучая, смотрит наверх: там глухая бесцветная пустота и микрофон, отражающий слова людей, возвращающий и умножающий их. Тогда он переводит взгляд на икону, встречаясь с бесстрастным взглядом Христа. «Это Господь, сынок, он все видит», – поучительно поясняет отпрыску господин Шелевят. Из того, как он произносит эти слова, сразу становится ясно: потолок заделан накрепко, динамики установлены умно и никто не увидит и не услышит того, что творится на земле, в городе Прибрежный.
Звягинцев, которому кто-то поначалу инкриминировал спекуляцию на духовности, снял фильм отнюдь не только о произволе и беспределе в его родной стране. Это картина об опустошении, затрагивающем всех, и невинных – болезненнее, чем виноватых. В «Возвращении» Звягинцева к своим детям приходил, возможно, Бог – но они его ненароком убивали, его тело уходило на дно, а облик исчезал с фотографий. Второй фильм был об изгнании из рая. На третьем домохозяйка-убийца напрасно вглядывалась в икону, видя лишь собственное отражение в стекле. Притча об Иове, как известно, имеет смысл лишь в контексте пролога на небесах, где Бог и сатана договариваются испытать его праведность, а также хэппи энда, который вкратце пересказывает Николаю отец Василий. «Сказка, что ли?» – недоверчиво переспрашивает тот. Отец Василий пожимает плечами и идет задавать корм свиньям.
Коллизии с молчащим ружьем в фильме отвечает другой сквозной лейтмотив – с мобильным телефоном. В мире этого фильма никогда невозможно ни до кого дозвониться. Телефоны отключены, двусторонняя связь исключена. «Абонент не абонент», – прозорливо проговаривается Анжела о Лиле (ее в этот момент уже нет в живых). Николай тем не менее набирает молчащий номер раз за разом, пока не сдается, выбирая вместо невозможной связи видеоролик, записанный на тот же телефон, – там она живая, счастливая. Возможна лишь связь с прошлым, через воспоминания. Остальные абоненты не отвечают. В том числе самый главный.
В одном Каннском фестивале со Звягинцевым участвовал фильм братьев Дарденн «Два дня, одна ночь». Незадолго до его премьеры младший из братьев, Люк Дарденн, опубликовал философское эссе «Удел человека», где обозначил главный – как ему представляется – вопрос современности: как существовать в мире, где умер Бог? «Левиафан» не дает ответа: сила фильма в отсутствии намека на любую назидательность. Однако он нагляднее любого хоррора показывает, как устроена жизнь (и смерть) в мире умершего Бога. Страшен не левиафан, посланный Вседержителем, чтобы наказать своих чад, и не левиафан-дьявол. Страшен скелет сдохшего левиафана, за которого отныне суд вершат люди.
Есть в фильме место и для третьего морского чудовища, резвящегося в волнах Баренцева моря. Этот левиафан не символический и точно не дохлый: настоящий, непокорный, живой. Велик соблазн увидеть в нем самую крупную рыбу, за которой без большого успеха уже лет двадцать охотится все русское кино. Имя ей – реальность, и, кажется, в своем четвертом фильме Звягинцев наконец подобрал для нее правильную наживку.
Не случайно морской зверь показан частично, не целиком; его облик остается скрытым от глаз, будто мираж. От завидной цельности трех предыдущих картин режиссера не осталось и следа. То притча, то социальная сатира, то комедия, то трагедия: с экрана звучит то афористичный мат – публика в восторге, – то обширная цитата из Священной книги. Многоязычие этого поистине макаронического текста-палимпсеста делает честь сценаристу: строгости и почти театральной искусственности «Изгнания» здесь не найти. Использовав в одном фильме широкий диапазон художественных средств, от прямого символизма до гиперреалистического вербатима, Звягинцев приходит к полифоничности Достоевского, когда-то сформулированной Бахтиным. В «Левиафане» показано сразу несколько моделей реальности, каждая из них последовательно расшатывается и разрушается самим фактом сосуществования рядом с другими моделями.
К примеру, патриархальная идея дома, очага – не его ли жар должен спасать клан, род, семью от энтропии? С первых кадров (не случайно в начале Николай выходит из дома, покидает его – это первый этап предстоящего изгнания) видно, что червоточина проникла внутрь: пасынок ругается за завтраком с мачехой, та уже думает о переезде, а глава семейства, наоборот, старается о нем забыть. Они грезят о переезде в Москву, но путь перекрыт: с одной стороны обрыв, а за ним бушует море, с другой – в лучшем случае, временное пристанище, местная гостиница. Иллюзия дома все ж таки лучше, чем обшарпанная квартира в пятиэтажке, которую только и может купить выгнанная со своей земли семья на полученные от администрации деньги. Апофеоз – впечатляющие сцены уничтожения экскаваторами дома, все еще живого, дышащего, наполненного приметами вчерашнего быта.
В квартиру Лилю приводит прагматичная подруга Анжела, с которой они вместе работают на рыбзаводе, – жена дэпээсника Пашки. Эти двое, безупречно чутко и точно сыгранные Анной Уколовой и Алексеем Розиным («Елена»), – наблюдатели будничной драмы, не склонные переживать ее как трагедию. «Ладно, Коль, я согласна, мои друзья – говно, твои – золото», – лениво цедит сквозь зубы Лиля. На поверку и те, и другой, москвич Дима, показывают себя одинаково. Анжела с Пашкой доносят на Николая, делая его главным подозреваемым в сфабрикованном деле по убийству его жены. Дима, любовник жены, после недолгой борьбы с местными левиафанами, смывается обратно в город и отключает телефон. Мир человеческих связей разрушается, оказавшись хлипкой умозрительной конструкцией.
Бюрократическая судебная система, разбирающая дело о компенсации за дом и землю, действует как хорошо отлаженный и безличный автомат. Но стоит судье, прокурору, начальнику полиции обрести лица и имена, как оказывается, что механизм работает исключительно на ручном управлении. Глубоко проникшись идеей власти от Бога, все ее носители от мала до велика вершат свой нелегкий труд по вколачиванию в землю непокорных людей-гвоздей. Даже представления о «вертикали власти» ничего не стоят: личное знакомство адвоката Дмитрия с всемогущим главой Следственного комитета не влияет на положение вещей, как и собранный им компромат. Факты, которыми он владеет, принадлежат эмпирической реальности, но грош им цена в зыбкой многоуровневой вселенной левиафана, где на каждую неудобную правду отыщется другая, удобная.
Казалось бы, все ведет к триумфу государственной системы подавления. Однако сам мэр Шелевят с самого первого появления чувствует и ведет себя неуверенно – боится подстав, опасается грядущих выборов: здоровье и возраст уже не те, что прежде. За поддержкой он обращается к духовному отцу – архиерею, но покоя не обретает. Обращение к иконе в последней сцене фильма – почти отчаянный жест, и Шелевят сам не верит собственным словам. Путь к небесам закрыт наглухо. Особенно отчетливо на это указывает пейзажная «рамка» фильма. Его начало, оформленное суровой статичной пейзажистикой оператора Михаила Кричмана и озвученное тревожными пассажами из увертюры Филипа Гласса к «Эхнатону» (и то дело, речь ведь идет о власти), обманчиво обещает очередное путешествие к основам российской кинематографической метафизики. Зарифмованный с прологом эпилог, представляющий точно те же пейзажи, только замороженные, застывшие, ледяные, читается уже как приговор цивилизации и претензиям людей на связь с вышним миром. Природа будто выдыхает, смахнув с себя надоедливую муху – человека.
В этой беспросветности напрашивается вопрос к авторам, озвученный уже многими критиками фильма: к чему сгущать мрак, о котором нам давно известно? Как говорилось в советских школьных сочинениях: где же положительный герой? Придется дать соответствующе кондовый ответ. В таком фильме единственный подлинный герой – его создатель, не побоявшийся вскрыть сопротивлявшуюся реальность, взломать код опостылевшей духовности и обнаружить за ним зияющую пустоту отмороженного безлюдного ландшафта. Это фильм-поступок – для всех, кто над ним работал, рискованный и откровенный, не оставляющий надежд на смягчающие кинематографические условности. «Левиафан» и есть тот запаянный бульдозер, на ковше которого написано: «Правом, дарованным мне природой».
Действие Книги Иова разворачивается в таинственной земле Уц – предположительно невдалеке от Аравийской пустыни. Природа «Левиафана» больше напоминает о другой мифологии – скандинавской, пришедшей в Россию еще до христианства или иудаизма. В ней тоже есть свой левиафан, мировой змей Ёрмунганд, которого Один в незапамятные времена швырнул в океан. Тот вырос, опоясал Землю и ухватился за собственный хвост. Ёрмунганд необорим, как само мироздание, вызов ему способен бросить лишь сильнейший из богов – Тор. В момент конца света им предначертано убить друг друга. Ни один не победит.
До тех пор, впрочем, Тор и Ёрмунганд встречаются при дворе великана Утгарда-Локи. Хозяин замка бросает вызов Тору, предлагая тому поднять свою кошку. Несмотря на все усилия, герою удается лишь чуть приподнять ее над землей. Ничтожное, казалось бы, деяние – но потом оказывается, что под видом кошки скрывался мировой змей Ёрмунганд, а оторвать его от земли до сих пор не мог даже сильнейший из живущих.
На вопрос о том, чего Звягинцев добился в «Левиафане», проще всего ответить именно так: он приподнял кошку.
http://kinoart.ru/archive....gintsev
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Среда, 03.09.2014, 17:27 | Сообщение # 22 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Декалог от Андрея Звягинцева. «Левиафан», режиссер Андрей Звягинцев
Искусство кино №7, июль 2014 Елена Стишова
…Но человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх.
Книга Иова
При умелой раскрутке на манер «Сталинграда», продюсерского продукта Александра Роднянского, «Левиафан» – его же, Роднянского, новое детище – мог бы стать кассовым хитом.
В картине Андрея Звягинцева, произведении штучной выделки, есть все, на что ведется зритель. Острый сюжет с криминальными обертонами, роковая любовь, предательство, измена, таинственная гибель героини – по напряженности действия это классический триллер, где аттракционы и компьютерные примочки ни к чему.
cannes-fest-logoРеальная жизнь в эпоху перемен, если не бояться смотреть ей в глаза, бывает покруче самых жестких придумок. Ее просто надо видеть и чувствовать. Оказалось, это очень сложно – видеть и чувствовать.
Российское кино долго блуждало в поисках реальности. За постсоветское время не было такой радикальной – до мурашек по коже – и одновременно идентичной картины нашей жизни. Боюсь, однако, что убийственное портретирование путинской вертикали в действии – куда входят основные ветви власти, включая, с позволения сказать, и власть духовную, – совсем не то, на что публика валом валит. Вовсе нет. Пусть культовый герой 90-х Данила Багров внятно проповедовал, что «сила в правде», – правдоискателей не прибавилось. Да и публика, ведомая хитроумными дистрибьюторами, давно подсела на попкорн, а «правда жизни» под хруст кукурузы не катит. Кино прочно заняло свое место в том секторе потребительских удовольствий, которое называется entertainment.
Андрей Звягинцев отлично понимает отношения на оси «фильм – зритель», он в курсе нечувствительности нашей публики к социальному. Это отдельный сюжет, однако в нашем контексте нельзя пройти мимо исключительных заслуг отечественного ТВ в создании феномена homo postsoveticus, который все еще осваивают социальные психологи. Машина, подменяющая реальность мифологизированными представлениями о ней, отполировала зрительскую оптику до такого состояния, что сериал, снятый на сюжет прогремевшего бандитского произвола в станице Кущевской, смотрится как очередной криминальный боевик, никак не связанный с громким судебным делом. Жанровое сознание вытеснило сознание социальное. Таков эффект зомбирования.
Андрей Звягинцев решился все-таки пробиться к российскому зрителю. Он остался со своей любимой командой (соавтор сценария Олег Негин, оператор Михаил Кричман) и – что бросается в глаза – освоил новую лексику. Отчего рождается иллюзия, будто автор ради новой художественной задачи решительно покинул обжитую территорию ветхозаветных сюжетов и образов. Очень скоро понимаешь: это именно иллюзия.
Любитель отсылок и нехрестоматийных цитат, ценитель притч, мастер тонких аллюзий, Звягинцев вовсе не отказывается от излюбленных художественных приемов, от иносказаний и недосказанностей, от цезур в монтаже, что лишь усиливает эффект тайны-загадки-чуда, без чего, по Звягинцеву, жизнь неполна, пресна, лишена высшего смысла. Мощная суггестия «Левиафана» – не оторваться от экрана – объясняется вовсе не актуальностью-злободневностью, смелостью-отвагой срывать все и всяческие маски. Тайное оружие воздействия прячется в невидимых глазу слоях фильма. Повествование и дискурс, возможно, где-то и пересекаются, но не совпадают ни в одной точке.
В тексте фильма с названием «Левиафан» мы не услышим этого слова, не увидим, само собой, чудовища, оставившего зловещий след в разных мифологиях. Мы узнаем его по делам его. Именем этим – левиафан – в фильме маркируется власть, воплощенная в первую голову в образе мэра приморского северного городка. Невидный мужик с казенным лицом, блатной ухмылкой и хозяйскими замашками – он и есть гидра. Многоголовая и стозевная.
С этой гидрой вышел на бой герой фильма Николай. Не хочет он отдавать свой дом и свою землю, приглянувшиеся мэру под строительство личного особняка. Суд уже вынес заказное постановление: семье Николая пора на выход. Только досадная заминочка вышла – из-за того, что Николай пригласил для защиты своего армейского друга, ныне успешного московского адвоката. Адвокат нарыл на мэра такой компромат, что видавший виды чиновник слегка вздрогнул – собрал доверенных людей, с ним повязанных, вроде бы посоветоваться, а на деле с целью повязать их еще круче. Снова побывал у местного владыки, дабы укрепить свой дух. Укрепил. И назначил свидание адвокату. Дмитрия вывезли за город, профессионально отделали, разыграли сцену расстрела. И бросили в полной уверенности, что он навсегда забудет и про собранный компромат, и про то, что произошло на небольшом пустыре в стороне от проезжих дорог. В последний раз мы увидим Дмитрия в поезде – он возвращается домой, в Москву, куда еще совсем недавно звал своего друга Николая, обещал помочь устроиться. В ту минуту ему и впрямь казалось, что все поправимо. А на другой день он переспал с женой Николая Лилей в гостиничном номере. А днем позже, на пикнике, ребенок прибежал к матери испуганный, сказал, что дядя из Москвы «душит тетю Лилю». Николай избил обоих. И запил.
Блестяще придуманная защита обернулась предательством защитника и любимой жены. Дело проиграно, все несчастны, и вроде бы всё, хватит, куда больше… Не знает Николай, что случится на его веку. Он потеряет жену, будет обвинен в ее убийстве и получит срок, после которого не возвращаются.
Звягинцев в нескольких интервью говорил про Книгу Иова, про параллели между судьбой ветхозаветного праведника и современного грешника, который, кстати, вряд ли верует в Бога, вряд ли агностик или сознательный атеист. Да Николай вообще в эту сторону не думал никогда. Кто такой Иов, откуда знать нашему герою, симпатичному и безотказному терпиле советского замеса, человеку без особых амбиций, буйному во хмелю, тайно нелюбимому любимой женой. А ему уготован путь Иова, путь праведника, одаренного душой-вещуньей, ведающей, где добро, где зло, без подсказки пастыря, и в домоисеевы времена, когда не было Закона и не было заповедей.
Ближе к финалу есть эпизод случайной встречи Николая с местным батюшкой на выходе из магазина. Батюшка укоряет Николая: мол, в храм не ходишь, не исповедуешься, не причащаешься… На что пьяненький Николай отвечает задиристо: стану в храме поклоны бить, так вы что – жену мне вернете? Зато тот, кто убил Лилю, обобрал Николая и всю округу, тот, кто сошлет свою жертву на двадцать лет, только бы с глаз долой и концы в воду, коррумпированный госслужащий районного масштаба, ворюга ненасытный – он-то примерный прихожанин. По выходным в церковь ходит, то и дело навещает местного иерарха, вместе с ним водочку закусывает семужкой и внимает сладостным речам его: всякая власть – от Бога.
В чем смысл этой антиномии? Уж точно не в том, что «Блажен человек, которого вразумляет Бог, и потому наказания Вседержителева не отвергай» (Иов, 5-18). Николай не понимает своего избранничества, да и не примет его, как ни растолковывай его удел. И не получит воздаяния от Господа своего за утраты и потери, как получил их сполна Иов. Потому как терпел все и не богохульствовал.
Авторы фильма обрушили на своего героя страданий немеряно, но не подчинились логике притчи – сказочной, то есть чудесной, логике. В фильме правит логика жизни – неумолимая, жестокая, скупая на счастливые развязки. Жизни, где Бог и вера давно подменены ритуалами и риторикой. Но и в обезбоженной реальности случаются судьбы и события, остро напоминающие нам про десять заповедей, словно для того только и записанные на скрижалях, чтобы каждого хотя бы иногда посещала мысль: что-то он делает не так.
В круге персонажей «Левиафана» Николай единственный, кто не совершает зла. Да, он серьезно пьет, он совсем не ангельского темперамента. И этим виноват, чтобы весь мир ополчился против него? Включая близких друзей и любимых женщин?
Главные фигуранты этой истории, исполненные лучших намерений, только и делают, что преступают. Мэр… ну что о нем говорить: там пробы ставить негде. Пожелал чужой дом, чужое добро к рукам прибрать – и пошло-поехало. Судьи послушно лжесвидетельствуют против Николая. А приехавший его защищать Дмитрий прелюбодействовал с женой друга. Соблазнила Дмитрия она, Лиля. Не любит она мужа, скучно ей с ним, тошно жить в этой дыре, день за днем стоять возле ленты транспортера, бросая на него разделанную рыбу.
Адюльтер – дело житейское, не такой уж тяжкий грех по нынешним представлениям. Николай – тот прощает Лилю, сына уговаривает: «Прости ее, она хорошая». Но не из-за этого ли случайного романа захлебнулось судебное разбирательство и слабая надежда выиграть дело обернулась для Николая новым, тягчайшим обвинением?
Звягинцев, на мой взгляд, не моралист. Эпиграф великого романа об адюльтере: «Мне отмщение, и Аз воздам» приходит на память оттого, что режиссер постоянно находится в поле культурных реминисценций.
И все-таки есть в этом фильме урок. А может, и не урок даже, а комментарий на полях нашей жизни. Декалог, десять заповедей, – вовсе не предписания Создателя, записанные на скрижалях, а суммированный опыт жизни человечества задолго до явления Христа. Поставив над собой Закон, люди стали сообществом, способным продвигать процесс жизнетворчества и жизнестроительства. Но время от времени – по крайней мере, с тех пор, как они научились кодировать в библейских притчах хронику жизни человечества, – приходит сатана, дьявол – короче, абсолютное зло в разных воплощениях, нередко прельстительных, и пытается сокрушить Закон, поломав все десять главных механизмов жизни. И тогда нежить правит бал.
Мне кажется, выбирая натуру для съемок, подыскивая тихий провинциальный городок, Звягинцев облюбовал берег Баренцева моря не за экзотическую дикую его красоту. Разумеется, северные морские пейзажи в исполнении Михаила Кричмана придали исключительность изобразительной фактуре фильма. Фишка – в сохранившейся первозданности этих мест, снятой так, будто мы застали Вселенную в дни первотворения, когда в морской стихии безраздельно властвовал левиафан.
P.S. Об актерах не пишу намеренно. Эта глава не ложится в короткое эссе. Все исполнители так хороши и так уместны, так точно ведут свои партии, что надо бы подробно поговорить о каждом, о том, что такое режиссура роли, как работает каждая партия в общем замысле. Несколько детских портретов в фильме, даже неозвученных, – без них, без их ясных ликов, не сложилось бы целое.
http://kinoart.ru/archive/2014/07/dekalog-ot-andreya-zvyagintseva
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Воскресенье, 21.09.2014, 15:16 | Сообщение # 23 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Дыхание Левиафана
- «Левиафан» – один из самых ожидаемых фильмов года, и главная интрига – увидит ли российский зритель картину, удостоенную приза Каннского кинофестиваля за лучший сценарий, – наконец разрешилась: 13 ноября 2014 года он выходит в прокат. Режиссер рассказал Eclectic о бунте и компромиссах, о своих отношениях с властью, о перспективе появления русской «новой волны» и о том, каким он видит своего зрителя.
- Фильмы Андрея Звягинцева — не из категории легко воспринимаемых. Он не из тех, кто играет в поддавки со зрителем и кого еще Андрей Тарковский называл «режиссерами-поводырями»: никаких инструкций, никаких ответов и успокаивающих хеппи-эндов. Создавая кино без аттракционов, отказываясь потакать извечным требованиям «хлеба и зрелищ», один из немногих российских режиссеров, получивших мировое признание, лауреат самых престижных мировых кинофестивалей спасает понятие «авторское кино» от исчезновения.
- Андрей, какими вы видите отношения художника с властью?
- Очевидно, что долг государства — помогать культуре. Не так давно Владимир Мединский заявил: «Пусть расцветают все цветы — но поливать мы будем те, что нам нравятся». На мой взгляд, это глубочайшее, фатальное заблуждение. Откат к «советскому» в самом худшем смысле этого слова. Уравниловка, сведение всего и вся к нормативам и шаблонам. Стандартизация посредственности, удушение таланта. Нет ничего ужаснее этого. Культура — это многообразие художественных замыслов, авторских позиций и взглядов на происходящее. Поэтому важно дать возможность каждому художнику говорить на собственном языке и откликаться на те вызовы времени, которые его самого волнуют, а не соответствуют «линии партии». Традиция социалистического реализма предлагала такой взгляд на человека, словно это не настоящий, живой, сложный человек, а человек-плакат, выхолощенный, выдуманный персонаж. Рассказы о том, как прекрасно жить в России, как все хорошо и солнечно, какие невероятные перспективы у народа, означают, что мы просто закрываем глаза и не хотим замечать очевидных дисбалансов, существующих у нас на всех уровнях. Следует рассказывать не о том, каким представляют себе человека высокие чиновники в просторных кабинетах, давно и безвозвратно утратившие связь с реальностью, а о том, каким человек является на самом деле. Вот функция настоящего искусства — и именно такое искусство делает честь стране.
- Возможно, тогда выход — постоянно напоминать чиновникам о том, какая у них функция?
- Пусть у себя перед глазами памятку повесят: «Служить стране!» Не думаю, что художник, как заклинатель змей, должен маячить перед чиновниками и требовать от них понимания того, что искусство не может служить рупором государственной идеологии, потому что в этот самый момент оно прекращает быть искусством и становится пропагандой. Мне кажется, любой, кто посвятил жизнь искусству, прекрасно понимает свою роль: быть искренним и говорить правду о человеке. Должны понимать свою роль и те, кто занимается законотворчеством: создавать гражданам страны условия для достойной жизни, а не диктовать художникам, что им можно говорить и делать, а чего нельзя. Почему люди, занимающие высокие посты, убеждены, что могут судить о вопросах, к которым не имеют никакого отношения — ни знания законов творчества, ни призвания, ни таланта, — и позволяют вести себя на чужой территории как слоны в посудной лавке? Владимир Набоков в своих лекциях по литературе утверждал, что Ленин, как всякий тиран, не обладал эстетическим вкусом. Их дело — если смогут, наслаждаться произведениями, а не подсказывать с высоты своего положения, что и как следует делать. Я так резко высказываюсь на эту тему, потому что в законе о ненормативной лексике вижу тень событий более масштабных: этак они в скором времени предложат цензурировать откровенные сцены, обнаженную натуру, политические высказывания или, чего доброго, объявят запрет на интерпретацию классических произведений. Этому нужно противопоставить консолидированную позицию людей, занимающихся творчеством. Все это просто необходимо остановить.
- По словам героя вашего нового фильма, человек для государства — это вошь и его жизнь ничего не стоит. При написании сценария вы апеллировали к реальным событиям — бунту американского сварщика Марвина Джона Химейера против местных властей. Исход вызова любого человека государству-левиафану, как правило, предрешен — это трагический сюжет, – но имеет ли характер протеста национальные особенности?
- Исторически так сложился русский характер, что мы более смиренные, терпеливые, если не сказать покорные. Действительно, сложно представить, что наш Николай делает то же самое: садится на бульдозер, заваривает себя в броню и сносит мэрию и другие административные здания. С другой стороны, бунт Химейера — это частный случай, почти уникальный, поэтому нельзя сказать, что все конфликты с властью у американцев разрешаются только так — с помощью «киллдозеров». Эта история была для нас поводом к размышлениям, а не материалом, полностью готовым к перенесению на экран. Мы не стали делать документальную реконструкцию событий десятилетней давности не потому, что это случилось в штате Колорадо и не могло произойти у нас, а потому, что подобные развязки работают в лоб, история просто замыкается на саму себя. Мне кажется, финал «Левиафана» в каком-то смысле еще страшнее и безысходнее.
- Для вас важно, чтобы зритель был способен воспринять весь интертекст, культурные коды, заложенные в картине?
- Нет – достаточно смотреть с открытым сердцем. В первую очередь — не быть предвзятым: «Ну, давай, покажи нам свое фестивальное кино». Просто увидеть фильм, выключив любой культурный контекст. Если бы на экране работали и создавали напряжение только интертекст и глубокие смыслы, то это было бы произведение, снятое для единиц, — а «Левиафан» будет понятен каждому, уверен. Если ты не читал Томаса Гоббса или Книгу Иова, ты все равно увидишь картину «Левиафан» в полной мере. Фильмы снимаются не с тем, чтобы предложить зрителю интеллектуальный ребус, проверить его эрудицию и знание культурных кодов.
- То есть вы не считаете, что авторское кино требует определенных знаний?
- Речь идет только о том, что у каждого автора свой язык. Авторское кино не предполагает какого-то особенного зрителя – исключительно просвещенного, умного, утонченного. Просто эти фильмы рассказывают истории непривычным, порой неудобным для восприятия языком. Большинство зрителей не будет смотреть, как несколько минут на крупном плане человек сидит на скалистом берегу. Большинство жаждет интенсивного рассказа, желает, чтобы им показывали и рассказывали что-то динамичное.
- В этом году вы возглавляли жюри «Кинотавра», где у вас была возможность увидеть панораму российского кино последнего года. На ваш взгляд, есть ли у отечественного кинематографа перспективы появления «новой русской волны»?
- Борис Хлебников как-то на «Кинотавре» сказал: «Мы не „новая волна“ — мы „новые тихие“». И вот уже несколько лет критики тиражируют эту мысль. Мне, по правде сказать, не близкую. На мой взгляд, все это пустые разговоры, кинокритические попытки придать современному кинопроцессу какую-то форму, кого-то с кем-то сгруппировать, как-то это все обозначить и разграничить… Уверен, действующие режиссеры об этом не думают. Французская новая волна — это была такая среда активного противостояния коммерческому кино: синефилы вдруг взяли в руки камеры и стали на экране создавать истории про реалии того дня. Наверное, сейчас молодые режиссеры делают что-то подобное — «Комбинат „Надежда“» Натальи Мещаниновой, например. Но пока это одиночки, противостоящие агрессии коммерческого толка: они, наверняка, требуют от продюсеров другой выработки на съемках, отказываются работать без своей команды — своих художников, операторов, актеров; то есть здесь идет борьба за себя как за автора.
Зато волну поденщиков и штрейкбрехеров в нашей профессии, увы, обозначить можно. Почему российские сериалы в подавляющем большинстве дурно выглядят? Потому что делают их халтурщики и исключительно ради заработка. Для западных сериалов недопустим такой формат работы — когда режиссер приходит на площадку и только в этот момент знакомится с актерами, задействованными в главных ролях. А у нас и такое возможно. Не имеет значения в принципе, кто в этот раз снимает или кто снимается. Тебя самого могут поменять когда угодно: предлагают снять за 30 дней вместо 40, ты отказываешься, и продюсеры без труда находят того, для кого это не принципиальный вопрос: «Ну ладно, 30 так 30. Скажете 20 — и за 20 снимем!»
Халтура — это самоубийство художника. Я не говорю, что для настоящего автора невозможно снимать сериалы, — речь идет о качестве: никогда нельзя позволять себе халтурить, ты должен полностью отвечать за свою работу. Экономия на сроках подготовки, съемочных днях, декорациях, локейшенах, на всем, на чем только можно сэкономить, — это тупик, это предательство профессии и профессионального сообщества. Единственный выход — не соглашаться в этом участвовать.
- Для вас допустимы компромиссы в профессии?
- Компромиссы не должны влиять на качество. В связи с новым законом о запрете обсценной лексики передо мной встал выбор: остаться бескомпромиссным и не вынимать из звуковой дорожки с десяток бранных слов (а значит — фильм не вышел бы в прокат) или все-таки дать возможность зрителю увидеть картину на большом экране. Я выбрал второе. Всякий, кто захочет увидеть картину нетронутой законодательными мерами, сможет посмотреть ее на DVD в авторской версии.
Думаю, в нашем случае значение ненормативной лексики преувеличено до каких-то невероятных размеров — в статьях о «Левиафане» больше говорится о проблемах с законодательством, чем о самой картине. На самом деле только в первой трети фильма совсем немного звучат такие слова: это очень выразительная краска-дополнение образа мэра города, которого играет Мадянов, и еще мат встречается в одной «пьяной» сцене, когда два друга в исполнении Вдовиченкова и Серебрякова крепко выпили и у них пошел такой, знаете, экспрессивный диалог. Нельзя сказать, что весь фильм стоит на этом, как на краеугольном камне. Конечно, досадно, что пришлось вмешаться в поток живой речи, потому что в такие моменты зритель будет словно выброшен на берег и ему нужно снова входить в ту же реку, погружаться в атмосферу нашего фильма. Но ничего другого пока сделать с этим нельзя – только вновь выносить вопрос на общественное обсуждение, с новой силой и с другим уже масштабом призывать законодателей пересмотреть этот незрелый, поспешный закон.
- Какую самую большую неправду о себе вы прочли?
- Знаете, меня иногда обвиняют в том, что я не люблю своих персонажей: «все они у вас такие отвратительные, гадкие люди». Это большая неправда. В кино вообще ничего нельзя сделать без любви. Сидеть два года над замыслом, тщательно разрабатывать характеры, полгода искать актеров, которые точно попадут в эти образы, исколесить тысячи километров в поисках натуры, пересмотреть сотни фотографий с натурными объектами, большое количество эскизов с костюмами и декорациями, нарисовать план каждого эпизода, раскадровку, собрать крепкую команду единомышленников, а потом отсмотреть в поисках лучших дублей тысячи метров кинопленки, озвучить каждую секунду экранного времени — скажите, как можно после всего этого не любить своих героев?..
Беседовала Марина Довгер
http://eclectic-magazine.ru/dyxanie-leviafana/
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Воскресенье, 28.09.2014, 06:54 | Сообщение # 24 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Андрей Звягинцев: «Что за жизнь...»
Искусство кино №8, август 2014
Беседу ведет Виктор Матизен. Андрей Звягинцев – председатель жюри основного конкурса на Открытом Российском кинофестивале «Кинотавр» в Сочи-2014.
Виктор Матизен. Закон о запрете кинематографического мата коснулся и «Левиафана». Что вы об этом думаете?
Андрей Звягинцев. Глупая мера. Мату учатся не в кино, а в школе, на улице и дома. Нельзя запрещать авторам показывать персонажей, которые разговаривают так же, как в жизни, а взрослым людям – слушать их речь. В отношения «автор – зритель» влезает вдруг третья сторона – государство и начинает разъяснять двум взрослым, что такое хорошо и что такое плохо. А для несовершеннолетних достаточно ярлыка 18+.Kinotavr logoТо, что стоит за этим законом, – не глупость, а тенденция ограничения гражданских прав, об этом мало кто говорит. Без зазрения совести, среди бела дня нарушается конституционный запрет на цензуру.
Виктор Матизен. Большинство наших законодателей реакционно и этих прав за гражданами не признает. Впрочем, если спросить народ, поддерживает ли он запрет мата в кино, то он, матеря Костомарова с Расторгуевым, Серебренникова, Германику и вас, радостно поддержит инициативу власти.
Андрей Звягинцев. Не сомневаюсь. Лицемер, и в особенности лицемер-обыватель, – глуп и, глядя в зеркало, видит в нем не себя, а какое-то прекрасное далёко.
Виктор Матизен. Не сомневаюсь, что вы, как и я, допуская мат в кино, против матерщины в телепередачах. Но почему, собственно?
Андрей Звягинцев. Потому что люди, покупая кинобилеты, заключают общественный договор с создателями фильмов и продавцами билетов. Одни платят другим, будучи предупреждены, что идут на фильм, содержащий ненормативную лексику. Все очень просто. А с телевидением не договоришься, оно тебе диктует – и точка. И называется все это – общедоступное вещание. Значит, доступное детям. И вот тут уже двух мнений быть не может.
Виктор Матизен. Что же делать тем кинематографистам, которые не хотят приглаживать действительность?
Андрей Звягинцев. Не знаю. Надеюсь только на то, что сильные мира сего (из рядов культурной элиты) захотят повлиять на такое положение вещей и внести какие-то коррективы в эти законы.
Виктор Матизен. А вы себя не ощущаете сильным мира сего?
Андрей Звягинцев. Нет, конечно. В России сильны только те, кто близок к власти.
Виктор Матизен. Да, забыл еще про традиционалистский довод против мата в искусстве: «Классики обходились без мата, и это не повредило их произведениям». Почему же сейчас нельзя обойтись?
Андрей Звягинцев. А вот и неправда – частенько использовали. Классичней классика не сыскать – Александр Сергеевич Пушкин, грешен был, метко вворачивал иной раз, не стеснялся. Когда в думских совещаниях, вращая разговор вокруг аргументов нравственного начала этого нового закона, кто-то на беду спросил, а как же, дескать, поступать будем с Пушкиным – цензурировать в печати? Кто-то возьми да скажи: «Пушкин был человеком в высшей степени нравственным, ему можно». Согласитесь, нарочно не придумаешь. Просто Чехов какой-то или даже Салтыков-Щедрин.
Если говорить серьезно, такой прежде подход был к тексту, такая была традиция: крепкое словцо использовалось только в самом крайнем случае, да и то отнюдь не всеми великими. К тому же классики не слишком часто обращались к жизни людей, не обходившихся без ненормативной лексики. Сегодня искусство движется по направлению к действительности, язык персонажей становится все более похож на язык реальной жизни. Недаром появляются такие драматургические и литературные формы, как вербатим. Искусство ищет новые формы, это нормальный процесс, общество также ищет новую идентичность, освобождается от каких-то табу, нельзя этого не замечать или препятствовать этому естественному процессу. Консерватизм не дает двигаться дальше, а только отбрасывает нас назад. Очень жаль. Ну пусть ханжа или лицемер не берут в руки эту гадкую книжонку или плюнут в экран, но вы-то, господа законодатели, зачем же делаете запруду, вода все равно свое русло найдет. Кинематографисты, и не только в документальном кино, но и в игровом, стремятся честно представить на экране сегодняшнюю реальность, а в ней очень важное место занимает социальная среда, в которой матерный лексикон является обиходным. Использование эвфемизмов или запикивание пойдут во вред поискам современного искусства.
Виктор Матизен. Конечно.
Так что же, можно будет в России увидеть «Левиафан» на большом экране без цензурных купюр?
Андрей Звягинцев. Боюсь, что нет. За авторской версией придется за границу ехать. Там же, с оказией, и фруктов с овощами да сыров с рукколой прикупить можно будет, если кому-то без них не жить, и фильмы посмотреть с ненормативной лексикой.
Виктор Матизен. Вижу, что вы включены в актуальный контекст.
Андрей Звягинцев. Только в самом общем смысле. Телевизор не смотрю – сейчас у меня его просто нет. Знаю только, что нормальные люди презирают Киселева с Леонтьевым, Мамонтова, Соловьева и прочих пропагандистов.
Виктор Матизен. Но при такой отстраненности вы все же подписали письмо, осуждающее отъем Крыма от Украины.
Андрей Звягинцев. А как еще относиться ко всему этому безумию? Если президент декларирует развитие российского общества в направлении демократических ценностей, тогда дайте ответ на простой вопрос: Крым еще не так давно был частью другого государства, ведь так? Тогда как могло случиться, что без согласия одной страны другая возьми да объяви чужую территорию своей? Никакой «исторической необходимостью» или «территориальной безопасностью» не оправдать беззаконие. И потом, разве мы не наследуем договоренности будапештского меморандума 1994 года, по которой в числе трех государств: Великобритания, США и Россия – являемся гарантом территориальной целостности Украины?
Рассорились с огромным числом стран, разбудили и разъярили медведя, спавшего в берлоге, – невыветренный имперский комплекс. Я только что был в Хорватии. Думаю, капитализм у них тот же, что и у нас. Я помню прежние времена, когда в домах двери не запирались. Ни днем ни на ночь. А сейчас? Охранники, шлагбаумы, решетки, ограды. Дома превратились в крепости. Что это за жизнь? Это и есть торжество буржуазных ценностей? Где еще, в какой «капстране» можно найти пригород с глухими заборами вокруг коттеджей? Все, что пересаживается на нашу почву, почему-то портится. У нас даже капитализм диковатый какой-то, неисправимо бесчеловечный.
Виктор Матизен. Число охранников на душу населения не меньше, чем при Сталине, когда, согласно крылатой гиперболе, полстраны сидело, полстраны сторожило.
Андрей Звягинцев. Распространенная сейчас профессия. Люди, которые ничего не делают и ничего не создают – ни вещей, ни идей, ни хорошего настроения.
Виктор Матизен. «Левиафан» – ваша третья работа с Олегом Негиным. Как вы нашли друг друга?
Андрей Звягинцев. В 2000 году после «Черной комнаты» Дима Лесневский предложил мне запуститься с полным метром. Я стал искать литературный материал, который можно было бы превратить в фильм, и через приятеля вышел на сборник рассказов Негина. Один из них меня вдохновил, мы познакомились и решили вместе что-нибудь сделать. Но пока думали, нашелся полнометражный сценарий под названием «Ты», написанный Моисеенко и Новотоцким, который и стал фильмом «Возвращение». Вскоре после победы картины в Венеции Негин предложил написанную в жанре романа историю из времен Киевской Руси – 1015 год, раннее христианство. Лесневский прочел, но решил не запускать. И тут мне в руки попал сценарий «Запах камня» Артема Мелкумяна, написанный им по повести Сарояна. Мне показалось, что там требуется некоторая переработка, но, так как Артема я не знал близко, взялся за переделку вместе с Олегом. Так что у сценария, который в результате стал фильмом «Изгнание», можно сказать, четыре автора.
Виктор Матизен. Согласно только что вышедшей книжке о создании «Елены», к ней привели две независимые истории. Набросок одной – о том, как дети убивают родителей, – сделали вы, а другую придумал Негин после того, как у него умер отец и родственники заподозрили, что к этому причастна жена покойного.
Андрей Звягинцев. Идеи витают в воздухе. Их нужно только суметь почувствовать и схватить, как жар-птицу за хвост. Сюжет, лежащий в основе фильма «Елена», конечно же, не нов. Как говорит Булгаков, москвичей испортил квартирный вопрос. Разумеется, не только москвичей и не только в прошлом веке.
Виктор Матизен. В той же книге Негин начинает рассказ о фильме с символического плана. Владимир, «владеющий миром», воплощает идею власти и богатства, Елена – суть бедности… Может, вначале все же была абстрактная идея – столкнуть два мира и две морали?
Андрей Звягинцев. Нет, Олег писал свой текст постфактум, специально для книги. Тут больше результативных мыслей или обобщений. Я не сторонник так напирать на символические аспекты. Более того, в начале нашей работы герои носили английские имена – Ричард, Хелен, Кэтрин, так как мы писали в расчете на английского продюсера, который потом отпал. Просто родилась вполне жизненная история, корни которой питают и символический, и мифологический план. За частным случаем должно открываться нечто большее.
Виктор Матизен. Истоком «Левиафана» был только случай Химейера?
Андрей Звягинцев. Отправной точкой, да. Позже был найден протосюжет – Книга Иова. Еще один важный текст питал этот замысел в идейном плане: трактат о природе государства английского философа Томаса Гоббса. И, пожалуй, последнее, что я могу здесь назвать, – новелла «Михаэль Кольхаас» Клейста. Я читаю медленно, но ее проглотил за двадцать минут. По сути, в этой, написанной двести лет назад новелле Клейст рассказывает почти ту же историю, что случилась с Химейером: восстание оскорбленного, униженного достоинства, когда человек, не сумев добиться справедливости законными средствами, ценой собственной жизни – и с лихвой – отомстил обидчикам. Причем, похоже, это не вымысел Клейста, а реальная история бунта. Во всяком случае, в материалах к этой новелле говорится, что она основана на хронике времен Реформации. Там даже Лютер фигурирует как один из персонажей…
Виктор Матизен. Можно было оттолкнуться еще и от «Дубровского». А вы сразу решили не дать своему герою отыграться на притеснителях?
Андрей Звягинцев. Не сразу. Поначалу хотели посадить его на трактор, чтобы он своротил мэрию.
Виктор Матизен. Признаюсь, что во время просмотра мне очень хотелось, чтобы он все-таки разнес ее, причем вместе с домом архиерея, который априори благословляет все действия мэра. Или пристрелил пару негодяев, как взбунтовавшийся фермер в «Долгой счастливой жизни» Бориса Хлебникова.
Андрей Звягинцев. Мне кажется, наш финал честнее и страшнее, чем если бы это был финал реальной истории Химейера с его бунтом, самоубийством или, чего доброго, героической смертью в схватке с силами зла. Это было бы как выпустить пар. Александр Зиновьев в «Зияющих высотах» говорит, что власти позволяли существовать Театру на Таганке, чтобы гражданское недовольство имело выход в общественном месте.
Виктор Матизен. Японцы с той же целью выставляли для битья манекены начальников. А вы, значит, принципиально отказались не только от хэппи энда, но и от катарсиса, луча надежды и света в конце тоннеля, чтобы оставить зрителей в кипящем состоянии?
Андрей Звягинцев. Скорее, в положении по ту сторону отчаяния. Мы находим нашего героя в абсолютной прострации, когда потеряно все – дом, жена, друг, сама жизнь катится под откос. Когда все главные понятия, все якоря жизни поставлены, что называется, под вопрос и не осталось никаких опор… Какой тут, скажите, хэппи энд?
Виктор Матизен. Что вы думаете о реакции министра культуры на «Левиафан»? Я имею в виду его слова о том, что в России так не пьют…
Андрей Звягинцев. Думаю, он не знает настоящую Россию.
Виктор Матизен. А я полагаю, что это вообще не его дело – давать оценки фильмам.
Андрей Звягинцев. Ну почему же? Как всякий зритель, он имеет право на собственное суждение. На ваши кинокритические лавры он не претендует. Министр замахивается на что-то гораздо большее. Мне кажется, он свято верит, что если очистить от «скверны» фильмы, которые отражают жизнь, то и сама жизнь станет лучше. Это продолжение его борьбы с «мифами»: о русском пьянстве, казнокрадстве, мздоимстве и еще о многом, чего, по его мнению, в России на самом деле не существует.
Виктор Матизен. Давайте вернемся к Иову. Его-то господь бог гнобил с целью испытать, глубоко ли он верует. Создатель в роли естествоиспытателя…
Андрей Звягинцев. Испытывал-то он руками дьявола.
Виктор Матизен. Это понятно. Руки бога должны остаться чистыми.
Андрей Звягинцев. Вы как-то с наскока хотите обсуждать вопросы, которые требуют более серьезного подхода. Помните, что говорит Бог Иову после всего, что с ним сделал дьявол?
Виктор Матизен. Помню, что засыпает его кучей вопросов.
Андрей Звягинцев. Он спрашивает: «Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его? Заведешь ли ты пику под чешую его, которая сама есть броня?» И так далее перечисляет все то, что человеку не под силу, опосредованно создавая картину величия мироздания, рядом с которым человеческие беды ничтожно малы.
Виктор Матизен. То есть внушает ему мысль о полном бессилии человека и полном своем могуществе. И ваш герой, подобно Иову, не ропщет, а покорно принимает незаслуженные кары.
Андрей Звягинцев. Он лишь тихо спрашивает: за что? Получил ли он ответ на свой вопрос, мы не знаем.
Виктор Матизен. Но Иову хотя бы возвращают имущество, а вместо потерянных детей позволяют завести новых, вашему же фермеру не воздается ничего. Со времени «Забавных игр» Ханеке ничего более страшного я не видел. Безжалостный вы человек.
Андрей Звягинцев. Только по отношению к персонажам, но не к зрителям. Зритель может выйти из зала или закрыть глаза. Чего не скажешь о главном герое фильма. Впрочем, с ним уже все произошло. Главное теперь будет происходить в сознании зрителя.
Виктор Матизен. Это художественный прием, заставляющий нас задуматься, или еще и ваше убеждение в торжестве зла?
Андрей Звягинцев. Легче легкого ответить, что прием. Но согласитесь также, что в картине нет подгонки под трагический финал. Вы ведь не можете сказать: «Так не бывает!»?
Виктор Матизен. Увы.
Андрей Звягинцев. Конечно, есть тут определенное сгущение. Мир все-таки устроен гораздо шире, объемнее, и есть лакуны, где можно отдохнуть умом и душой, почувствовать, что мир не так уж безнадежен, как может показаться. В «Левиафане» их нет, в пространстве этого фильма нельзя уйти от тяжелой, давящей реальности. Так он устроен. Вообще, это очень сложный вопрос – идти до конца в безжалостном, как вы говорите, прямом взгляде на происходящее или дать возможность зрителю насладиться красотами природы, например, не обременять тяжелыми мыслями, а развлечь. Есть, конечно, и середина. Для меня ответ очевиден: бескомпромиссный диалог с аудиторией, честный и правдивый рассказ – вот чего ждет настоящий зритель. Возьмите «Груз 200» – ведь это тоже совершенно безжалостное кино, и страшное. Я помню, с каким чувством вышел из кинозала. Я несколько раз ловил себя на том, что физически не могу вдохнуть. Хотелось кричать: «Не смотрите это кино, его нельзя смотреть, оно вынет вам душу!»
Виктор Матизен. У меня возникло другое чувство. Я вспомнил то, что сказал Толстой об Андрееве: «Он пугает, а мне не страшно».
Андрей Звягинцев. Почему?
Виктор Матизен. Потому что Балабанов позволил себе то, что вы назвали «подгонкой». И когда я замечал швы, то думал уже не о том, что происходит в фильме, а о том, что происходит у него в голове. Если начальник милиции средь бела дня везет к себе в квартиру похищенную дочь секретаря райкома, а его подчиненные приносят туда гроб с покойником, то на какой планете это происходит и какое имеет отношение к советской реальности? Это же элементарный кинофокус.
Андрей Звягинцев. Перефразируя Гамлета, скажу: «Жизнь может преподнести настолько фантастичный сюжет, друг Матизен, что и не снилось нашим сценаристам». И потом есть же законы стиля, метода, поэтики. Есть гротеск, которым прекрасно владел Балабанов. А то, что его художественные сгущения основаны на том, что вполне могло происходить в советской реальности, я не сомневаюсь. Ничуть. Так что ваши вопросы сворачиваются, если ты открыт зрелищу и с доверием воспринимаешь то, что тебе предлагает экран.
Виктор Матизен. Ну если отключить голову... И вообще, критик – профессиональный скептик.
Андрей Звягинцев. Да вы, батенька, закостенелый реалист. Вам нужно документальное кино смотреть. Интересно, что же вызвало у вас сомнения в «Левиафане»?
Виктор Матизен. Почему вы умолчали о некоторых важных, на мой взгляд, вещах? К примеру, оставили зрителей в неведении насчет гибели жены героя – покончила ли она с собой, была убита или нечаянно упала с обрыва?
Андрей Звягинцев. Все три предположения небезосновательны. Что было на самом деле, пусть каждый решает сам, мы лишь предоставили возможность интерпретации. Мне нравится мысль, что не только мы смотрим фильмы, но и они смотрят нас.
Виктор Матизен. Могу добавить: когда критик рецензирует фильм, фильм рецензирует критика. Но это не всегда на пользу обоим. Вот вы на «Кинотавре» смотрели «Класс коррекции» Ивана И. Твердовского. Хороший дебют, но с несколькими зияющими дырами. Отчего, например, мальчик, влюбленный в девочку, вдруг перестает ее замечать?
Андрей Звягинцев. Странный момент, я тоже обратил на него внимание.
Виктор Матизен. Ему можно придумать десять объяснений, но я бы предпочел выдумкам прямую экранную мотивацию или какие-то детали, которые позволили бы мне сделать однозначный вывод о том, что случилось. А домыслы – проекции на пустом или полупустом месте. Но я вот подумал, что вы прибегаете к умолчаниям еще и для того, чтобы ваши фильмы пересматривали в надежде разгадать загадки. И вспомнил когда-то читанную стенограмму обсуждения панфиловской «Темы» на худсовете «Мосфильма». Они там всерьез решали вопрос, умирает герой Ульянова или только теряет сознание. Только что врача не вызывали, чтобы пульс у него прощупать. Мне показалось, что измученный поправками Глеб Анатольевич сам едва не упал в обморок, когда доведенный до кипения директор «Мосфильма» Сизов заорал: «Если кому-то непонятно, что герой остается жив, финал надо переснять!» Хорошо, что Бондарчук возразил: «Нет, Николай Трофимович, если кому-то это непонятно, финал надо пересмотреть!»
Андрей Звягинцев. Какое все-таки счастье, что сейчас нет подобных худсоветов…
Виктор Матизен. Нет. Но будут. И все-таки, Андрей, вас не смущает, что неясные места фильма наводят на подозрение, будто действие идет не само собой, а по воле автора? Что герои – марионетки в его руках?
Андрей Звягинцев. Я всего лишь позволяю себе умолчание, чтобы у зрителя появилась возможность интерпретировать некоторые события по-своему. Так и в жизни: от нашего внимания нередко ускользают какие-то связи, так ведь? Вы можете наблюдать некое событие, но не понимать, какие причины привели к нему. Тогда сознание самостоятельно достраивает недостающие звенья. Какое же тут своеволие автора? Напротив, приглашение зрителя к соавторству.
Виктор Матизен. В действительности мы многого не знаем. Но в своем произведении авторы обычно всеведущи. А вы?
Андрей Звягинцев. Я всего лишь свидетель происходящего.
Виктор Матизен. Свидетельские показания часто недостоверны. Притом вы же не везде придерживаетесь этой позиции. При разговоре мэра с архиереем свидетелей ведь не было.
Андрей Звягинцев.Тут мы, разумеется, домысливаем, о чем и как они говорили или как бы мог строиться в кабинете мэра его диалог с прокурором города, судьей и начальником полиции. Я знаю лишь несколько слов из их лексикона. Например, «фаберже». Услышал на вечеринке от человека, вхожего в самые высокие круги. В строительстве подобных диалогов приходится прибегать к фантазии и предположениям.
Виктор Матизен. Согласитесь, однако, что ваша авторская позиция противоречива.
Андрей Звягинцев. Авторство – это чистый произвол. Но в нашем случае он напрямую связан с наблюдением за жизнью. Никто не поверит, если это будет чистый вымысел, не основанный на жизненных впечатлениях и опыте.
Виктор Матизен. Перефразруя Пушкина, вы не соблюдаете законов, которые сами над собой поставили. Правда, без насилия над реальностью, которое я увидел у Балабанова. Но не без поигрывания зрительскими ожиданиями. Вы же могли, к примеру, подготовить любовную сцену, грехопадение героини Лядовой, как сделали бы на вашем месте многие режиссеры.
Андрей Звягинцев. Не совсем понимаю, при чем тут Пушкин с его знаменитой максимой о законах творчества. Что же касается любовной сцены, я решил, что значительно интереснее, если зритель не будет готов к такому повороту.
Виктор Матизен. Как будто застукал свою жену со своим товарищем?
Андрей Звягинцев. В жизни случается всякое. Я просил актеров, чтобы до этой сцены они никак не проявляли свои отношения. А то актеры обычно играют так, словно знают авторский промысел, – это театральная выучка.
Виктор Матизен. Вам было важно повергнуть зрителей в гностический шок, открыть им собственное незнание и отсутствие точки опоры?
Андрей Звягинцев. Мне нравится притча Мирандолы, в которой говорится, что Бог дал всем вещам и живым существам свое место. Камень будет здесь, тигр – здесь, дерево – здесь, река – там, скала – тут. Но когда дошла очередь до человека, сказал: «А ты будешь вечно искать свое место».
Виктор Матизен. Человек от природы свободное существо.
Андрей Звягинцев. Именно – свободное. Может опуститься или возвыситься. Сегодня кого-то спас, завтра – предал. Тигр не может развоплотиться, перестать вдруг быть тигром, камень навсегда останется камнем, человек же не есть что-то раз и навсегда утвержденное, он пребывает в постоянном становлении. И стать он может этим или тем. Это его собственное, никем не регламентируемое право, его свобода и его ответственность.
Виктор Матизен. «Широк человек – неплохо бы сузить». Но откуда вы знаете, кто такой Пико делла Мирандола? Для человека с чисто актерским образованием это нехарактерно, да и не каждый режиссер слышал об этом итальянском гуманисте.
Андрей Звягинцев. Это достаточно верное замечание. Я, например, до сих пор ощущаю пробелы в своем образовании. В обучении актеров ставка делается на мастерство, все остальные дисциплины практически факультативны. Я знаю случай, когда студента с выдающимися актерскими данными педагог спас от экзамена по русской литературе, который он бы стопроцентно провалил.
Виктор Матизен. Жаль, что меня в университете никто не спас от истории КПСС...
Андрей Звягинцев. Зато необходимость знать этот предмет, похоже, закалила в вас идиосинкразию к советской утопии. Кстати, наш курс в ГИТИСе взбунтовался против лекций по научному коммунизму. Было это в 1986 году. И ректор отменил эту дисциплину. Самообразованием я занялся в 90-е годы, после окончания учебы, когда решил не идти работать в театр и по сути стал безработным. Ходил в Музей кино и читал все, что под руку попадало. А время для чтения было благодатное. Появлялись невероятные издания, о которых и помыслить было нельзя за несколько лет до этого. Бердяев, Шестов, экзистенциалисты, Ницше и многое другое.
Виктор Матизен. А откуда столь жесткое отношение к церкви? Ваш архиерей откровенно служит сильным, которые попирают слабых. А в конце, когда выясняется, на каком месте поставлен храм, – просто мороз по коже…
Андрей Звягинцев. Помните эти грандиозные слова Достоевского: «Если бы как-нибудь оказалось, что Христос вне истины и истина вне Христа, то я предпочел бы остаться с Христом вне истины»? А ведь это не простая фигура речи, тут есть тайный смысл, если всерьез задуматься о том, что имеет в виду Достоевский. Или – помните коллизию «Легенды о Великом инквизиторе»? Каким рисует Достоевский иерарха церкви? И я не думаю, что Федор Михайлович избрал главной целью своей беспощадной критики именно католического священника. Важнее то, что он поместил свою поэму на самую темную страницу истории церкви как таковой: церковь времен инквизиции. Но говорит он главным образом о том, как люди приспособили существо Христова учения к своим плоским властным нуждам, к своим скудным рабским представлениям. Принимать дары от людей, которые творят беззаконие, воруют и бесчинствуют, – ведь нельзя же не знать, из рук каких благодетелей принимаются эти дары: часы стоимостью в десятки тысяч долларов, кабриолеты и часовни, это ли не ложь пред Создавшим нас?! В то время как долг священнослужителей пред Богом обличать неправду в глазах людей, давать нравственную оценку неправедным деяниям, они молчат, они «соработничают». Они давно превратили Христа в пугало, в Петрушку, которого вынимают из кармана «по надобности», они давно не служат посредниками между Господом и людьми, но трудятся ради собственного благополучия. Можно лишь посочувствовать им. И тем, кого они вводят в заблуждение, отодвигая Бога от человека в слишком трансцендентную даль, а не сближая в интимной духовной глубине человека с откровением о нем самом, даримым Богом в каждый миг бытия. Задумайтесь, что бы сделал Христос, если бы явился в кабинет к такому служителю?
Виктор Матизен. Не знаю, есть ли бог, но предпочитаю мыслить так, как будто его нет, а вести себя так, будто он есть. Пора немного поговорить о фильмах, которые вы судили на «Кинотавре». Попробуем синхронизировать наши качалки, как в пьесе Уильямса.
Андрей Звягинцев. Скорее контрапунктировать. Мне очень понравился «Дурак» Юрия Быкова. Знаю, что его картину критикуют за прямолинейность, но в ней невероятная энергия правды каждого кадра и каждого персонажа. А главный герой, сантехник… Лучше бы, кстати, электрик! Это же Прометей, который принес людям свет знания, и за это был «распят». Тут же вспоминается и платоновский миф о пещере – из «Государства», где говорится о тенях вещей и о сути самих вещей, а еще о том, что могут сделать с человеком-вестником, который попытается показать сами вещи. Сила и жажда высказывания в картине Быкова заслуживает уважения и серьезной поддержки.
Виктор Матизен. В «Дураке» тот же взгляд на власть, что в «Левиафане».
Андрей Звягинцев. Это взгляд на вещи, как они есть. В цивилизованной стране народ знает, а власть понимает, что она – только обслуживающий аппарат. А у нас власть ведет себя так, будто она от Бога, а не от людей. И люди отчего-то согласны с этим положением дел. Как и с тем, что мы, как дикая азиатская страна, принимаем ситуацию с наследным правителем или правопреемником-назначенцем. Какая демократия, какая выборность? Не согласна с этим только небольшая кучка людей, которые книжки читают и смотрят сложное кино. Таких читателей никто не считал, а таких зрителей – тысяч сто, если верить Сергею Сельянову. Остальные – «Уралвагонзавод» и прочие «патриоты» или бездумно влюбленные подданные. Вот вам портрет России сегодня.
Виктор Матизен. В XX веке строили сперва коммунизм, потом демократию. А в XXI начали строить «рашизм». Но я вас отвлек от «подсудимых» фильмов.
Андрей Звягинцев. Понравился мне и «Еще один год» Бычковой. Удивительно тонко схваченное состояние влюбленности и красиво, даже девственно чисто сделанные интимные сцены.
Виктор Матизен. Это все есть. И актеры выразительные, и отношения переданы, но мне было скучновато, так как из первой же – хорошей – сцены понятно, что происходит между героями. Любовный инстинкт тянет их друг к другу, а воспитание отталкивает, и этот мезальянс обречен. Дальнейшее не приносило мне ни новых чувств, ни нового знания. В том числе эротические сцены и «атмосферные» эпизоды тусовок.
Андрей Звягинцев. Это потому, что вас интересовало главным образом целое, а меня – детали.
Виктор Матизен. Как и в фильме Светланы Проскуриной «До свидания, мама» по мотивам «Анны Карениной»?
Андрей Звягинцев. Да, в нем тоже замечательно передано психологическое состояние героев – «Анны», «Вронского» и «Каренина». Фильм сделан с нежностью и состраданием по отношению ко всем участникам драмы, особенно к ребенку, который болтается, как маятник, между матерью и отцом. А вам, как я вижу, что-то не понравилось?
Виктор Матизен. То, что герои Толстого обрисованы как социальные индивиды, да и вообще человека делает таковым человеческая среда. Проскурина же вырвала своих персонажей из среды, чем сильно обеднила. И Серебренников в «Измене» сделал, по-моему, ту же ошибку.
Андрей Звягинцев. И я в «Изгнании»?
Виктор Матизен. Возможно. Но не в «Елене», где вы очень точно охарактеризовали социальное состояние своих героев, не потратив лишнего метра пленки и обойдясь без прямого обращения к общественной среде.
Андрей Звягинцев. Хорошо, соглашусь с тем, что Проскурина могла бы показать, кто эти люди и почему живут в таких невероятных интерьерах… Но для вас, я давно заметил, как-то очень важно, чтобы в фильмах все было подробно и совершенно достоверно представлено. Так что, это вы выступаете сейчас в роли судии «подсудимых» фильмов, я же по-прежнему настаиваю на скромной роли свидетеля.
Виктор Матизен. Хорошо, перейдем к главному призеру «Кинотавра» – «Испытанию» Александра Котта.
Андрей Звягинцев. Я бы сказал, это гимн, лебединая песня авторского кино, его поэтического языка. Поразительная красота каждого кадра. Смотрел не отрываясь. А вам, конечно, опять не хватило социальности и правдоподобия?
Виктор Матизен. Если честно, на двадцатой минуте я устал от испытания этой красотой и не знаю, что было дальше. Но ничего против фильма не имею. Каждому – свое. Что мы упустили?
Андрей Звягинцев. «Звезду» Анны Меликян. Конечно, это мейнстрим, в котором соединены элементы арткино и публичного зрелища, но очень искусный. Замечательно придумано встречное движение, когда девочка ниоткуда и девица с самых высот сходятся в одной точке на грани жизни и смерти, в которой происходит внезапная перемена. И еще то обстоятельство, что девчонка эта со страшной силой хочет изменить собственное тело. Эта напасть глянца, которая не дает женщине оставаться самой собой, отнимает у нее веру в свою природную гармонию и красоту, унифицирует живую плоть, превращая жизнь в имитацию… Но об идеях очень трудно говорить. И о чужих, и о своих. Два-три года размышлений и работы – как это подытожить?
Виктор Матизен. Предпоследний вопрос: у вас сменился продюсер? Был Лесневский, стал Роднянский. И, надеюсь, останется. Почему?
Андрей Звягинцев. После «Изгнания» Лесневский не взялся ни за один из проектов, которые я ему предлагал. Ну я и пошел искать деньги. С англичанином не сложилось, начал искать в России. Обошел нескольких продюсеров, пока на свое счастье не встретился с Роднянским. Он прочел сценарий и тут же сказал, что надо запускаться. Так мы с ним сделали «Елену», а теперь и «Левиафан».
Виктор Матизен. И последний: что вас сейчас больше всего тревожит в контексте культурно-политических событий этого года?
Андрей Звягинцев. Схлопывание русского мира из-за «рашизма» и ограничительных законов, которые неизвестно чем ограничатся. Сужения вольного языка, вольного слова, в том числе художественного высказывания. Не так давно мы нежданно-негаданно обрели свободу, а теперь теряем ее с каким-то нарастающим, как снежный ком, кошмарным и планомерным постоянством. Это очень печально.
http://kinoart.ru/archive/2014/08/andrej-zvyagintsev-chto-za-zhizn
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Пятница, 26.12.2014, 07:24 | Сообщение # 25 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Как "Батя" стал "Левиафаном"
В редакции "РГ" посмотрели и обсудили картину триумфаторов Каннского фестиваля
В редакции "РГ" прошел "Деловой завтрак" с участием триумфаторов Каннского фестиваля - создателей фильма "Левиафан" режиссера Андрея Звягинцева, соавтора сценария Олега Негина и продюсера Александра Роднянского. Перед началом разговора журналисты посмотрели картину, получившую в Канне приз за лучший сценарий, а теперь еще и Гран-при в Мюнхене.
После просмотра взяли паузу: отойти от сильнейшего впечатления так сразу невозможно. Ясно было одно: хотя некоторые критики уже определили фильм как "чернушный" - но именно чернухи, при всей жесткости высказывания, в нем нет и следа. Есть накаленный по фабуле рассказ о столкновении частного человека с государственной машиной, где человек чувствует себя раздавленным ее жерновами. История эта могла произойти где угодно и когда угодно. Взятый в основу американский прецедент авторы перенесли на почву современной России - и он идеально уложился в контуры хорошо знакомых общественных нравов. Героя фильма Николая с семьей гонят из дома, где жили его деды: участок на берегу залива понадобился местному мэру для строительства очередной резиденции. Николай пытается сражаться за свои права - и сталкивается с вечной коллизией: у мэра все схвачено, и рядовой человек тут бессилен. Спрессованная до невыносимости фабула заставляет не только сопереживать (два с лишним часа пролетают как миг), но и напряженно думать о происходящем: как в любом большом искусстве, в фильме есть неощутимые лакуны, отведенные зрителю для его личного, им вершимого суда. "Левиафан" провоцирует мысль, и, как ни странно, именно этим порождает надежду и тот "свет в конце туннеля", которого не бывает в плоско "чернушном" кино.
Оптимизм отчаяния
- Вы, как граждане и патриоты нашей страны, сделали честный - жесткий, пронзительный, правдивый фильм. Но всегда ли честность помогает сохранить надежду?
Андрей Звягинцев: Тема противостояния человека и государства - вечная и неизбывная. И действительно: чем честнее, чем бескомпромисснее взгляд на нее, тем меньше надежды на изменение баланса между этими силами. Если же говорить о сохранении надежды - тут кроется один парадокс. Фильм как зеркало демонстрирует неприглядные стороны многого из того, что происходит с нами. Это зеркало не искривляет, но и не приукрашивает; мне кажется, этот сигнал прямой, не искаженный. И, как любой прямой сигнал, именно он и дает нам надежду разглядеть в этом зеркале самих себя. Никто из нас не возьмет на себя ответственность внушать какую-то иную надежду, кроме той, которую каждый должен сохранять в своем сердце самостоятельно. Безо всяких внушений, без фальшивых подпорок в виде прекрасных финалов. Я даже думаю, что это долг любого совестливого человека - сохранять надежду, невзирая на происходящее вокруг. Все, на что претендует наш фильм - это почти беспристрастное отражение происходящего, констатация состояния общества, факт, явленный на экране.
Александр Роднянский: Насчет надежды: а вы задайте этот вопрос нашим крупнейшим писателям XIX века! В России всегда были трагические авторы: Лермонтов, Гоголь, Солженицын, Достоевский. У них было сходное ощущение российской жизни. Мне кажется, Андрей Звягинцев и Олег Негин стоят на плечах большой русской литературной традиции. Эта традиция опирается на веру в безмерность и широту души русского человека, в которой одинаково от бога и дьявола. Митя Карамазов говорит о сочетании в русском национальном характере низменного и возвышенного, святого и греховного, и полем битвы этих двух противоположностей является человеческое сердце. Реалистическая традиция великой русской литературы - это неизменное внимание к маленькому человеку, который остается личностью в условиях крайнего унижения и бесправия.
- Да, правда, где-то в середине картины я стал думать о Достоевском.
Звягинцев: Для меня это трагическое ощущение удивительным образом порождает оптимизм. Когда понимаешь, что не можешь не говорить о том, что происходит вокруг. И я надеюсь на зрителя, который тоже способен почувствовать дыхание этой правды и найти в этой правде красоту, а значит и пищу для оптимизма.
- В фильме нет ни кадра фальши. При этом возник образ страны, в которой страшно жить. Вам не хочется из нее уехать?
Звягинцев: Зачем? Я не уеду из моей страны. Пока есть возможность высказываться, делать такие картины, делиться своей болью - почему же здесь не жить?! Тем более, если чувствуешь, что фильмы попадают в сердца твоих зрителей, что они им нужны. Не скрою, я получил сегодня удовольствие, увидев лица людей, выходящих из зала...
Роднянский: Кинотеатральный репертуар огромен - в прокат выходит внушительное количество фильмов разных жанров - и "добрые комедии", и фэнтези, и семейные драмы. И среди этих сотен картин появляется одна, не слишком веселая. На мой взгляд, фильмы таких режиссеров, как Андрей Звягинцев, Ларс фон Триер или Михаэль Ханеке, исследуют природу человека в экстремальных ситуациях, касающихся самых важных вопросов жизни. Как это происходило в шекспировских трагедиях. Хотя, должен сказать, такого рода сомнения у меня были, и я на всякий случай решил себя проверить. И первым человеком, кому я показал фильм еще до Каннского кинофестиваля, был Станислав Говорухин. Он категорически не воспринимает российское так называемое "чернушное" кино, и, будучи постоянным гостем и участником "Кинотавра", всячески его критикует. И вот Говорухин посмотрел фильм и сказал мне: "А что ты, собственно, волнуешься? Что тут речь идет о беззаконии, и творят его подчас люди, сидящие в кабинетах с портретом президента? Ну, так мы у себя на "Народном фронте" говорим об этом более жестко".
- "Левиафан" укоренен в наших реалиях, он о России - и одновременно это универсальная история. Она получила такой резонанс в мире явно не потому, что там, мол, рады любой критике России, а потому что разделяют те же проблемы и те же горести. Среди истоков картины - судьба американца Химейера. Можно, для непосвященных, чуть подробнее?
Звягинцев: Я о нем услышал еще в 2008 году, рассказал Олегу Негину, и мы долго ходили вокруг этой фигуры. Потом возник еще один источник: новелла Генриха фон Клейста "Михаэль Кольхаас". Эти две истории - просто близнецы-братья, даже была мысль - а не сделать ли фильм по Клейсту? В конце концов решили, что самым правильным будет воплотить эту историю в наших реалиях.
Роднянский: Хотя и американский вариант тоже обсуждали. В числе поклонников Андрея - Бред Питт, да-да, Андрей с ним в переписке давно. И вот вообразите его в роли Химейера, и вся история уложится обратно в американский быт без зазоров - ни одного художественного компромисса.
Звягинцев: Изначально наш сценарий был другим: дом главного героя сносили не под резиденцию, а под федеральную трассу. А так как Химейер в схожей ситуации сел на гусеничный трактор, запаял себя внутри многотонной брони и снес завод, с которым у него была тяжба, - то и наш герой в первом варианте трактором сносил здание городской администрации. Но мы чувствовали: что-то не так, что-то мешает, не отсюда такой финал! И пришло решение: Николай не доходит до отчаянного бунта, он просто молча уходит в никуда. Именно этот финал, мне кажется, дает ощущение правды, сокрушающей твой дух и одновременно возвышающей его над происходящим.
Олег Негин: История Химейера - это одноэтажная Америка. Это картонные здания, которые можно очень красиво сносить на экране. А у нас даже на таком огромном тракторе снести административное здание проблематично. Да и где у нас тот трактор - Химейер ездил на тракторе размером с эту комнату! Но главное - такая месть не в российском характере, не наш это поступок.
Звягинцев: Был бы фальшивый, картонный триумф в духе "Рембо". Для нашего фильма -просто самоубийственный. Вот так и вышло: история случилась в Америке и могла случиться где угодно - но детали обстановки и поведения целиком взяты в России.
Необходимое зло
- Коснемся актуальной темы: фильм должен выйти в новых условиях, когда сквернословие в искусстве запрещено законом. Мата в вашем фильме, вопреки слухам, немного, и он возникает в моменты эмоциональных срывов. Это не тот мусорный фон, каким он стал в картинах другого художественного качества. Здесь мата мало, и он органичен. Но как же теперь быть с ним? Он останется?
Звягинцев: Если переозвучивать - фильм эмоционально пострадает. Возможно, будут две версии, и тогда выбор за владельцами кинотеатров. Они вправе сами принять решение о показе, причем гипотетически мы должны дать им обе возможности: версию, отцензурированную в рамках закона, и оригинальный вариант. И я даже знаю о готовности некоторых прокатчиков пойти на это - заплатить штраф, предусмотренный законом, но показать картину в авторской версии. Вообще говоря, для принятия таких решений законодателям хорошо бы знать контекст современного кино, не только нашего. Во многих американских и европейских фильмах звучит ненормативная лексика. Я был в этом году председателем жюри на фестивале "Кинотавр": молодое русское кино стремится говорить на языке реальности, мы и там видели фильмы, где ненормативной лексики значительно больше, чем в "Левиафане". Другой вопрос, что ее не должно быть в жанровом кино для семейной аудитории и, уверен, создатели таких фильмов сами об этом знают, без всяких законодательных мер. У нас просто путают два типа кинематографа: один адресован многомиллионной аудитории, другой - ее взрослой, мыслящей части. Это разные виды кино. И различить их легко: на афише нужно предупреждать: осторожно - ненормативная лексика. Или ставить возрастные ограничения. Все эти меры давно уже придуманы в мире.
- Расшифруйте для непосвященных название: "Левиафан". Как возникли эти ассоциации и связи?
Звягинцев: Название первого драфта сценария было "Батя", на то были свои причины, о которых сейчас нет смысла говорить. Но тема библейского Иова в замысле уже маячила. При определенном усилии ее можно разглядеть даже в истории с Химейером.
Негин: А Левиафан - библейское чудище. Его образ даже соотносят с дьяволом. Так называется и работа Томаса Гоббса, английского философа: "Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского", - речь там идет о взаимоотношениях человека и государства.
Звягинцев: Тема фильма окончательно сформировалась, когда мы вышли к Гоббсу. Он считал, что человек - это "война всех со всеми", и в попытке защититься от этой войны люди создали государство, отдав суверену все свои свободы в обмен на социальные гарантии и безопасность. Гоббс считал это наиболее совершенным выходом из положения.
Негин: ...Необходимое зло.
Звягинцев: Хотя он считал это благом. Но мне была важна мысль, что человек жертвует своей свободой в обмен на социальную защищенность и гарантии справедливости. Ведь это, в сущности, сделка с дьяволом: отдать свою свободу в обмен на иллюзию. А что это, если не иллюзия - все эти гарантии? По Гоббсу, это единственный выход из положения, но парадокс в том, что это и есть добровольный отказ от свободы, дарованной человеку самой природой.
Негин: Гоббс был приближенный ко двору человек. Он писал в пользу государства и подводил философскую базу под существование этого чудища - от слово "чудо". Бог говорит Иову: посмотри на Левиафана, ты не можешь постичь, как он устроен, это же чудище! Гоббс понимал, что государство если и не зло в прямом смысле слова, то ограничение каких-то важных свобод. И человек должен идти на это сам. Один из результатов - в нашем фильме.
- Сильно звучит проповедь в финале.
Негин: Она не придумана - склеена из трех настоящих проповедей.
- ...И на берегу высится очень выразительный остов гигантской рыбы. Как феллиниевское чудище в финале "Сладкой жизни" - символ чего-то ужасного. Того самого Левиафана.
Звягинцев: Специально строили это бутафорское полуторатонное 24-метровое сооружение. После съемок увезли в Москву, будет теперь где-нибудь служить украшением. Я даже знаю где.
- Вообще, вы нашли потрясающую натуру - где все снималось?
Звягинцев: Поселок Тириберка. Это в 120 километрах от Мурманска, на самом берегу Баренцева моря. Там нет ни гостиниц, ни общепита - умирающий поселок. Зимой оттуда не выехать: так заваливает снегом. А это поселок древний, рыбацкий, и еще сравнительно недавно жил он хорошо. Фотография, которую герой показывает в фильме, - реальная Тириберка 1929 года. Это был цветущий край. А последние двадцать лет там все вымирает. И остовы мертвых кораблей, которые вы видели в фильме, - возможно, те самые корабли, которые, еще живые, на том фото 29-го. Была жизнь - и она ушла.
Роднянский: Когда мы ехали выбирать объекты, я предлагал: лучше всего - Питера и Москвы. Там вся инфраструктура, профессионалы, машины... Когда для съемок ты выезжаешь в такую даль на два с половиной месяца, нужно везти всех специалистов. Включая тех, кто строит, прибивает доски, постановщиков, механиков, водителей. И вот сто человек столько времени там живут. А там нет ни гостиниц, ни общепита. Мы даже начали строить гостиницу, но подрядчика посадили, и пришлось жить по частным квартирам.
Звягинцев: Актеры вели себя самоотверженно. Анна Уколова специально для своей роли набрала пятнадцать килограммов. Абсолютно естественная, просто волшебная актриса. Алкоголь в кадре пили по-настоящему. Кроме Романа Мадянова. Он сыграл свою роль, как говорится, "на таланте".
- Андрей, у вас в творчестве уже возникает лейтмотив: проекция нынешних процессов в недалекое будущее. Заключительный кадр "Елены": на чужом диване копошится отпрыск нового паразитарного класса - завтрашнего хозяина времени. В "Левиафане" в сцене проповеди вы панорамируете на лицо мальчика - отпрыска коррупционера мэра и, вероятно, продолжателя его дела. Это смотрится довольно зловеще.
- А у меня во время просмотра сначала было ощущение смятения - волны, которая накрывает тебя так, что невозможно терпеть. А потом вдруг наступило это странное примирение: появился кадр с девочкой. Детские лица дарят одновременно чувства боли, трагедии и надежды. И ты можешь позволить себе наконец вздохнуть.
Звягинцев: Да, жизнь продолжается. И эта девочка в храме - я сам не мог оторвать от нее глаз. Она необыкновенна: от нее исходит свет какой-то удивительной силы. Это для фильма важный образ.
- Про детей поговорили. А можно чуть-чуть про женщин? На "Кинотавре" большую часть женской аудитории волновал вопрос: что случилось с женой Николая? Работница рыбного завода, она понимает: кольцо вокруг семьи сужается - не могла она так поступить! Финал открытый, и он мучителен.
Роднянский: Это, мне кажется, важное качество фильмов Андрея и Олега: есть существенные смысловые звенья, которые как бы изымаются из повествования, и решать предоставляется зрителю. В этом одна из ключевых загадок того, как функционирует кино. Люди - все сложные, и в какой-то момент ты в зале понимаешь - неважно, что герой чинит в мастерской машины, а героиня на заводе режет рыбу. Они сложные. Как и мы все.
- Да, это один из шоковых моментов фильма: когда ты теряешься в предположениях. И даже приходит ужасная мысль, что страшный поступок мог совершить его сын Ромка...
Звягинцев: Актер Вдовиченков до сих пор убежден, что так оно и есть! Но на самом деле, если внимательно смотреть, все будет понятно.
Дорога к экранам
- Вы проводили для "Левиафана" фокус-группы?
Роднянский: Проводим пробные показы. Но мы очень осторожны с этим фильмом - хочется, чтобы его воспринимали как художественное высказывание, а не политическое заявление.
- Когда картину увидит зритель?
Звягинцев: Стратегия продюсеров, как я ее понимаю, в том, что нужно копить энергию ожидания. А препятствий для выпуска картины нет, никто их не чинит. Министр культуры посмотрел картину за два дня до пресс-показа в Каннах, и сказал: фильм талантливый, но мне он не нравится. Я это понимаю так: "талантливая картина" - это речь должностного лица, а "мне не нравится" - частное мнение, на которое каждый имеет право.
Роднянский: О датах проката пока рано говорить. Хотя прокатное удостоверение уже получено. Картину приглашают многие российские фестивали, но мы пока отклоняем эти предложения: после Канна показали на "Кинотавре" - и все. От показа на Московском фестивале мы тоже решили отказаться: лучше сделать самостоятельную премьеру, чем затеряться в таком мощном потоке картин, а потом несколько месяцев ждать проката.
- А международные фестивали?
Роднянский: Приглашают практически все, и главная проблема - выбрать. Мюнхен, Карловы Вары, Хорватия. Просят Иерусалим и Хайфа - придется выбирать. 23 сентября премьера в Париже, и фильм выходит во французский прокат. Права на США и Канаду - у Sony Classics. Я думаю, у "Левиафана"даже больший прокатный потенциал, чем у всех предыдущих картин Звягинцева, включая исключительный успех "Возвращения": на новый фильм очень горячо откликнулись ваши коллеги из мировой прессы. Смысл фестивалей в том и заключается: приезжает пресса, и ее экспертные оценки мощно влияют на покупки фильма. Вот только утром появились первые рецензии - вечером все основные рынки на это реагируют. Люди из Sony Classics, впервые на моей памяти, буквально зажали меня в угол и не дали выйти, пока мы не договорились. Потому что пресса вышла невероятная, и на пресс-показе была 10-минутная овация - там такого почти не бывает.
- Фильм полностью финансировался государством?
Роднянский: Нет, государство предоставило чуть меньше 45 процентов бюджета.
- Каковы стратегии продвижения столь разных фильмов, как "Сталинград" и "Левиафан"?
Роднянский: Продвижение - малая часть работы с такими разными фильмами. Главное - определить адрес фильма, его целевую аудиторию и наиболее органичную интонацию разговора о нем. Чтобы она вызывала не раздражение, а интерес, желание смотреть и сложить собственное мнение. В случае со "Сталинградом" все было много сложнее. К Звягинцеву и его творчеству относятся с заведомым интересом, с уважением, а подчас и с энтузиазмом. Федор Бондарчук задолго до появления своего фильма поляризует аудиторию. Еще никто не знает, что за картина и как она сделана - но многие уже раздражены. О "Сталинграде" много всего было написано еще до того, как кто-нибудь увидел хотя бы кадр: Федору мешает некий шлейф предвзятости. Трудности продвижения "Сталинграда" были связаны и с тем, что это фильм о Великой Отечественной, святой для всех теме в нашем кино, где были абсолютные шедевры, - и вот еще одна картина, чем она будет интересна? Как всем известно, фильм Бондарчука более чем успешно прошел и в России, и за ее пределами. Хотя был самым рискованным проектом, который можно представить. Что касается "Левиафана" - тут достаточно информационных сообщений о том, что фильм появится на экранах. Нужна пресс-поддержка, мнения экспертов и зрителей. Рецензии крупных критиков, к которым прислушивается аудитория: это они сегодня приглашают в кинотеатры. Ведь публике "Левиафана" не нужны рекламные баннеры на улицах - они нужны большим коммерческим фильмам. Это сложная картина, ее легко можно использовать в спекулятивных целях, и к ней могут попытаться прилепить клеймо, скажем, не патриотичной. У меня был такого рода разговор, и я задал встречный вопрос: каким образом Звягинцев, родом из Сибири, с его сложным, не мажорным путем в кинематограф, режиссер, обеспечивший несколько больших побед русского кино в мире, до мозга костей русский, верующий человек- как он может сделать не патриотичный фильм?! Но я не раз был свидетелем того, как вполне добропорядочные фильмы были сбиты шквалом сиюминутного и мгновенно улетучившегося из памяти политического интереса. Я считаю "Левиафан" выдающимся художественным произведением и уверен, что к публицистике он не имеет никакого отношения.
- Вопрос председателю жюри "Кинотавра". Андрей, что вы теперь думаете о состоянии нашего кино?
Звягинцев: Возможно, я "включил режим щедрого приятия" того, что смотрю, но мне понравились очень многие картины. Некоторые из них ничего не получили, но это решалось коллегией жюри сообща. Главное, что могу сказать в этой связи: в России есть кино, есть талантливые авторы, есть "свежая кровь". Признаться, я получил мощную инъекцию творческой энергии: хочется делать кино!
Текст: Валерий Кичин (блог автора) 11.07.2014
http://www.rg.ru/2014/07/10/dz-site.html
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Понедельник, 12.01.2015, 20:21 | Сообщение # 26 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| «Левиафан» — красавец или чудовище?
Эксперты спорят о причинах ошеломляющего успеха ленты Андрея Звягинцева
Социальная драма «Левиафан» Андрея Звягинцева завоевала американскую кинопремию «Золотой глобус» в номинации «Лучший фильм на иностранном языке». Это первая подобная награда в истории нового российского кино и вторая — для всего отечественного кинематографа (в 1969 году «Золотой глобус» Советскому Союзу принесла «Война и мир» Сергея Бондарчука).
В широкий российский прокат картина выйдет только 5 февраля, но уже сейчас разгорелась дискуссия о том, как объяснить впечатляющий международный успех ленты — политической конъюнктурой или художественными достоинствами. «Известия» попросили коллег Звягинцева прокомментировать триумфальное шествие «Левиафана».
Президент фестиваля «Артдокфест» и национальной премии в области неигрового кино «Лавровая ветвь», режиссер-документалист Виталий Манский:
— Необходимо разделять два понятия. Есть художественная конъюнктура, условно говоря, попадание в нерв времени. Она является одной из полноправных оценочных категорий, ничего плохого в ней нет. А есть конъюнктура политическая, которая иногда действительно влияет на зарубежный прием картины. В случае с «Левиафаном» общеполитическая напряженность работала скорее против фильма. По идее нас должны были игнорировать, а не давать призы. Андрею Звягинцеву удалось переломить официальную конъюнктуру, что является лишним доказательством высокого художественного уровня картины. Он одержал двойную победу. И всё это, несмотря на то что «Левиафан» сделан в первую очередь для российской аудитории: иностранцу в нем будет понятно на 30–40% меньше.
Президент международного кинофорума «Золотой витязь», народный артист РФ Николай Бурляев:
— Вручение «Левиафану» премии «Золотой глобус» полностью проясняет отношение западных стран к России. Запад хочет видеть нашу страну именно такой, какой показал ее Звягинцев — маргинальной, пьяной и непотребной. Я видел этот фильм — главный герой там буквально в каждом кадре пьет водку из горла, а его блудящая жена топится в море. Кроме того, фильм сильно бьет по Русской православной церкви. Мне очень жаль, что Андрей пошел таким путем, ведь он очень одаренный человек, который в прошлом снимал прекрасные фильмы. Я не знаю, диктуют ему продюсеры или западные спонсоры, но он выполняет заказ по дискредитации нашей страны.
Фильм создан при поддержке Министерства культуры РФ, что меня огорчает. Еще несколько лет назад государство выдавало деньги всем, кто попросит, в том числе на съемки различных непотребных картин. Очень надеюсь, что с принятием Основ государственной культурной политики эта практика прекратится. Я бы не стал активно показывать «Левиафана» в прокате и по телевидению.
Режиссер, народный артист РФ Владимир Хотиненко:
— Фильм произвел на меня глубокое впечатление — таких эмоций я давно уже не испытывал. Меня задел не только притчевый подтекст (в действительности «Левиафан» не в полной мере совпадает с историей святого Иова Многострадального, как обычно пишут), а глубокое проникновение в наши проблемы. Я часто повторяю: «Правда жизни не есть правда искусства». Но фильм «Звягинцева» — редкий пример того, когда есть и правда жизни, и правда искусства.
Режиссер Юрий Быков:
— За рубежом социально-критические фильмы из России вызывают большой интерес. Я сознаю, что в случае с «Дураком» (фильм Быкова завоевал на престижном фестивале в Локарно приз за лучшую мужскую роль. — «Известия») решающую роль сыграл именно этот момент. И здесь нет ничего удивительного. Но с «Левиафаном» ситуация несколько иная.
В кинематографе Звягинцева, конечно, важен контекст конкретного момента — это крик его души о том, что происходит именно в России и именно в наше время. Но прежде всего это архетипичная история, имеющая вневременное значение. И она важна не для западной аудитории, а в первую очередь для российской. У нас явный дефицит таких фильмов–«зеркал», в которых зритель может увидеть себя. Они заставляют задуматься, оглянуться и понять, что мы все стоим у черты, которую нельзя пересекать. «Левиафан» — очень нужная картина, она обязательно должна выйти в широкий российский прокат.
Председатель Киносоюза, режиссер Андрей Прошкин:
— Звягинцев — художник, а не конъюнктурщик. Мнение, что «Левиафан» получил призы только за конъюнктуру, — это чушь на постном масле. Всё гораздо проще: замечательный режиссер снял достойную работу. Прежде всего нам должно быть приятно, что русская картина получила международную известность, теперь ее посмотрят миллионы людей.
Что в ближайшей перспективе значит для нас «Золотой глобус»? Ждать, что после этой награды любовь к России резко возрастет, глупо, но «Глобус» станет подтверждением того, что у нас есть интересный кинематограф.
Председатель комитета по культуре Госдумы, народный артист РФ, режиссер Станислав Говорухин:
— В определенной степени фильму, наверное, помог момент конъюнктуры, но прежде всего это просто удачная картина. Понятно, что за рубежом в первую очередь востребованы фильмы определенной направленности — тема «Россия в дерьме», скажем так. В «Левиафане» есть момент социальной критики, но ее нельзя назвать социальной драмой. Фильм посвящен иным, самым важным вещам — а именно судьбам людей.
Я снимал социально-критические картины — «Так жить нельзя», «Ворошиловский стрелок» — и потому знаю, что снимать о злободневных вещах несложно, если делать это честно. И мне кажется, Звягинцев снял хорошее кино. Конечно, по-настоящему о картине можно судить лет 20 спустя. Если выживает — значит, достойная работа, если про нее забывают — туда ей и дорога.
Гендиректор «Ленфильма» Эдуард Пичугин:
— Раньше многие наши достойные фильмы не попадали в номинации ведущих мировых премий. Взять, например, «Сталинград» Федора Бондарчука — очень хорошая картина, которая вышла в широкий прокат по всей планете и которой занимались те же продюсеры, что и «Левиафаном». Несмотря на все усилия, фильм не получил крупных призов за рубежом. Наверное, это можно объяснить его тематикой и, соответственно, субъективным отношением американских и европейских академиков к российскому кино.
Но не стоит сильно переживать из-за прошлых неудач. Как говорят в футболе, «смотри на табло»: надо гордиться тем, что наша страна представлена в ведущих мировых конкурсах.
Член Американской киноакадемии, режиссер Сергей Бодров:
— Звягинцев снял серьезную и убедительную картину, понятную западному зрителю. Она хорошо прошла на фестивалях в Торонто, Нью-Йорке, получила приличные отзывы критиков. Сыграло свою роль то, что Россия сейчас постоянно в новостях — и тут даже не важно, позитивные они или нет.
Режиссер Алексей Герман-младший:
— С одной стороны, отрывать кино от политики неправильно, потому что оно всегда существует в каком-то контексте. С другой стороны, если в картине нет тех качеств, которые уважают профессионалы, она не получит никаких наград. Наверное, к «Левиафану» выше внимание, чем к какому-нибудь фильму, скажем, из Исландии. Но разговоры о том, что Звягинцеву дают награды только из-за ситуации в отношениях между Россией и Америкой, — преувеличение. Голливуд и американский кинематограф живут своей жизнью, и, конечно, премия вручается потому, что картина просто понравилась.
Киновед, программный директор Московского кинофестиваля Кирилл Разлогов:
— В фильме Звягинцева нет огульной критики России, как иногда утверждается, а есть критика любого бюрократического общества. Ведь в основу сценария лег реальный случай, произошедший в США. Борьба частного лица, отдельного человека с бюрократией совершенно универсальна и понятна всем. Это не антироссийский фильм по своей сути, хотя значительная часть западной аудитории воспринимает его таковым — ведь он соответствует западным представлениям о России.
Свинцовые мерзости русской жизни всегда были излюбленным материалом для русской, в том числе литературной, классики. Стоило ли Салтыкову-Щедрину, Достоевскому, Толстому показывать Россию такой? Это вопросы праздные. Великое искусство имеет право на любую тему и любую ее трактовку. А фильм Звягинцева — безусловно, великое искусство.
Гендиректор Госфильмофонда Николай Бородачев:
— Я за этим фильмом слежу уже давно, он вышел с нарушением законодательства: обязательный экземпляр не был вовремя сдан в Госфильмофонд РФ. Сейчас он у нас уже имеется. Еще на презентации Госфильмофонда в рамках фестиваля в Локарно я говорил о том, чем отличается тот кинофестиваль от остальных. Локарно не ангажирован. А Каннский, Берлинский, Венецианский фестивали ангажированы откровенно, там призы дают по принципу «сделай против своего государства фильм — и мы дадим тебе премию». «Левиафан» как раз из этой категории.
Может быть, какие-то художественные достоинства у этого фильма есть, но мне совершенно не близка сама подача. Ту же историю можно было бы показать в другом качестве, более интеллектуально и дипломатично. В советский период соревновались, кто в СССР хуже напишет про США, а в США — про СССР. Поэтому как российского режиссера я Звягинцева не очень понимаю.
12 января 2015
http://izvestia.ru/news/581701
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Среда, 14.01.2015, 07:33 | Сообщение # 27 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Клинический портрет
Почему "Левиафан" Андрея Звягинцева, завоевавший «Золотой глобус» за лучший иностранный фильм, вызывает ожесточенные споры
Триумф «Левиафана» на «Золотом глобусе» совпал со «сливом» картины в Интернет (продюсеры фильма не имеют к нему отношения), в результате чего познакомиться с ней получили возможность все желающие — почти за месяц до официального релиза в феврале. Реакция прогрессивной (и не очень) общественности, посмотревшей на новогодних выходных украденную копию, была парадоксальной. Уж кто-кто, а кинематографисты могли бы порадоваться за Звягинцева и Роднянского — все-таки впервые после «Войны и мира» Сергея Бондарчука отечественный фильм получает второй по престижности в Америке приз, а вместе с ним и реальные шансы на предстоящих «Оскарах». Но о важности этого прорыва для всей российской киноиндустрии говорят единицы. В пропитанном злобой, завистью и остервенением новогоднем московском воздухе особой радости за происходящее, мягко говоря, не чувствуется. Наоборот, в заокеанских триумфаторов отовсюду летят ядовитые стрелы — «антироссийский фильм», «чернуха», фестивальная поделка и т. д.
Такого буйства красок совершенно не наблюдалось по отношению к предыдущей картине Звягинцева, «Елена», также повествовавшей о глубокой шизофрении современной российской жизни (убив мужа, героиня, как ни в чем не бывало, отправлялась в православный храм). Впрочем, при всех достоинствах этой работы она не была настолько успешной, да и воздух в стране несколько лет назад был совсем другой. Тогда более всего впечатлял факт осторожного перехода Звягинцева от жанра безвоздушной философской притчи (исчерпанного им в «Возвращении» и «Изгнании») к социальной критике, пусть и под тягучим соусом свободно конвертируемого «авторского кино».
Новый фильм Звягинцева — еще более радикальный шаг в этом направлении. В «Левиафане» клиническая картина охватившего страну заболевания намного шире и безутешнее, чем в «Елене». И то, что наиболее внятно, объемно и резко о сегодняшнем дне в России высказался режиссер, которого еще недавно числили по ведомству безопасных «общечеловеческих» притч, по-прежнему не может на удивлять. «Левиафан» - это тугая криминальная драма, содержащая наиболее жесткую социальную критику в отечественном кино со времен "Груза 200". Но "Груз..." был как бы о "прошлом", в то время как "Левиафан" совершенно не стесняется примет сегодняшнего дня, не опасаясь уже предъявленных ему в ассортименте обвинений в конъюнктурности.
Вместо «везде» и «всегда», как было в «Изгнании» и «Возвращении», - «здесь» и «сейчас». Вместо снятой где-то в Бельгии эстетски-киногеничной натуры - суровая, страшная в своей красоте природа русского севера (о какой «чернухе» можно говорить, если фильм столь монументально, величественно красив?). Где плещется кит-левиафан. Где накроет человека надлежащая волна — и вот уже и нет человека. Как будто его и не было никогда. И всем от этого, что характерно, только лучше и легче.
Тем не менее, притчевое начало, свойственное всем фильмам Звягинцева, в «Левиафане» тоже никуда не делось, просто оно не доминирует, а аккуратно "подстелено" под рассказываемую историю одномоментной потери дома, друга, любви и свободы персонажем по имени Николай (выдающийся Алексей Серебряков), живущим на живописном берегу Баренцева моря. Сюжет о стертом ластиком человеке в России настолько популярен и вечен, что не нуждается в подпорках высокой притчи. Не избежавший библейских проекций «Левиафан», тем не менее, выдержан в жанре современной трагедии и удивляет наличием своеобразного черного юмора, которого от автора «Изгнания» ожидаешь еще менее, чем прямой публицистики на злобу дня.
Многие критики (и я в их числе) бранили ранние фильмы Звягинцева за то, что, следуя проторенными дорогами «арт-хауса», он в упор не видел «реальной жизни». Сегодня покинувший башню из слоновой кости режиссер нашел вполне уникальный способ повенчать «высокую художественность» и «критический реализм», «духовные поиски» и универсальный посыл - «Левиафан» не завоевывал бы одну международную награду за другой, если бы только «очернял» Россию, на чем настаивают самые невменяемые его критики. Популярность нашей страны сейчас совсем не столь высока, чтобы ее «очернение» хоть сколько-нибудь занимало мировой кинематографический истеблишмент. Международный успех картины (ему, повторюсь, надо бы радоваться) — как раз свидетельство абсолютной ее универсальности: в холодных баренцевых водах увидели себя зрители из стран, омываемых совсем другими морями и океанами.
В стране Пушкина, Гоголя и Салтыкова-Щедрина как-то даже смешно напоминать о том, что патриотизм художника заключается вовсе не в обслуживании власти и удовлетворении «народных ожиданий». Как смешно напоминать о том, что не бывает «депрессивного» или «оптимистического» искусства или требовать от художника ответов на поставленные им вопросы. Глупо разоблачать наивные, непрофессиональные домыслы о том, что Звягинцев поит героев водкой и критикует власть только для того, чтобы попасть на западные кинофестивали. Поверят в это публицисты широкого профиля или нет, но после «Возвращения» кинофестивали не глядя хватают любой фильм Звягинцева, а наибольшим призовым успехом пользовались именно те его картины, где герои питались не водкой, а амброзией и где даже не ночевала никакая политика.
Нет ничего ужасного или странного в том, что «Левиафан» кому-то не пришелся по вкусу. Уровень художественного обобщения в картине таков, что она просто не может не колоть глаз, а победительность ее движения по миру просто не может не вызывать зависть.
Стас ТЫРКИН, 13 января 2015
http://www.kp.ru/daily/26327/3211622/
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Четверг, 15.01.2015, 08:03 | Сообщение # 28 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Learn, we are fun!*
«Левиафан» режиссера Андрея Звягинцева получил премию «Золотой глобус» как лучший иностранный фильм года
*«Учись, мы смешные» — англ.
Информационных поводов до российской премьеры «Левиафана», намеченной на февраль, как минимум два. Во-первых, он получил премию американских кинокритиков, а 15 января, уж будьте уверены, войдет в шорт-лист иностранных кандидатов на «Оскара». И на самого «Оскара» у него прекрасные шансы: в последнее время там побеждали картины много слабее и, так сказать, несвоевременнее. А во-вторых, его пиратским образом выложили в Сеть за месяц до российского показа, хотя отдельные счастливцы видели ее в Каннах, на «Кинотавре» и нескольких московских показах для избранных.
Александр Роднянский, один из продюсеров фильма, полагает, что его выложил в Сеть кто-то из отборщиков: честно говоря, на месте Роднянского и Мелькумова я бы только радовался.
В нынешних обстоятельствах шансы «Левиафана» на широкий российский прокат — if any — исчезающе малы, а так есть надежда, что его увидят хоть в тех же северных провинциях, в которых и о которых он снят. Конечно, такое красивое кино (оператор Михаил Кричман) надо смотреть на большом экране, но такая возможность будет явно не у всех, так что пиратам спасибо. Иногда мне даже кажется, что Роднянский с Мелькумовым всё поняли и сами растиражировали кино, которое в противном случае запросто могло остаться легендой, даже получив «Оскара». Ведь «Золотая пальмовая ветвь» за сценарий у него уже есть, а намеченная в октябре российская премьера отодвинулась на три месяца.
Как бы то ни было, я посмотрел самую титулованную, ожидаемую и качественную российскую картину последнего времени.
«Левиафан» — мрачное и сильное кино, по которому когда-нибудь будут судить об атмосфере путинской России. Те, кто в ней не живет, судят уже сейчас.
Он несколько созвучен — бессознательно, потому что долго делался, — раньше вышедшим «Майору» и «Дураку» Юрия Быкова или, допустим, «Жить» Сигарева, но сделан на порядок лучше: «Майор» и «Дурак» — качественная кинопублицистика про коррупцию и раздолбайство, а «Левиафан» — все-таки про страну и где-то даже про человечество. Фильм Сигарева — интересный режиссерский опыт талантливого драматурга; «Левиафан» — хорошее европейское кино, с лейтмотивами, образами, мощными актерами, точными диалогами и долгим послевкусием. Звягинцев — пока единственный, кто отважился высказаться об отпадении России от Бога и о том, какую роль сыграла в этом официальная церковь, — за одно это фильм можно было бы назвать выдающимся событием и отважным поступком, но отвагой, слава Богу, его достоинства не исчерпываются.
Это кино производит впечатление, да, и все-таки к этому впечатлению примешивается раздражение, в причинах которого поначалу не хочется разбираться. Дело в том, что по фильму действительно можно судить о состоянии страны, он совершенно ей адекватен — и потому вызывает столь же неоднозначные чувства. Он так же, как она, мрачен, безысходен, вторичен — как и Россия вечно вторична по отношению к собственному прошлому, — внешне эффектен, многозначителен и внутренне пуст. Как и в России, в нем замечательные пейзажи, исключительные женщины, много мата и алкоголя, — но при сколько-нибудь серьезном анализе сценарные ходы начинают рушиться, образная система шатается, а прокламированный минимализм (использована музыка Филиппа Гласса) оборачивается скудостью, самым общим представлением о реалиях и стремлением угодить на чужой вкус. Это типично русская по нынешним временам попытка высказаться без попытки разобраться — спасибо «Левиафану» и за то, что он назвал многие вещи своими именами, и все-таки увидеть в Звягинцеве наследника сразу двух великих режиссерских школ — социального кинематографа 70-х и метафизического кино Тарковского — мне пока никак не удается.
Для Тарковского он поверхностен, для социального кино — обобщен и невнятен; этот грех был заметен уже в «Возвращении» (кстати, «Елена» в этом отношении кажется лучше, скромнее, проработаннее). Выстреливая по двум мишеням, Звягинцев по большому счету в обоих случаях промахивается.
Наверное, это не его вина. Наверное, настоящее кино о путинской России будет снято, когда этот период истории закончится, — тогда отпадут цензурные ограничения, а многое увидится на расстоянии. Спасибо и за то, что есть, — но вот беда: главная метафора картины досадно расплывается. Если Левиафан — государство, то не государство же виновато в том, что эти люди «так живут», да и вообще не очень понятно, чем они лучше этого государства: почти все второстепенные герои с их фальшью, отсутствием морального стержня, корыстью, стукачеством и алкоголизмом идеально ему соответствуют. А если, как в книге Иова, речь о миропорядке вообще, о том, что мир и есть глобальная мясорубка, и обнаружить в жизни смысл так же невозможно, как уловить удою левиафана, — не ясно, при чем тут, собственно, Россия и всякого рода конкретика.
Не думаю, что пересказ фабулы может сойти за спойлер. Мэр маленького северного города, известный, однако, масштабным воровством (столичный адвокат привозит ему папку компромата, и диалог адвоката с мэром почти дословно копирует разговор Бендера с Корейко), хочет срыть ухоженный домик главного героя, золоторукого автослесаря Николая, дабы построить на его месте что-то личное, своекорыстное — не то резиденцию, не то совместную с иностранцами гостиницу (здесь тоже невнятица). Непонятно, правда, чем один кусок пустынного берега лучше любого другого: места полно, строй где хочешь; добро бы, он домик с верандой хотел отжать — ан нет, он его эффектно разрушает ближе к финалу. Все равно что садиться на рельсы и говорить: «Подвинься», — да уж ладно, поверим в эксклюзивность именно этого клочка неласковой северной земли.
Чем конкретно грешен мэр, что там в папочке — нам даже не намекают: у нас ведь притча, универсальное высказывание. Мэра в колоритном — даже гротескном — исполнении Романа Мадянова приказано считать абсолютным злом; допустим. Такие же персонажи театра масок — злобная прокурорша, брутальный начальник местной милиции, соглашательница-пиарщица (если она пиарщица, а то из единственной сцены совещания злодеев это опять же не ясно; опознал ее по слову «конструктив»).
Алексей Серебряков — один из лучших актеров современной России — героически пытается насытить роль живым содержанием, но, кажется, даже о библейском Иове мы знаем больше, чем о Николае. За что нам его любить, собственно, где тут пространство для любви и сострадания? Вот он говорит о местном гаишнике: монстр, мол, двух жен на тот свет спровадил, — но не знаю уж, сознательное это совпадение или нет, сам-то он по факту тоже двух жен спровадил на тот свет, хотя в обоих случаях ни в чем не виноват. Просто это так выглядит со стороны. За что его сын Роман так люто ненавидит мачеху? Почему эта мачеха — в хорошем, но опять же энигматичном исполнении Елены Лядовой, — бросается в койку московского друга-адвоката, и это бы ладно, тут-то муж ничего не узнает, но она ведь еще и на пикнике голову теряет, отдается герою Вдовиченкова чуть ли не на глазах у пьяного супруга! Женщина с суровым северным опытом жизни, отлично представляющая характер мужа и его собутыльников, стремительно разрушает свою жизнь — оно, конечно, пьяная баба себе не хозяйка, но, судя по легкости, с какой она опрокидывает рюмку, есть у нее некая толерантность к алкоголю? Самоубийство после примирения с мужем (а не после бегства любовника) еще менее поддается осмыслению: оно, конечно, если столько пить и драться — не выдержит никакая психика, но вот она только было поняла, что мужу без нее полная погибель, вот она вроде бы и отдалась ему в погребе, — а с утра вдруг осознала, что дальше так жить не может? Психологические выверты, конечно, всякие бывают, но когда их слишком много — смысл начинает хромать; с чего вдруг мэр перестал бояться разоблачений адвоката? «Пробил» его по своим каналам? — но папочка-то настоящая, он при нас ее просмотрел и не на шутку перепугался.
Разумеется, лицо нашей власти на всех этажах одинаково, это лицо наглое, и при малейших попытках сопротивления эта власть сначала дико пугается, а потом набирается прежнего хамства, как и было после Болотной. Но неужели для обретения прежней самоуверенности ей достаточно услышать пасторское слово?
Или тут какая-то тайная слабина адвоката, о которой нам не рассказали? Впрочем, за всеми этими частными вопросами скрывается один, куда более общий: неужели действительно власть виновата в том, что все герои картины друг друга ненавидят, адски пьют, ни во что не верят и все терпят? Ведь Николай и попытки сопротивления не делает: один раз за ружье схватился да на мента наорал; конечно, нынешняя Россия в самом деле бессильна и далеко зашла по пути разложения, — но тогда где, собственно, левиафан? Может, его и нет давно: и не зря в картине периодически появляется огромный китовый скелет, словно отсылающий к мертвому морскому чудовищу в финале «Сладкой жизни»?
Все давно сдохло, включая левиафана, — вот что самое страшное; но до этой констатации фильм Звягинцева, боюсь, недотягивает. Слишком в нем много чисто русского стремления понравиться: и упоминанием о Pussy Riot, и вечными штампами насчет русской провинциальной жизни;
нет слов, хороший экспортный продукт сейчас донельзя необходим деградирующему российскому кино, да вот с Николаем-то что делать? С адвокатом Дмитрием? С мэром? Мальчику Роману, хотя он и злой мальчик, здесь еще жить, — а какая тут может быть жизнь, непонятно. Чтобы эта жизнь продолжалась и выруливала из болота, ее как минимум надо знать. Пока же российское кино делается на уровне ощущений — и ощущение стыдного бессилия Звягинцев передал блистательно; беда в том, что это и его собственное бессилие.
Впрочем, адекватность тоже не последнее дело.
Дмитрий Быков, 13.01.2015
http://www.novayagazeta.ru/arts/66790.html
|
| |
| |
| Андрей_Шемякин | Дата: Четверг, 15.01.2015, 08:05 | Сообщение # 29 |
|
Группа: Проверенные
Сообщений: 182
Статус: Offline
| НЕСКОЛЬКО СООБРАЖЕНИЙ О "ЛЕВИАФАНЕ" (вдогонку, с благодарностью предшественникам).
Посвящается Дмитрию БЫКОВУ
1. ОТНОШЕНИЕ КРИТИКИ
Итак, гипноз "Кинотавра" кончился, и об картину можно вытирать ноги, или похваливать, приспосабливая к идейной борьбе? Не думаю, скорее, нынешние, поляризующиеся мнения - это реакция на уже состоявшуюся судьбу фильма. Нет, это не зависть, хотя она, как выяснилось после 1917 года, - наш национальный порок. Тут другое. Сменился контекст, и ещё больше политизировалось общество. В фильм вчитывают смыслы, и, не находя их, знакомых, сердятся. Поэтому иногда те, кто не приемлет картину, проговариваются относительно точных вещей, предъявляя их обвинительно, но хотя бы оценивают сам фильм как произведение - изнутри. Скажем, демагогически употребляемое сравнение автора "Левиафана" с автором "Солнечного удара": в нём есть резон, и там и там - то, что Е.Стишова когда-то счастливо определила как "непрозрачная стилистика", только в одном случае - концептуальный лубок, состоящий из общих мест, а в другом - авторское высказывание. И то правда: носители самозваной вести в таком соседстве отдыхают. А вот союзники, к которым принадлежу и я, увы, лишь приветствуют подтверждение в фильме СВОИХ мыслей и чувств о нашей жизни, то есть его используют. Привычное дело. В результате - спора нет. Есть квазиспор с очень интересными соображениями - о своём, картину задевающий косвенно. Не уверен, что получится что-то другое, но попробую.
2. ПРОДЮСЕРСКИЙ ПРОЕКТ
Конечно, (уже писали), это один из первых случаев собственно продюсерского кинематографа. В основном он у нас пока на 85% ДИРЕКТОРСКИЙ, то есть когда гос-плав-средства распределяются так, чтобы можно быть снимать и существовать, а там - как Бог даст. Таких стратегически мыслящих продюсеров, как С.Сельянов, А.Роднянский, Ф.Бондарчук, в документальном кино - В.Манский, И.Твердовский-старший, то есть авторов индивидуальных тактических концепций кинопроцесса, куда надо стратегически вклиниваться со своими идеями, меняющими общую ситуацию, - очень и очень мало. Остальные, даже весьма яркие сами по себе люди, как продюсеры говорят "от имени народа", а значит, рассуждают по-советски, оперируя категориями плана-вала, -т.е. ВООБЩЕ, чем больше, тем лучше, а не ищут путь к КАЖДОМУ зрителю, предлагая ему в знакомом - незнакомое. Чтобы сначала съел, а потом - распробовал. Как такая стратегия сработает, и сработает ли вообще, - захватывающе интересно наблюдать. Но в данном случае пока неясно, скажется ли благотворно предшествующая блистательная судьба картины - то есть на выходе из нашей, кинематографически-фестивальной, субкультуры? Позади - относительно комфортабельное гетто для избранных, впереди - опасная, непредсказуемая, втягивающая в себя российская реальность,где, как сказал поэт Николай Гумилёв, "бродят бешеные волки по дороге скрипачей". Молодцы, скрипачи, что рискнули. Но - рискнули частично. Шаг вперёд - и зависли над бездной. Голливудской, транснациональной, я имею в виду. Но, полагаю, судьба одарённого, но потерянного (пока) для искусства Тимура Бекмамбетова им не грозит. Поэтому болею за них. Этот прецедент может вернуть нам самоуважение, а, пусть и ситуативный, интерес в мире к отечественному кино уже есть. Не стоит завидовать: придумайте, как одиночный прорыв превратить в долговременный успех. А славой считаться без толку, не до неё сейчас, право.
3. ЖИЗНЬ КАК ПИАР
Самый забавный упрёк всей команде, но в первую очередь продюсеру и режиссёру со стороны неприятелей фильма, состоит в том, что они "вставляют" необходимые гнусному Западу (ха-ха, с Голливудом и творчески, и институционально борется весь европейский кинематограф, это вам не чиновники Евросоюза) разного рода очернительства, бросающие тень на Россию. Этот закомплексованный патриотизм только прибавил бы фильму популярности, (смеяться над собой, позволять брань в свой адрес, в том числе и площадную, может позволить себе только здоровый этнос, - чтобы не убили и чтобы жить дальше). Юмор в том, однако, что на фестивалях уже давно сидят не партийные пропагандисты среднего звена, а интеллектуалы высочайшей пробы (наши там тоже есть), которые считают ниже своего достоинства участвовать в рекламных кампаниях. Пиарить СТРАНУ СОВЕТОВ (отрицательная реклама - очень сильный ход)- им западло. В тени, между тем, остаётся действительно серьезная проблема: как безусловная просчитанность замысла "Левиафана" и, соответственно, фестивальная стратегия картины, совпадает с авторскими особенностями мировидения, а также стилем, темпераментом и образным мышлением режиссёра Андрея Звягинцева. Потому что, по большому счёту, это не только продюсерский проект, но личное, выстраданное, прямое - и, что называется, интегральное высказывание о человеке в мире, которого давно уже не было. Вокруг перманентно ходит Ларс фон Триер, а Звягинцев взял - и сделал.
4. РЕЖИССЁР И ЕГО ДВОЙНИК
Относительно Андрея Звягинцева можно сказать с большой степенью уверенности только две вещи. Первая: это Автор нашего первого поколения Синематеки, и другой реальности, внеположной той, которая есть в мировом кино, то есть "жизненной", от которой можно хотя бы отсчитывать, он, смею полагать, не знает и знать не хочет. В экранную публицистику его не надо тащить, пожалуйста. Хватает и того, что ВИДНО ВСЕМ, чтобы создавать свои конструкции. Ещё чуть-чуть, и я уже готов был бы процитировать Вячеслава Иванова, -знаменитые строчки о "русском уме": "Он здраво мыслит о земле\В мистической купаясь мгле". Смущает, однако, одно обстоятельство, -и это вещь вторая, - сама природа таланта Андрея. Он абсолютно рационален, то есть полагается на восприятие постфактум. Никакого, - (впрочем, даже конвенционального, по договору) манипулирования эмоциями зрителя, игрой с ними, -того, что и составляет до сих пор основное очарование кинематографа ("Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад") здесь, в этом фильме нет и в помине. А все белые пятна и чёрные дыры нашей жизни, увиденной как жизнь вообще, он сознательно "прописывает" на уровне именно драматургии, заботливо вместе с соавтором обозначая пустоты, откуда сквозит ледяной холод. Из этих дыр зритель выныривает не совсем таким, каким был до этого, - в смысле соотнесения себя с картиной. Любовь, ненависть, страх и смех, - все эти проверенные со времён античности эмоциональные "манки" здесь не работают. Естественно, защищаешься. Поэтому, приспосабливая к фильму привычные аналитические процедуры, очень хочется двойника режиссёра, - такой куклы, с которой можно обращаться, как угодно. Но фильм САМ сопротивляется, он есть, и ни в зуб ногой. Ну как его полюбишь? Ругать сподручнее. Тем более, когда вся реальность -как зубная боль, и традиционно хочется утешения.
5. КАК НИ СТРАННО, О "ЛЕВИАФАНЕ"
Фильм очень сильный и очень странный, все признаки привычных ходов драматургических там присутствуют, но вся конструкция СМЕЩЕНА, и в результате получается совсем другая история, а зритель ретроспективно возвращается к прежним, уже знакомым КОДАМ восприятия, вместо того, чтобы поверить художнику и ПРОЧИТАТЬ текст. Ну хоть по слогам. Главное, что там как раз никаких тайн, никакого кухонного неофитского мистицизма 70-х, заигрывания с нашими фирменными безднами - нет. А вот изображение -тут стопроцентно прав А.Тимофеевский - это дизайн. Вся образность здесь - литературной природы, - как у символистов 2-го поколения, Блока и Белого, то есть это символы, как опредмеченные смыслы, а не метафоры-аллегории из разряда кукишей в кармане. Ещё раз скажу: ПРЯМОЕ КИНО. Однако, что касается пристрастия Андрея к мнимым ходам, активизирующим зрительское восприятие на всех уровнях, - они были заботливо перечислены оппонентами (а если, замечу в скобках, смотреть якобы не интересно, зачем писать аршинные памфлеты?), то он стопроцентный ученик Бунюэля, любимого режиссёра Тарковского, как раз и принятый из рук нашего гения. "Левиафан" - это НАШ "Ангел-истребитель", символически-замкнутая структура безвыходности, которая - в людях. Заметьте, не "нашего" человека перед лицом "нашей" власти (где оно, лицо?), а посттоталитарного мира, все отмычки к которому, все убежища внутри которого, тем более, все альтернативы ему, даже церковные - самоликвидируются у нас на глазах, как будто чья-то лопатка крупье сгребает куклы с игорного стола вместе с фишками (образ из фильма Жана Виго "По поводу Ниццы, я его вспомнил после просмотра на "Кинотавре"). В чём же дело? А просто Звягинцев - первый режиссёр собственно синематечного поколения, у нас опоздавшего на 50 лет, -поколения Музея кино, режиссёров, не просто цитирующих фильмы, но отсчитывающих именно от кино как ОНТОЛОГИИ, бытийственности, когда ни истории, ни культуры, ни философской антропологии, может и не быть, внезапно не оказаться "в наличии". Когда по кости, если будет охота, надо будет воссоздавать ДИНОЗАВТРА, чтобы вспомнить, каким он-оно - был, а не пережевывать чувства бывших -тогдашних - граждан по его поводу, считая, что он есть опять, - молодой и вампирически-обаятельный. Не-а. "Левиафан", по большому счёту, тотально противоположен тем социальным эмоциям, которые он вызывает. Ругать конкретную власть в русской культурной традиции - значит мельчить задачу, не стоит овчинка выделки. Лучше с властью конкурировать в борьбе за умы, раз уж она не хочет функционировать как распределитель, и опять лезет во все дыры, и это уже спор не целей, но средств воздействия, спор кинозала и с кабинетом, и с площадью, где как раз социалистический "Левиафан" и может быть воссоздан, это раз плюнуть, а вот "буржуазно-демократического" не ждите, некому, да и сама власть, в своё время инициировавшая перемены в обществе, воспроизвела свои структуры на низовом уровне, она всех переживёт и сжуёт за милую душу, хотя пока покорно стоит в храме со свечечкой, переместившись из одного дома - в другой, из партийного кабинета - в новодел.
Честное кино: теоретически такое кино- противоречие в терминах, однако практически - вот оно. Смотрите, показывают. С самурайским самообладанием, а значит, уже внутренне преодолев ступор. Выход - по слову одного юмориста - там, где был вход. Это пред-постмодерн новой эпохи: всё ещё живём в культуре, но продолжать с ней опасные игры - в двусмысленность, или похлопывать по плечу сильного и самостоятельно думающего режиссёра - можно, разумеется, - но зачем?
И ЕЩЁ О "ЛЕВИАФАНЕ" (информация к размышлению).
"Который раз убеждаюсь в том, что наблюдательность и знания художнику необходимы лишь для того, чтобы знать, от чего ты отказываешься, не будет ли твой отказ выглядеть искусственно или фальшиво. Так как, в конечном счете, важно ограничить себя рамками, которые бы не обедняли, а наоборот, углубляли и помогали создать свои мир, изгнав претенциозность и чрезмерное старание быть оригинальным. Надо исключить как можно больше связей с жизнью, но не за счет правдивости, а за счет изъятия лишнего мусора, который кажется (или, вернее, может показаться кое-кому) признаками истины, аргументами. Но эти аргументы уже за рамками образного мышления, т. е. там, где количество никогда не перейдет в качество" (Андрей Тарковский. Мартиролог. 7 июля, 1980 г.).
Вот "Левиафан" для меня и есть фильм "отказа" от любимой в кино полноты бытия, от его "цветущей сложности", ради вот какого сюжета: генеральная идея тотального насилия над жизнью, в своё время организовавшая всё советское пространство, неуклонно изменяется по ходу трансформации самого характера притязаний государства - от "переделки мира" до "отнять и переделить", от захвата и уничтожения (а как же иначе? Утопия - она и есть Утопия, то есть НИГДЕЙЯ) изначально не своей (так не доставайся же ты никому!) собственности, и вплоть до строительства на её месте новодела, который уже окончательно ничей. Зато официальная сакральность как бы восстановлена. Как можно было рассказать эту осевую для нас, и - новейшую - культурологическую - историю иначе, чем она была рассказана Звягинцевым, Кричманом и Роднянским - не понимаю. Это была бы другая, может быть, привычно-агитационная, история, когда не просят понимания, а вербуют в сторонники, спекулируя на эмоциях, чего и так выше крыши.
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Суббота, 17.01.2015, 15:19 | Сообщение # 30 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| «Левиафан» — это настойка цианистого калия
Новый фильм Андрея Звягинцева «Левиафан» не вышел в прокат, но уже вышел на просторы Интернета. VashDosug.ru посмотрел кинокартину и не мог не высказать свое мнение о просмотренном шедевре.
Таковы парадоксы российской жизни: невиданных масштабов общественная дискуссия вокруг фильма Андрея Звягинцева «Левиафан» началась задолго до выхода картины на экраны наших кинотеатров. Причина банальна: некий аноним выложил фильм в интернет (подозрения в духе времени пало на кого-то из членов американской киноакадемии) и уже в первые дни пиратского «проката» его посмотрели тысячи благодарных (американской киноакадемии…) зрителей.
Незадолго до этого знаменательного события во всемирной паутине появился фильм Юрия Быкова «Дурак», также всколыхнувший российское общество. Наши отечественные власть имущие в картине Быкова предстали во всей своей, с позволения сказать, красе и, казалось, что переплюнуть по степени остроты и дерзости «Дурака» практически невозможно. Но Андрею Звягинцеву, пожалуй, удалось еще выше поднять планку социальной критики системы. При том, что его картина, на мой взгляд, значительно более серьезное произведение кинематографического искусства.
Лет 40 тому назад великий венгерский режиссер Миклош Янчо назвал свой фильм «Без надежды». Такое же название (или эпиграф) мог дать Звягинцев своей картине. Его диагноз беспощаден: пациент мертв. Именно эта, невиданная ранее в российском кино, бескомпромиссность диагноза нашему «стабильному» обществу весьма сильно шокировала зрителя, и без того весьма искушенного в беспросветных сюжетах, на каждом шагу встречающихся в реальной жизни. Казалось бы, отечественные режиссеры уже вдоль и поперек прошлись и по беспределу, царящему в российской провинции, и по бесправию «маленького человека». Но все же в большинстве подобных картин мелькал, хоть и слабенький, но лучик надежды. Впрочем, судя по раздраженной реакции массовой аудитории на подобного рода картины, всем уже стало казаться, что российское кино достигло дна по части постижения глубины морально-нравственного падения. И вот тут-то как раз снизу постучали «Левиафаном»…«Desine sperare qui hic intras» (оставь надежду всяк сюда входящий), — вслед за Данте говорит нам Андрей Звягинцев. И возникает вопрос: как нам, россиянам, теперь жить после просмотра этого фильма? Хороший рецепт предложил министр культуры г-н Мединский. Он сказал, обращаясь к зрителям «Левиафана», а вы представьте, что действие фильма происходит в Америке, тем более, что сюжет картины, действительно, был списан сценаристом с американской реальной истории и перенесен в Россию. Перефразируя героиню Нонны Мордюковой, замечу: «Не знаю как там в Америке, я не была, но для России эта история актуальна как никогда». И ведь действительно, режиссер не показал нам ровно ничего такого, чего мы бы сами без него не знали. Но знать — это одно. А увидеть себя в зеркале — совсем другое. «Левиафан» — это зеркало. Зеркало, в которое мы заглянули и ужаснулись: неужели это все про нас? Про нас? Но ведь так жить нельзя! (привет Говорухину…) А как можно? Как нужно?
Дискуссия вокруг «Левиафана» неизбежно выходит за рамки обсуждения профессиональных достоинств картины, сюжетных поворотов, режиссерских и операторских решений, безусловных актерских удач… Фильм невольно затрагивает основной вопрос, стоящий перед всеми нами: что делать? (привет Чернышевскому…). Надо отдать должное анонимному смельчаку-члену американской киноакадемии: как вовремя уважаемый подсуетился! А если еще и грядущим Оскаром (что весьма вероятно) подлить масла в огонь?
Отчаяние — не всегда плохо. Отчаяние надо пережить. Стать сильнее и победить. У нас есть шанс. И как мы им воспользуемся зависит только от нас.
«Левиафан» — это отчаяние в чистом виде. Это настойка цианистого калия высшей пробы, как французский пятизвездочный коньяк. Это когда опускаются руки, когда кажется, что все бессмысленно и беспощадно. Но…
Но сильные встают и побеждают. Побеждают любую мерзость, какой бы она не казалась непобедимой. Андрей Звягинцев показал, что будет с каждым из нас, если мы не преодолеем свое отчаяние.
В финале фильма надежды нет, а в жизни она всё-таки, поверьте на слово, есть.
Текст: Анатолий Ватников, 14 января 2015 г.
http://www.vashdosug.ru/spb/cinema/article/74941/
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Суббота, 17.01.2015, 15:19 | Сообщение # 31 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Владимир Мединский — о фильме «Левиафан» Андрея Звягинцева
Министр культуры России Владимир Мединский высказался о фильме «Левиафан» Андрея Звягинцева, получившего «Золотой глобус». Его слова цитирует газета «Известия».
Это универсальный сюжет, который мог развернуться в любой точке мира, в том числе и у нас. С бездушием чиновников, круговой порукой можно столкнуться везде. Вижу ли я в героях фильма некую русскую особость? Не вижу. Сколько бы авторы ни заставляли их материться и пить литрами водку из горла, настоящими русскими это их не делает
ВЛАДИМИР МЕДИНСКИЙ, министр культуры
Министр также отметил, что не увидел в персонажах фильма «себя, своих коллег, знакомых и даже знакомых знакомых». «Странно, но среди героев фильма вообще нет ни одного положительного героя. То есть что и кого ненавидит Звягинцев, более-менее ясно. А кого он любит? Славу, красные дорожки и статуэтки — это понятно. А любит ли кого-то из своих героев? В этом большие сомнения», — добавил чиновник.
Мединский также сказал, что «в погоне за международным успехом этот фильм запредельно конъюнктурен». «Надеюсь, что в будущем Андрей Звягинцев, человек очень одарённый, при поддержке Министерства культуры снимет кино, в котором не будет этой экзистенциальной безнадёги. Кино, после которого захочется встать, выйти на улицу и сделать что-то хорошее, правильное, не откладывая — прямо здесь и прямо сейчас. После «Левиафана», увы, такого чувства не возникает», — резюмировал Мединский.
Ранее министр заявил, что не видит смысла снимать фильмы «на деньги министерства культуры, которые оплёвывают выбранную власть, даже не критикуют». «Это про тех, кто снимает кино по принципу „Рашка-говняшка“. Зачем? Какой-то государственный мазохизм. Этого мы делать не будем, в остальном поддерживаем широкий спектр фильмов», — сказал чиновник.
Социальная драма Андрея Звягинцева «Левиафан», действие которой разворачивается в маленьком российском городке близ Баренцева моря, удостоилась премии «Золотой глобус» в категории «Лучший фильм на иностранном языке» и выдвинута от России на премию «Оскар» в той же категории.
Аня Чесова, 15 января 2015
http://www.the-village.ru/village/situation/situation/173959-medinsky
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Суббота, 17.01.2015, 15:20 | Сообщение # 32 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Левиафан против «Левиафана»
Фильм Андрея Звягинцева «Левиафан», который первым в истории новейшей России удостоился второго по известности голливудского приза «Золотой глобус», а потом был номинирован и на сам «Оскар», подвергся на этой неделе обструкции у себя на родине. По мнению обозревателя The New Times, она была тщательно организована.
Возможно, все изложенное ниже — лишь догадки и вообще конспирологическая теория. Но выглядят эти догадки вполне убедительно. Речь идет о тонко проработанной интриге властей с целью опорочить не только картину Звягинцева (а это действительно лучший отечественный фильм за долгие годы), но и все наконец-то возникшее социально-критическое направление в новом русском кинематографе.
От любви до ненависти
После фестиваля № 1 в майском Канне, где «Левиафан» получил приз за лучший сценарий, казалось, что фильм нравится всем нашим. Ему активно воспротивился лишь специально приехавший посмотреть его в Канне Мединский. Ну и черт с ним! Кому из нормальных людей важно мнение Мединского?
С тем мы и вкатились в Новый год: «Левиафан» — великое кино. При этом не до конца понимаемое Западом. Смешно, когда теперь даже продвинутые критики утверждают, будто «Левиафан» рассчитан на западное сознание. Ничего подобного! Запад в лице Европы не понял главного: что «Левиафан» — не просто частная история о жутчайшей несправедливости, но и политическое высказывание о сути современной России: о страшном Левиафане, коррумпированном государстве без чести и совести, где церковь крышует власть, а Христос фактически приватизирован бандитами.
Европа недооценила «Левиафана». Каннская награда за лучший сценарий — конечно, здорово, но это не главный приз. В декабре «Левиафан», номинированный на ряд европейских «Оскаров», вчистую проиграл борьбу польской «Иде».
Владимира Мединского, однако, больше беспокоил англоязычный мир и прежде всего Америка. Кто знает в России о «евро-Оскарах»? Несколько тысяч человек от силы. Кто знает о «Золотом глобусе» и «Оскаре»? О, это совсем иная история.
Нынешний министр культуры — не дурак, и у него толпа наушников. И он, скорее всего, сам начал активно наушничать, кому надо, что если «Левиафан» получит сейчас американские призы и обретет популярность в отечественных массах накануне его выхода в официальный прокат 5 февраля, то это будет удар. По примитивно понимаемому Мединским российскому патриотизму. По российской государственности и православной церкви.
Мединский не без помощи тех самых наушников знал, что продюсер фильма Александр Роднянский, делающий фильмы как в России, так и в Америке с участием ведущих звезд, явно более серьезная фигура в глазах оргкомитета «Золотого глобуса», чем для Европейской киноакадемии. Так что «Левиафан» может получить «Глобус».
Видимо, поэтому и было принято решение опустить фильм в глазах русской общественности накануне «Глобуса». Акцию согласованно провели всего за неделю. И, надо полагать, не без участия спецслужб.
Россия, назад!
Итак, в прошлый уикенд «Левиафан» был выложен в пиратских сетях. Существует версия, будто это сделали сами создатели картины, но она противоречит всякой логике. Зачем Роднянскому выкладывать фильм в сеть, если с 5 февраля он в официальном прокате и этой даты ждали очень многие? Ему что, свои деньги не жаль? А зачем это Звягинцеву? Звягинцев — перфекционист. Он делает фильмы для большого экрана, а в «Левиафане» потрясающая операторская работа мэтра Михаила Кричмана. Неужели Звягинцев захотел бы отправить свой лучший на сей день фильм в сеть, чтобы его смотрели на маленьких экранах, наполовину закрытых английскими субтитрами?
Логичнее предположить, что фильм слили в сеть наши спецслужбы. Во-первых, чтобы испортить впечатление о фильме ( а показ лучших — именно лучших — фильмов в хорошем и плохом качестве порождает четко противоположные реакции зрителей). Во-вторых, чтобы дать возможность своей агентуре в соцсетях тут же начать формировать негативное мнение о «Левиафане».
Если бы фильм не появился в соцсетях, то и создатели фильма, и автор этих строк сказали бы: о чем вы, подлецы, твердите? Ведь вы не видели эту картину! А теперь что возразить? Все нанятые спецслужбами люди, обслуживающие в интернете по двести-пятьсот вымышленных имен, прямо накануне «золотоглобусного» триумфа «Левиафана» заявили в соцсетях: фильм — дерьмо, чернуха и вообще порочит Россию.
Самое неприятное, что это сработало. Еще раз повторим: после качественного показа фильма в Канне все русские были в восторге. Теперь же в интернете даже умные и развитые люди заявили: «Да я вообще не стану смотреть эту фигню!» Как же, оказывается, до сих пор четко работает гэбистская пропаганда! Как же легко развести умных вроде бы людей!
Операция была запущена. Судя по всему, в нее вовлекли и два главных официальных телеканала, которым были даны особые указания. Когда в понедельник пришло известие, что «Левиафан» получил-таки «Золотой глобус» и это всероссийская сенсация (ведь за всю историю премии ее лишь однажды, в 1969 году, обрела «Война и мир» Сергея Бондарчука), два главных телеканала не просто не подали ее как новость дня, но запихнули под конец своих информационных программ. Причем сначала перечислялись все обладатели главных «глобусовских» наград, и лишь потом вскользь произносилось, что «Левиафан» заслужил приз за лучший иностранный фильм. И все!
Ситуация достигла полного маразма 15 января, когда выяснилось, что «Левиафан» номинирован еще и на «Оскар». Это же «победа русского оружия», скажете вы, это же первая новость дня! Ничего подобного. «Вечерние новости» Первого канала вообще проигнорировали это известие. Словно бы и нет никакого «Оскара», словно бы и нет никакого «Левиафана». Зато все новостные программы с радостью осведомили нас, что наша мужская биатлонная сборная выиграла аж бронзу на очередном Кубке мира. Стыд и позор.
К чему все идет
Куда же они хотят нас загнать? В гетто. В политическое и культурное гетто, где нам легко можно будет промывать мозги и где нет места таким откровенным фильмам про сцепку власти и церкви, как «Левиафан».
Удивительна одна из мыслей, которая сейчас — явно через проплаченных и подставных агентов влияния — распространяется в соцсетях. Дескать, Мединский имеет право требовать от «Левиафана» политической лояльности, поскольку фильм снят при поддержке Министерства культуры. Но вспомним, что при поддержке Минкульта снимались в последние годы все отечественные фильмы, и, значит, нечего предъявлять особые требования к «Левиафану». Особенно если учесть, что эта поддержка мизерная, и основные деньги продюсер находит на стороне.
В этом смысле идеальная ситуация между государством-спонсором и кинематографом сложилась во Франции, на опыт которой так любят ссылаться у нас в верхах. (Чаще всего там любят порассуждать, что во Франции якобы существуют квоты на показ американских картин. Так вот: никаких квот во Франции нет, не было и не будет. Вас дурачат.) Одиннадцать процентов от стоимости каждого проданного билета идет во Французский центр развития кино. И этот Фонд, подобно нашему Минкульту, выделяет деньги продюсерам на съемки картин. Это куда большие деньги по сравнению с теми, что дает наше министерство, но никто и никогда не посмеет контролировать снятые фильмы с идеологической точки зрения. Видимо, потому, что Франция, в отличие от России, — свободная страна.
На фоне истории с «Левиафаном» Минкульт внес в правительство проект постановления, в соответствии с которым прокатное удостоверение не будет выдаваться никакому фильму, который «порочит национальную культуру, создает угрозу национальному единству и подрывает основы конституционного строя». Нас готовят к тому, что проката не будет у фильмов, хотя бы косвенно задевающих нынешнюю российскую власть. Интересно, сколь долго они продержатся со своими ограничительными законами и скоро ли Нюрнберг?
Что до Звягинцева, то, видимо, наши власти сделают все для того, чтобы выдавить режиссера из страны. Когда у власти стоит отребье, то оно всегда целится в свободных, нравственных и талантливых людей.
Гладильщиков Юрий, 16.01.2015
http://www.newtimes.ru/articles/detail/92746
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Суббота, 17.01.2015, 15:52 | Сообщение # 33 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Виталий Милонов: бюджетные деньги, потраченные на создание "Левиафана", должны быть возвращены
Депутат Заксобрания Петербурга попросил Медведева забрать у режиссера Андрея Звягинцева бюджетные средства, выделенные на производство картины.
Депутат Законодательного собрания Санкт-Петербурга Виталий Милонов считает, что нужно затребовать бюджетные средства, выделенные кинорежиссеру Андрею Звягинцеву на съемки фильма "Левиафан". С просьбой инициировать этот процесс он обратился к председателю правительства РФ Дмитрию Медведеву, передает LifeNews.
Депутат отметил в своем послании к главе кабмина: "Режиссер изобразил российскую действительность в самых черных тонах, создал атмосферу глубокого духовного кризиса, исказил реальность до фантасмагорической раблезианской карикатуры. Печально, что такие картины, как "Левиафан", снимаются на деньги налогоплательщиков, ожидающих от киномастеров совсем иных произведений и кинокартин".
По словам Милонова, Андрей Звягинцев де-факто совершил идеологическую диверсию против своей Родины. К тому же на народные деньги снял "лживую антинародную картину, которая однозначно входит в диссонанс с традиционной русской культурой, опровергает классическую школу отечественного кинематографа и разжигает ненависть в обществе".
С точки зрения депутата, если картина снимается на деньги государства, то она "обязана быть, как минимум, патриотичной, раскрывать духовное богатство нашей страны, показывать лучшие стороны национального характера народов России".
17.01.2015
http://www.pravda.ru/news....lonov-0
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Воскресенье, 18.01.2015, 21:25 | Сообщение # 34 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Левиафан. На смерть Звягинцева
Вниманию читателей предлагается статья протоиерея Георгия Крылова, посвященная последнему на данный момент фильму Андрея Звягинцева "Левиафан" и творчеству кинорежиссера в целом.
Отслужи по мне, отслужи,
Я не тот, что умер вчера …
(Из песни А. Розенбаума)
Вчера развел ритуальный костерок у себя на дворе. Большого костра не потребовалось – хватило нескольких полешек. Всего четыре диска… Сначала полетел Левиафан – маркер смерти. Вчера посмотрел: собрат с Ютюба записал. А за ним остальные. То, что смотрелось и пересматривалось, показывалось детям и знакомым, чем жил: Возвращение, Изгнание, Елена. Пробовал смотреть снова – невозможно, все фильмы теперь отрыгаются Левиафаном. Это как невозможно читать Пушкина после Гаврилиады, или Лескова, прочитав его последние рассказы. Левиафан раздавил и творца, и его предыдущие творения.
Да, впору влезть в епитрахиль и послужить панихиду. Скольких творцов, художников, музыкантов, ученых, да и священников, духовных отцов – убила политика? Уничтожила, расплющила насмерть? Когда я учился живописи в далеких восьмидесятых, мой учитель меня юного учил: Художника убивают две вещи: страсть к славе и страсть к деньгам. Он ошибся – есть еще одна, самая подлая и опасная – идеология. В те далекие годы никто и не мог подумать об этом, потому что идеология была одна – господствующая. И всем с пеленок было понятно, что от нее нужно держаться подальше. Тех, кто этого не делал (их было очень немного) – сотоварищи сразу вычеркивали из списка живых (не по злобе – по факту). Они по определению уже не имели места в мире искусства.
А какие были учителя! Я считал Звягинцева продолжением Тарковского и Тео Ангелопулоса, Бергмана и Брессона. Любовь к фильмам не может не распространяться на автора. Как мне был симпатичен Звягинцев – в рабочее-крестьянских свитерках и пластмассовых очках! О, идеалист! Свитерочки-то оказались – от Ив Роше… Поругано чувство. Сам объект любви плюнул мне в лицо… Ну, ничего, утрусь. Не впервой… Нечего душу распахивать. Утрется ли Россия?
Мне скажут, что антиклерикализм – лишь внешняя канва. За ней стоит творческая глубина, проблемы противостояния Личности и Левиафана, роль страданий и проч. Я вам скажу: нет! И не говорите мне об уровнях прочтения! И не буду я тут ничего обсуждать и анализировать. Я не искусствовед и не журналист – я потребитель. А для потребителя очевидно: от фильма плохо пахнет. Он просто пошл, безвкусен – и все. Если ладан, который кидаешь в кадило, начинает пованивать – его выбрасываешь, он уже ни на что не годен. Я понимаю, есть любители рыбы «с тухлецой». Но здесь нет рыбы – одна тухлеца!
И дело не в атиклерикализме. Потому что антиклерикализм может быть тонким, вызывать сочувствие – как у Умберто Эко (в «Имя розы», а не в «Баудалино»!). Антиклерикализм может быть художественным, поэтичным… Эко пишет, что он выстрадал эту свою позицию – это хотя бы похоже на правду (хотя я в ней сильно сомневаюсь). Но безумие для художника – взять антиклерикализм из внешней информационной помойки (которая, к слову сказать, к реальности имеет весьма опосредованное отношение, и не затрудняется даже сколько-нибудь на нее походить), слегка подчистить и поиспользовать. И художнику вообще не место на помойке…
Хотя Тео Ангелопулос всю Грецию, к примеру, изображает как помойку… Но какая это помойка! Помойка, на которой живет Бог! А здесь, извините, уборная на задворках клуба атеистов (тут отсутствует даже отсутствие Бога! – будто его режиссер хотел изобразить).
И еще… Мне хочется возопить: художники, не давайте интервью! Единственное возможное для вас интервью – это ваши картины. Интервью может убить картину. Акт творчества невозможно объяснить в интервью – для этого нужны тома… Иначе искусство бессмысленно.
Так у меня было с интересным румынским фильмом: На горах. Посмотрел и вдохновился, другим рекомендовал. Фильм жил во мне. Но вот прочитал тупое объяснение фильма самим режиссером – и фильм умер. Вся глубина и полнота смысла ушла, оказалась спрофанированной – творец своими словами сам перечеркнул свое творение. Печально… Конечно, художник почти никогда не понимает до конца того, что сделал – он часто (в лучшем и высшем случае) – канал для Творца, его деятельность – сотворчество. Но художник не может не чувствовать этого собственного непонимания – иначе грош ему цена!
Художнику после всякого творения нужно «сотворить анахорезу». История не знает «болтливых творцов». Язык художнику дается на время творения, а потом запирается, отбирается – до следующего «сеанса». А если тянет болтать – значит, чего-то «недотворил». Значит – перечеркнуть и начать заново. По другому – никак.
К чему я это? А можно было бы много заумного говорить о самом фильме, если бы сам режиссер молчал. Но он говорит, и много говорит. Вот интервью с Андреем Звягинцевым, о Левиафане… На самом деле в фильме так, как оно есть на самом деле. Здесь нет […] никаких преувеличений и никакого сгущения злонамеренного. Есть, наоборот, жажда, желание показать мир таким, какой он есть… Для художника вот эта фраза – показатель смерти. Смерти именно художника – человек остается. Журналист, анималист, чиновник, боксер или бизнесмен – кто угодно! Но современному художнику даже в голову не может прийти мысль показать, как оно есть на самом деле. Потому что это – примитив (не в смысле примитивизма как стиля, а в смысле изначального идиотизма поставленной задачи). Значит умерла творческая интуиция, угасла Божественная искра. Пришла идеологема и уничтожила, раздавила интуицию.
Художник, конечно, не есть «зеркало русской революции». Хочешь быть зеркалом – уходи в позапрошлый век (тогда это было модно), или вообще смени ориентацию! Брось высокое искусство. Трагедии не будет – тебя с радостью примут – особенно «за бугром»! Зеркал разной степени кривизны сейчас – пруд пруди. Но место – найдется. Вокруг много всякой дряни, которую нужно отражать. И хлебушек – какой-никакой. И Оскара дадут…
Поставьте всех художников к стенке и расстреляйте, но художник – не зеркало! Тупо отражать – дело надраенного унитаза. Художник – творец своего мира. Параллельного мира, который, конечно, соприкасается с реальностью, но как-то странно, своеобразно… И воздействует на реальность, наверное… Как глубок был мир Возвращения и Елены (а сколько точек соприкосновения с миром Тарковского и его Жертвоприношения!)? И вот, как слепой щенок – тыкаешься и ищешь подобного мира в Левиафане – а его просто НЕТ! Внешне все почти так же, а внутри – пустота. Поначалу что-то начинается... А потом – как будто выключатель щелкнул. После первой сцены с митрополитом. Почему? Попробую объяснить.
Почти никому еще не удавалось интерполировать священника в пространство фильма. Это – дело будущих гениев, и это очень сложно. Дело в том, что я не знаю ни одного полноценного образа священника в современных фильмах (разве что образ старца в Острове – благодаря Мамонову, – но это особый случай; я не беру Бергмана, Брессона и итальянцев – это другая эпоха и иной изобразительный язык), да и в литературе их совсем мало (разве что в «Соборянах» Лескова да у Грэма Грина в «Силе и славе»). А изобразить православного епископа – сверхсложно. У тех, кто пытался, получались крашеные клоуны. А священник, как ни крути, лицо сакральное, и его сакральность (пусть искусственная) неизбежно вступает в конфликт с сакральностью иного типа – сакральным пространством кинокартины. И сразу происходит то, что мы называем десакрализацией: плюс на плюс дает минус (ну уж совсем утрируя), фильм выталкивает нас из своего мира. Мир разрушается.
Подобный эффект мне приходилось наблюдать неоднократно, поэтому не стоит вообще вводить в кинокартину подобные образы – все равно не получится (как это делал, к примеру, Тео Ангелопулос – священник у него только изредка мелькает перед камерой). Левиафан имеет, конечно, свой собственный внутренний мир (иначе не было бы фильма), но этот мир из-за очевидных «ляпов» стал предельно плоским и примитивным – как мир телесериала. Даже если убрать бездарную концовку и все сцены с епископом, фильм не оживет. Почему?
Выключатель щелкает и по другой причине – сразу чувствуется идеологическая конъюнктура. Живой мир художника творится из «жизни жительствующей». Можно подумать, что Звягинцев никогда не жил в России, никогда не общался с епископами, никогда не видел мэров и губернаторов… Но если не видел и не пережил – зачем тогда изображать? Откуда такие карикатурные и неестественные, неживые, предельно утрированные и стилизованные образы? Могу с уверенностью ответить – с либеральных информационных порталов. Это – диагноз. Представьте: гений Леонардо списывает свою Джоконду с обложки гламурного журнала…
Ну не было в России, и никогда не будет подобных взаимоотношений чиновников и обывателей. И уж тем более фантазии (известного авторства) – формат взаимоотношений местного архиерея и губернатора (мэра). Это похоже на детские страшилки. Как рассказы о том, что на Руси по улицам медведи ходят. В каком фантасмагорическом сне привиделось такое сценаристу и режиссеру? А эти «пастырские» наставления? Какое больное сознание могло их родить? А язык? Ну как же так можно самого себя так «обделать»?
Ко всему прочему это не просто прецедент – это обобщение. Автор неоднозначно говорит: такова вся Россия (как же нужно ненавидеть собственную страну, чтобы ТАК о ней сказать! – простите, к слову). В этом смысле фильм имеет совсем иной формат – не тот, который имели предыдущие фильмы Звягинцева (они были частными, там не было обобщений). И это – одна из причин провала – вряд ли стоило браться за непосильное.
Вернемся назад. Для того, чтобы показать, как оно есть на самом деле, надо ЗНАТЬ, как есть на самом деле. А разве может художник что-либо знать? Трезвение разве не относится к списку обязательных профессиональных качеств художника? Он может лишь чувствовать и доверять – доверять Тому, кто водит его кистью (можно Его назвать музой – если кому так привычнее). Поэтому он и есть – ХУДОЖНИК, а не журналист, не бухгалтер и не стенограф. Поэтому его мир – вселенная, а не монитор компьютера и не газетная полоса. Именно на чувстве собственного незнания и робкого прикосновения к Чуду и держится все искусство. Не может быть никакой однозначности и полярности. Современное искусство состоит из недосказанностей. Оно само – недосказанность, и вовлекает в творческий акт зрителя. Ну нельзя же превращать зрителей в тупое быдло, повторяя набивший оскомину примитив: «во всем виноваты чиновники и попы». Искусство несовместимо с идеологией. Куда девалась многозначимость и недосказанность, психологическая и нравственная глубина предыдущих фильмов? Вместе с ней ушел и язык былого Звягинцева. Где бергмановская неторопливость, где застывшая камера, где потрясающая операторская работа? И мата раньше у Звягинцева не было, и обнаженки, кстати… А теперь стало все как у всех… Время отпевать.
Путь к знанию (то самое наивное – как есть на самом деле) – в действительности непрост, и всегда лежит через аскезу (можно сослаться на авву Исаака Сирина – о степенях ведения (Слова подвижнические. Слово 26-29). Конечно, художник – не монах. Но у него своя аскеза, свой подвиг и своя жертва. Акт творчества – его таинство. Ради этого акта художник заглушает в себе – все. Все страстное, человеческое, расчетливое – должно отойти – иначе таинство не свершится. В данном случае произошло поругание таинства. А это всегда кощунство – профанация сакрального. И за этим всегда стоит личное человеческое падение. Ну неужели можно представить бОльшую трагедию – человек стал художником, вкусил сладость ведения, и затем вновь скатился к тому, от чего бежал и отрекался? А вы мне говорите – не плачь? Тут не плакать – рыдать надо. Искусство и правозащитничество – два противоположных полюса. Я и не предполагал, как мгновенно можно скатиться…
Всех обымать любовью может только Бог. Я выгнал Звягинцева из своего мира. В моем мире нет ни Звягинцевых, ни Кураевых, ни еще очень многих, чьи имена я забыл или не знал. Пустая болтовня превращает этот мир в ад. Как ребенок, который хочет спрятаться, закрывает ладошками глаза. И мир этого ребенка за ладошками гораздо больше того мира, который снаружи – грязного и жестокого. Как прекрасен этот мир! Потому что за ладошками ребенка живет Бог. А открой ладошки – папин ремень. Не надо бить ребенка!
Мальчик, не открывай ладошки!
А вы?
Крылов Георгий, протоиерей, 15 января 2015 г.
http://www.bogoslov.ru/text/4385022.html
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Воскресенье, 18.01.2015, 21:26 | Сообщение # 35 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Левиафан. Честный фильм о Боге и вере
Дискуссия Правмира о фильме Андрея Звягинцева "Левиафан". Отклик монаха Диодора (Ларионова)
Надо сказать, что о «Левиафане» Звягинцева я узнал из рецензий в интернете, которые в последнюю неделю стали расти в геометрической прогрессии, причём одни авторы превозносили фильм до небес, а другие проклинали. При этом бросается в глаза, насколько сильно обострились чувства у людей со специфически «патриотическим» сознанием: снова это ощущение обиды, плевка в душу, ощущение, что наврали о христианстве, оболгали Родину — её и так поносят и хотят втоптать в грязь, а тут ещё это злосчастное кино. Говорили так же и о заказном характере фильма, о его нацеленности на западную аудиторию, ожидающую «хорошее» кино о «плохой» России… Но когда два дня назад появился отзыв протоиерея Георгия Крылова на сайте «Богослов.Ru», в котором автор сжигал не только диски с фильмами и самого режиссёра, но и всю русскую литературу заодно, а потом постепенно перешёл на язык неконтролируемого потока сознания, так что я даже усомнился в здравии и психологической вменяемости отца протоиерея вследствие пережитого стресса от просмотра фильма…, — тогда я понял: надо смотреть!
Фильм начинается со сцен неописуемо красивой природы и захватывает с первых кадров. Остатки брошенных судов на берегу соседствуют с величественным скелетом кита, когда-то выброшенного на берег, а полуразвалившиеся пятиэтажки — с непоколебимой и словно бы не подверженной тлению северной природой, скалами и заливами, прибрежными насыпями и вечным северным морем. Когда нет претензий и позирования перед публикой, когда художник не выдаёт свой стиль за язык бытия, а позволяет бытию говорить на его собственном языке, тогда зритель откликается не на какие-то надуманные теории и идеи автора, а встречается с самой действительностью, и всякий раз такая встреча происходит у каждого человека по-своему.
Происходит нечто неуловимое, но единственно важное, какое-то изменение, сдвиг, некое экзистенциальное событие. Это параллельное существование личной драматической истории и вечной не изменяющейся природной стихии, живущей своими законами, красной нитью проходит через весь фильм и, кажется, намеренно подчёркивается режиссёром. Мне это напомнило точно такое же ощущение в книге «Море, море» Айрис Мёрдок. Когда в середине фильма, в один из кульминационных моментов, главная героиня, решившаяся на отчаянный поступок, приходит на берег, на фоне её лица, показанного крупным планом, в море выныривает и плещется огромный кит, который, несомненно, символизирует Левиафана. Морской кит, напоминающий о чудовище-Левиафане, как символ, отражает внутреннее воздействие Левиафана невидимого, выбирающего жертв по собственной прихоти.
Развитие сюжета идёт настолько динамично, что удерживает всё внимание на протяжении 120 минут. Причём, если вначале сюжет раскачивается неторопливо, как будто хочет обмануть неискушённого зрителя картинами ландшафта и заболтать его бдительность семейными неурядицами и сценами пьянства, то вторая половина фильма развивается в темпе остросюжетного триллера. Сильнейшие образы, особенно в исполнении Серебрякова, заставляют погрузиться куда-то на глубину и в этой глубине видеть личность во всём её измерении, в её падении и незащищённости, в страдании и надежде. И на этой глубине естественным образом рождается вопрос о Боге.
Некоторые рецензенты (особенно прот. Крылов) сетовали на то, что в фильме «ничего не сказано о Боге». А мне показалось, что главная тема фильма — это Бог. Нет, не судьба Иова, не государство, ставшее Левиафаном, не сложности криминальной России, не лицемерие церковников. Это всё фон и предпосылка для главного вопроса, который, кстати, прямо задаёт в одном из эпизодов герой Серебрякова: «Где твой Бог?» И ему отвечают: «А ты какому богу молишься?» И это даёт указание на то направление, в котором следует искать ответ. Можно заметить, что на протяжении фильма герои постоянно задают друг другу в разных ситуациях один и тот же вопрос: «Ты веришь в Бога?» Но никогда не звучит прямого ответа, ни утвердительного, ни отрицательного — собеседники лишь пожимают плечами, либо отговариваются («я верю в факты»), указывая на неуместность вопроса. Однако всегда создаётся ощущение некоей недосказанности, неловкости, посредством которых обнаруживается провал в подсознание, где этот вопрос живёт и не даёт покоя, даже нарывает, образуя гнойники. Здесь симптоматичной оказывается роль официальной церковной власти: она, насколько это видно из фильма, единственная, кто не задумывается над этим вопросом и у кого ничего не болит. Эта рана мучает алкоголика, мучает изменницу-жену, даже бандюгу-губернатора (он тоже задаёт такой вопрос). Она тревожит и простого сельского попа. Но когда начинает говорить митрополит, и в финале это звучит ужасающим аккордом, всякий вопрос о Боге словно исчезает. Словно его и не было никогда. Не было трагедии, смерти, слёз, преступлений. Не было греха и искупления. Словно Христос не воплотился.
И после этого заключительного аккорда мы снова видим безмолвие природы. И теперь это уже переосмысленная природа. Природа, тихо и смиренно, как Бог, присутствовавшая при всех событиях в рассказанной истории. Мы поднимаемся на новый уровень и видим, что Левиафан, пожирающий этих людей, меняет маски, преобразуется, пожирает каждого своим собственным способом. Но за всеми этими масками стоит настоящий Левиафан — утрата веры, безверие. Левиафан вздымает свою гриву, когда на зов этих грешников, алкоголиков, блудниц и убийц, Церковь отвечает пустой риторикой, усыпляющей совесть, помпезными шествиями, грандиозными стройками. Она ослеплена лучами Левиафана — научилась играть, сидя у него на брюхе, и даже не замечает, что первой устремляется с ним на дно. Левиафан — там, где вместо рыбы даётся камень, где вместо веры — лицемерие. Где вместо хижины Иова — белокаменный храм.
Заключительные виды природы говорят о присутствии. Безмолвный океан больше может сказать о Боге в этой казалось бы печальной истории, чем богоустановленные институты, продавшие себя в рабство за лесть и похвалу. Так получается, что океан дарит надежду. Бог сильнее Левиафана, даже если в жизни, как у Иова, всё оказывается во власти последнего.
Недосказанность в фильме только видимая. Мне кажется, фильм пробуждает веру. Веру в совесть, веру в святость, веру в чистоту души. Веру в Бога. Драма, раскрытая в фильме, только кажется личной или социальной. На самом деле это универсальная драма, в которой обнажаются исконные для человеческой души противоречия, свидетельствующие о возложенном на неё бремени выбора между добром и злом.
Есть поговорка, что молодца и сопли красят. Такими «соплями» в фильме оказывается совершенно неправдоподобное изображение духовенства. Карикатурный митрополит то и дело за столом наставляет губернатора на верный путь вымученными и как будто бы написанными заранее фразами, которыми нормальный человек не выражается. Приходской священник сходу начинает, как безумный, цитировать встретившемуся алкоголику пассажи из Библии… Во всяком случае, неудачность этих эпизодов, мне кажется, не случайна: она органично вписывается в общий экзистенциальный подход режиссёра к реальности. И в этой реальности нет места таинственному бытию Церкви, коль скоро фильм не выражает — и не может выражать — подлинного богословия спасения. Поэтому здесь и не надо искать того, чего в этом фильме нет. Но то, что в этом фильме есть, крайне необходимо усвоить сегодня в первую очередь верующим. Режиссёр не подводит к осмыслению отношений между Богом и миром в перспективе церковного бытия, потому что он не богослов; но он показывает, как все эти страдающие и погибающие души попадают в водоворот, устроенный Левиафаном, если Церковь отсутствует. Если она изменяет своей сущности и выступает в роли самого Левиафана. История бесконечно повторяется: именно Церковь в лице своих служителей снова и снова предаёт и распинает Христа. Режиссёр всеми возможными средствами пытается лишь указать на то, что эта проблема актуальна и современна.
Ещё хочу сказать, что многие рецензенты писали о различных нестыковках в сюжете, о нелепом поведении героев, о несовпадениях с «Книгой Иова» и другими библейскими персонажами, об искажении российской действительности, церковной действительности, и прочее. Я всё это оставляю за скобками, потому что эти копания не дают ни малейшего шанса к тому, чтобы приблизиться к пониманию той задачи, которую ставил перед собой режиссёр и которую он выполнил блестяще. В данном случае правда — это то, что говорит автор и художник. И от этой правды только и стоит отталкиваться.
Тому, кто не смотрел фильм, советую никого не слушать, не читать возмущённых отповедей и рецензий, дышащих праведным гневом и обидой на затронутые «святые чувства», и обязательно посмотреть. После просмотра становится абсолютно ясно, что режиссёр не рассчитывал ни на какие награды, а спокойно снимал то, что ему важно, и рассказывал о том, что для него дорого. В фильме Звягинцева нет никакой обиды для России, потому что показанная действительность, хотя она может быть и утрированна в некоторых моментах, касается не России, — она касается всякого человека, независимо от национальности и страны проживания. Европейские и американские режиссёры уже давно во множестве снимают подобные социальные драмы, и это свидетельствует о зрелости общества, в котором эти фильмы появляются. Но такого универсального размаха, как в «Левиафане», я всё-таки не встречал. «Левиафан» — это очень зрелый фильм. Это честный и ответственный, фильм о Боге и о вере. Это фильм о духовной реальности и о том, в каком отношении к этой реальности находится современный человек.
Для меня этот фильм — праздник.
Монах Диодор (Ларионов) | 18 января 2015 г.
http://www.pravmir.ru/leviafa....BZFQQmo
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Понедельник, 19.01.2015, 21:51 | Сообщение # 36 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Знак беды
Юрий Сапрыкин — о том, почему «Левиафан» нравится на Западе и раздражает в России
В понедельник, 12 января, «Левиафан» Андрея Звягинцева взял очередную кинонаграду — «Золотой глобус» в номинации «лучший фильм на иностранном языке». Кроме того, лента, премьера которой состоялась на Каннском фестивале в 2014-м, выдвинута от России на «Оскар». Тем временем пиратская копия «Левиафана» появилась в сети: фильм широко обсуждали в русском фейсбуке, называя лучшей работой Звягинцева — и, в то же время, русофобским кино, снятым по заказу Запада. Журналист Юрий Сапрыкин по просьбе «Медузы» посмотрел пиратскую копию фильма и выяснил, что «Левиафан» — это слово о законе и безблагодатности: если кино и рассказывает о коррупции, то исключительно в первоначальном латинском смысле этого термина.
Так получилось, что дискуссию по поводу «Левиафана» я изучил даже раньше, чем посмотрел кино. В позднесоветские времена особо важным фильмам — про войну, тружеников тыла или положительного председателя колхоза — устраивали так называемую всесоюзную премьеру; слитая в сеть копия долгожданного фильма производит в 2014-м примерно тот же эффект, что в 1983-м — одновременный выход киноэпопеи Юрия Озерова на всех широких экранах великой страны. От «Левиафана» в последние дни не спрятаться, в том числе благодаря «Золотому глобусу», и открывая окошко ютьюба, ты уже заранее представляешь, с чем придется иметь дело. Это чернуха (если не очернение), смелое разоблачение путинского режима (или, как вариант, конъюнктурная русофобская поделка на потребу Западу), набор штампов о русских для внешнего употребления (или до боли точный портрет сегодняшней России), не понятный нормальным людям фестивальный артхаус, коммерчески просчитанный продукт для западного проката, фильм о вере, без которой невозможно жить, фильм, после которого хочется повеситься, фильм о самой сути России, фильм про рашку-говняшку. Российские зрители немедленно разбежались по разные стороны баррикад и начали обстреливать друг друга ручными противотанковыми статусами — как, впрочем, и в любых недавних общественных дискуссиях. Поэтому, как требует логика фейсбука, для начала необходимо залезть на воображаемую табуретку и во всеуслышание заявить о своей позиции (даром что никто не спрашивал).
Я не считаю просмотр пиратской копии «Левиафана» ужасным преступлением — преступлением, скорее, является то, что для российского проката Звягинцев вынужден был вырезать из фильма весь мат; тем не менее, если бы существовала понятная система, позволяющая всем, кто посмотрел пиратку и кому от этого стыдно, перевести авторам несколько сотен трудовых рублей — это было бы правильно. Я не увидел в фильме никакой особенной чернухи — даже на фоне одиозного фильма «Дурак» (не говоря уж о Балабанове) «Левиафан» выглядит по-европейски корректным, если не сказать — стерильным; ну и вообще, кто «Маленькую Веру» смотрел — тот в цирке не смеется.
Я не считаю, что Звягинцев собрал в фильме русофобские штампы — тем, кто возмущается, что герой Алексея Серебрякова пьет водку из горла, хотелось бы напомнить, во избежание спойлеров, в какой именно ситуации герой Серебрякова пьет водку из горла, и скажите только, что это не оправдано драматургически; ей богу, это все равно, что считать русофобским штампом неоднократно (и по делу) произнесенные в фильме слова «…» или «…..».
Все претензии по поводу искусственных диалогов или натянутой драматургии — это вообще, простите, смех: это крепко придуманная и внятно рассказанная история (нитки не торчат, все швы на месте), герои которой разговаривают на стопроцентно узнаваемом языке, какой ты ежедневно слышишь в вагоне метро или очереди в ЖЭКе; автор английских субтитров явно пасует на пассажах типа «Аншлаг» на выезде» или «абонент временно не абонент».
Подозреваю, что все упреки в схематичности, просчитанности и конъюнктурности, в том, что режиссер слишком патетичен, а к героям относится без любви, связаны как раз с особенностями звягинцевского киноязыка — и именно эти особенности (а не антироссийская конъюнктура) позволяют ему получать «Глобус» и претендовать на «Оскар». Это холодное, рациональное, европейское кино — в той же степени, в какой рациональным и бесчувственным можно назвать Ханеке или Бруно Дюмона, и работает оно примерно с тем же кругом тем, над которым рефлексирует каннская элита: человек и непреодолимые силы судьбы, человек и его неисцелимая подверженность злу, человек в мире, оставленном богом. Ну и совсем абсурдны подозрения, что «Глобусы» и призы в Каннах — это часть антироссийской кампании, в которую добровольно вписался Звягинцев: подозреваю, что люди, голосовавшие за эти призы, про Путина вспоминают примерно раз в год, о коррупции на всех уровнях властной вертикали или взаимоотношениях этой вертикали с РПЦ они знают приблизительно ничего, Россия в их картине мира находится на самой дальней периферии, а делать по ее поводу хоть какие-то политические жесты — совсем не их профессия. С тем же успехом можно считать, что награды «Догвиллю» — это спланированный антидатский выпад, а «4 месяца, 3 недели и 2 дня» шли в прокате по всему миру, потому что злонравно очерняли Румынию. «Левиафан» (как и вышеупомянутые аналоги) ценен для условного оскаровского комитета лишь тем, что он рассказывает абсолютно универсальную историю на языке, понятном из любой точки европейской христианской цивилизации, а узнаваемые обстоятельства места и времени, в которые помещена эта история, понятны только нам, и только нас способны раздражать.
Да, это безысходное кино — но не в том смысле, что в России жизни нет и не будет: в мире «Левиафана» не очень понятно, где эта жизнь есть, и была ли вообще. Навязчивые евангельские метафоры присутствуют здесь в качестве фигуры отсутствия — рыба сгнила с головы, корабль выброшен на берег и давно проржавел, сам Левиафан — то ли, согласно Библии, слепые силы судьбы и природы, с которыми невозможно договориться, то ли, по Гоббсу, рациональная машина государства, выводящая своих граждан из естественного состояния войны всех против всех — напоминает о себе лишь обветренным остовом на берегу, а если и показывает на секунду еще живую, мощную и мокрую спину, то это всегда сигнал тревоги, очевидно знак беды. Лицемерные попы и продажные чиновники — это скорее не хтоническое чудище, а змея, кусающая себя за хвост: они творят злодейства, чтобы получить легитимность, которая нужна им, чтобы творить злодейства; они благословляют друг друга на мерзости, смысл которых — в том, чтобы получить новое благословение, это не примета российской политической системы, а что-то типа планеты Меланхолия: слепая сила, которая разрушает все живое просто потому, что иначе не может — и еще потому, что все заранее виноваты во всем, за возможным исключением детей, но о них позаботится государство.
«Левиафан» — это слово о законе и безблагодатности, где термин «коррупция» приобретает первоначальный латинский смысл — это порча, гниение, повреждение человеческой природы. Бедствия, которые сваливаются на главного героя, — это не испытания, посланные кем-то свыше, они случаются не затем, чтобы его исправить или проверить на прочность, на них невозможно ответить стойкостью или подвигом — это просто звенья проклятой цепи, состоящей из мелких испорченных воль, а закон или религия оказываются лишь способом придать этой цепочке необходимый формальный лоск. В сущности, Звягинцев продолжает тему, начатую им в «Возвращении», только с меньшей степенью метафоричности — Отец уехал, растворился в тумане, а Дети устроили постыдную грязную игру, в которой проигравшим неизбежно оказывается тот, кто решил просто постоять в сторонке, никому не делая зла. А то, что сегодняшняя Россия предоставляет для этого сюжета подходящие декорации — в этом уж точно не оскаровский комитет виноват.
Юрий Сапрыкин, 13 января 2015
https://meduza.io/feature/2015/01/13/znak-bedy
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Понедельник, 19.01.2015, 21:51 | Сообщение # 37 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Заполярные мнения
Фильм "Левиафан" стал предметом страстного обсуждения — от канонизации до демонизации
"Левиафан" Андрея Звягинцева выйдет в официальный российский прокат, причем в цензурированной версии, только 5 февраля, но фильм уже стал предметом страстного обсуждения — от канонизации до демонизации.
Разумеется, интерес к картине Андрея Звягинцева подхлестнули призы международных фестивалей — начиная с Каннского и кончая "Золотым глобусом". При этом продюсеры придерживали фильм, упорно не выпуская его в отечественный прокат: это, с одной стороны, подогревало ожидания, с другой — создавало риск, что пар выйдет из кастрюли раньше времени. В самый последний момент произошла утечка: "Левиафан" слили в интернет, и теперь он доступен для бесплатного (нелегального) просмотра.
Парадоксально, но факт: на данный момент более дефицитной оказывается цензурированная версия фильма, которой пока еще никто не видел. Чем она отличается от оригинальной, домыслить нетрудно — прежде всего отсутствием в лексиконе обсценных слов, которые будут приглушены/заглушены или переозвучены. Можно не сомневаться в том, что при этом фатально пострадает образ коррумпированного мэра в исполнении Романа Мадянова, по-животному органичный со своими жирными матюгами. В остальном ущерб будет не так заметен, и, учитывая всю сумму обстоятельств вокруг "Левиафана", им можно даже, хоть и не без сожалений, пренебречь.
Прецедент, созданный прокатной историей этой картины, не хуже ее самой показывает, насколько глубоко наше общество проникнуто неправовым сознанием. Те же самые бдительные зрители, которые фактически выступают за возрождение цензурных запретов (под девизом "какого рожна государство должно финансировать фильмы, критикующие власть?"), без всяких рефлексий нарушают авторские и коммерческие права кинематографистов. Чтобы потом призвать их к ответу. Православный активист Кирилл Фролов называет "Левиафан" поганой клеветой на русскую церковь и поднимает народ на "тотальную православную миссию в области кино". Член Общественной палаты РФ Сергей Марков обозвал картину антироссийским политическим заказом. А Татьяна Трубилина, глава поселения Териберка, где снимался фильм Звягинцева, недовольна тем, как показана тамошняя жизнь (она выглядит бесправной и бесперспективной, в то время как на самом деле Териберка процветает).
Наверняка все трое посмотрели фильм, не заплатив за билет. Это же касается огромного количества интернетовских рецензентов, пополнивших за последние дни боевые ряды отечественной кинокритики. Что само по себе не так уж плохо, невзирая на рекордное количество глупостей, сочиненных про "Левиафан". И даже инвективы особо принципиальных из породы "не смотрел, но считаю" в конечном счете делают очевидным факт: фильм Звягинцева стал мегасобытием и вырвался по своему воздействию далеко за стены кинематографической "фабрики грез". Он никого не оставил равнодушным: и славят, и хулят с пеной у рта, с сердечным надрывом. Его называют антипутинской акцией, подрывающей государственные устои и духовные скрепы, акцией, устроенной, чтобы навредить имиджу России. И его же уличают в том, что это гламурное, "упаковочное", в итоге пропутинское кино, из которого выхолощен социальный протест. Не потому ли Россия выдвигает на "Оскар" именно "Левиафан", а, скажем, не "Солнечный удар" Никиты Михалкова?
Когда недостатков и претензий прямо противоположного свойства накапливается слишком много, становится ясно, что перед нами крупное произведение, выламывающееся из канонических рамок. Впрочем, многим это было ясно еще с первого каннского просмотра — тем, кому посчастливилось на него попасть и увидеть картину в великолепном техническом качестве, с полноценными изображением и звуком, создающими ту магию кино, которая решительно пропадает на экране монитора.
Истерика всякий раз сопровождала появление фильмов, меняющих не только историю кино, но и историю общества. "Сладкая жизнь" Федерико Феллини и "Виридиана" Луиса Бунюэля вызвали проклятья клерикалов. "Андрея Рублева" Андрея Тарковского травили за искажение русской истории. Уже в нашем веке сколько было сломано копий вокруг фильма Сергея Лозницы "Счастье мое", который обвиняли чуть ли не в воспевании фашизма. Или вокруг "Груза 200" Алексея Балабанова, по сравнению с некрофильскими ужасами которого "Левиафан", лишенный всякого намека на декадентство,— чистая классика.
Тем более диковинно убеждаться в том, что некоторые фанаты изощренного мира Балабанова не смогли прочесть достаточно прозрачной притчи Звягинцева. И принялись судить ее по законам примитивного жизнеподобия или мещанской морали. Кто-то, напитавшись мрачной энергией картины, испытывает внезапный прилив любви к родине и светлому пионерскому детству. Кто-то чувствует личное оскорбление: что его вываляли в грязи, окунули в океан подлости, столкнули с какими-то ужасными людьми, которых никогда, никогда не встретишь в жизни. Нет, речь идет не о мерзавце мэре и его подручных, не о лицемерных попах, строящих храмы на костях, а о главных героях, страдающих от неправедной власти. Оказывается, они вполне заслуживают того, чтобы с ними обращались как с дерьмом, ибо они и есть дерьмо. Главным аргументом в доказательстве этого тезиса становится измена героини своему мужу с его другом-адвокатом. Ведь это решительно невозможно, так не бывает среди порядочных людей, тем более русских, а значит, по менталитету бывших советских.
"Левиафан" можно не любить, можно ненавидеть (это я как раз понимаю), но не уважать гораздо труднее. Все такие попытки оборачиваются против тех, кто их предпринимает: сразу вылезают мелочность, беспомощность, пошлость аргументации. Не находится никаких свежих слов, кроме пресловутой "чернухи" и — нынче почти столь же ругательного — "артхауса". Якобы именно этого ждут от России на зарубежных фестивалях и на "Оскаре". Да ничего там не ждут, успокойтесь, им начхать на Россию с ее комплексами — своих забот хватает.
"Левиафан", когда его смотрят в Канне или Лос-Анджелесе,— это просто кино со своими достоинствами и недостатками, и если оно побеждает, то страна производства тут ни при чем. Даже "Покаяние" Тенгиза Абуладзе, появившееся в разгар перестройки, судили не по политическим, а по общехудожественным меркам. Сколько ни старался Элем Климов, будучи в жюри, пробить ему Золотую пальмовую ветвь Каннского фестиваля, она досталась французской картине "Под солнцем сатаны" Мориса Пиала. Абуладзе уважили почетным, но все же вторым призом. И если этот фильм остался в истории, то не благодаря артистическим достижениям, а в силу той символической роли, которую он сыграл в ниспровержении сталинизма и распаде советской империи.
Какую роль сыграет фильм Звягинцева, мы пока не знаем. "Левиафан" продолжает тему "Покаяния": дорога хоть и ведет к храму, но храм построен не теми, не так, не там. Да, это публицистика, ради которой режиссер жертвует многими фирменными элементами своей художественной мастерской. Зато он обретает новое, более свободное и более длинное эпическое дыхание. Оно позволяет ему выразить доминирующее чувство: сопротивление злу мучительно, опасно, возможно, обречено, но — неизбежно. И в этом среди прочих — христианский смысл фильма. Попытка противостоять беспределу и мраку делает Николая в исполнении Алексея Серебрякова героем нашего времени. Героем трагическим: как известно из истории культуры, такой герой не совпадает по фазе с эпохой, он или впереди, или позади, один в поле воин.
Андрей Плахов
http://www.kommersant.ru/doc/2643485
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Понедельник, 19.01.2015, 21:52 | Сообщение # 38 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Андрей Звягинцев – РБК: «Я мечтал, чтобы зритель открыл свой ум»
В преддверии премьеры фильма «Левиафан» режиссер Андрей Звягинцев поделился с РБК своими ожиданиями от российских зрителей, рассказал, как приняли ленту на Западе, и объяснил, почему номинант на премию «Оскар» вызвал такую волну дискуссий на родине
– Здравствуйте, Андрей. В первую очередь, хочу поздравить вас с этой ошеломительной победой на «Золотом Глобусе» и номинацией на «Оскар» и все те фестивали и награды, которые были за последние полгода.
– Спасибо.
– Расскажите, как американцы и европейцы приняли фильм?
– Мягко говоря, слишком хорошо складывается судьба фильма и в Европе, и в Америке. Во всяком случае, я могу опираться на то, о чем свидетельствуют рейтинги публикаций о фильме в Америке. Какая-то единодушно позитивная встреча картины в американской прессе. Что касается аудитории, а об аудитории мне трудно судить, потому что пока та аудитория, которую я встретил, она довольно специфическая. Первый показ – это были профессионалы, что называется высокий уровень профессионалов. Фестиваль в Колорадо, который уже много лет держит марку одного их самых высоких экспертных сообществ американской киносреды. Том Ладди, глава этого фестиваля, пригласил «Левиафан». И все те мнения, которые я слышал от людей в зале, были очень позитивными.
– Вы для себя чем объясняете этот успех?
– Может быть, фильм такой. Я не знаю. Другого объяснения просто и нет. Мне кажется, эта история абсолютно универсальная, она понятна в любой точке мира, она понятна любому человеку, кто может открыть сердце и сочувствовать, сопереживать тем персонажам, на которых мы пристально смотрим в фильме «Левиафан».
– А ведь фильм рождался очень долго – семь лет...
– 2008 год, я помню. В течение года мы ходили вокруг да около. Ну вот, в результате спустя какое-то время эта история проросла где-то внутри и превратилась совершенно в другой плод. Дело в том, что мы не пересказываем историю, которая случилась в Америке. Думаю, что всякий, кто познакомится с историей Химейра [Марвин Джон Химейр выступил прототипом главного героя] и посмотрит внимательно фильм, уверен, что каждый здравомыслящий человек скажет, что совершенно непонятно, что тут осталось от истории, случившейся в Америке. Это не какой-то экспорт или перенос с одной почвы на другую, не спекуляция на этой теме, а вживление в социальный контекст, в фактуру нашей действительности. Это совершенно русская история, просто это семя, которое называется Марвин Джон Химейр, упало в землю и там растворилось полностью и целиком, и на его месте выросло совершенно другое дерево.
– Говорят, что художники всегда воплощают жизненные переживания, которые близки им самим. Какие ваши личные переживания отражены в этом фильме?
– Это не какой-то мой конкретный частный случай.
– Какую струну в вас это задело?
– Все то, что вокруг нас происходит. Это все меня волнует, все меня беспокоит. Это опыт последних нескольких лет. Поскольку в 2008 году эта идея нашла отклик и захотелось об этом что-то рассказать, а дальше на протяжении нескольких лет собирался какой-то материал. Из наблюдений, созерцания, из тревог, из переживаний за то, что происходит вокруг.
– Вы собрали все, что хотели?
– Того, что собрали, вполне достаточно. Больше собрать было нельзя.
– Вы довольны конечным продуктом?
– Я удовлетворен результатом, потому что мы все сделали, что хотели, и, в общем, практически везде дотянули до эталонной меры того замысла, о котором грезилось.
– 5 февраля премьера «Левиафана». Чего вы ждете от российского зрителя, как он может принять? У вас есть какие-то ожидания?
– Я уже вижу, как российский зритель реагирует. Я думаю, что это будет примерно в тех же пропорциях, но зато у фильма появится шанс продемонстрировать себя в полную силу. Полной силой я называю большой экран: совершенно другое качество звука, изображения и так далее. Большой экран – это не скомпрессированная копия пиратская.
– «Левиафан» выходит в очень непростое время. Обострение отношений с США, с Европой, санкции, внутренние проблемы обостряются. Как вы считаете, в нужное время мир увидел «Левиафан»?
– Время никто не выбирает. Замысел появился восемь лет назад, год назад он снимался. Эти события, которые сейчас разворачиваются на наших глазах, кто мог предположить, что это будет. Кому могло прийти в страшном сне, что мы в такой конфронтации, в такой изоляционистской парадигме будем существовать со всем миром. Так судьба сложилась, что фильм вышел именно сейчас.
– Как вы считаете, для фильма это нужное время?
– Я думаю, что фильм прозвучал бы в любом случае, в любое время. Главное, чтобы он был полезен. И я надеюсь, что он полезен и целителен. Хоть и горек.
– Как вы думаете, когда киноакадемики «Оскара» будут рассматривать ваш фильм, будет в принятии решения какой-то политический момент?
– Я этого не знаю. Какой смысл мне об этом думать: там их более 6 тыс. чел. Что значат мои предположения об этом? Да ничего. Просто пустые слова. Пусть они сами решат и сделают свой выбор, а уж из каких соображений, это неважно.
– Картина вызвала большой резонанс. В Каннах фильм показали еще в мае. Почему именно сейчас идет такая ожесточенная дискуссия вокруг фильма?
– Очень острый фильм, очевидно, затрагивает какие-то болезненные точки нашего бытия. Конечно, это вызывает реакцию. Это попадает на какую-то больную мозоль. Одно дело читать в рецензиях, о чем фильм, другое – увидеть картину. Мне кажется, что здесь в этом все дело. Хотя мне сбросил sms Доренко, он задал вопрос и предложил радиослушателям проголосовать. Вопрос такой: «Вы не видели «Левиафан», но вы считаете его антироссийским?» 48% сказали «да», 52% сказали «нет». То есть надежда, что здравый смысл пока еще не выветрился из голов моих соплеменников и соотечественников.
– Чем тогда вызвано такое решение?
– Собака воет, ветер носит, да. Что-то кто-то сказал, что это надо не любить. Мой призыв к зрителям: сесть и посмотреть самим. Ради бога, сделайте что-нибудь. Посмотрите фильм. Придите в кинозал и сделайте свое собственное суждение. Мы и так живем во многом суждениями других, что себе самим отказываем в невероятной возможности проживать собственную жизнь, а не жизнь под дудку чью-то. Не слушайте никого, верьте только своим глазам. Придите в зал и сделайте вывод: он антироссийский или нет.
– По поводу ожиданий. Был питчинг летом. Вы отстояли свою картину, получили финансирование. После это довольно странно звучат реплики министра культуры Мединского об «экзистенциальной безнадеге». Как это понять?
– Слава богу, не чиновники принимают решения, там экспертный совет. Они понимали, что они поддерживали. Я говорю о людях творческих, об экспертах из киноиндустрии, которые знают, что почем. Мединский – человек, в конце концов, это его частное мнение, он защищает свою позицию. Это его полное право не любить картину. Пока она ему не нравится – это хорошо. Как только он говорит о финансировании, тут мы вступаем на поле полемики серьезной. Министр как чиновник должен делать все для того, чтобы каждый голос был услышан. Если мы живем в общем культурном пространстве и свободны, то каждому автору нужно дать право высказаться. Это ведь как лакмусовая бумажка для власти – реакция художника, писателя, автора на происходящее. На самом деле он маркирует происходящее. Чтобы люди, дискутируя вокруг этого, вынося это на общественное обсуждение, осознание происходящих процессов, как-то пытались менять жизнь. Для этого искусство и существует – оно дарит тебе твой собственный портрет.
– Где граница отношений государства и художника, за которые нельзя переходить, на ваш взгляд?
– Нельзя заявлять, будучи министром культуры, и это мое мнение, что таким-то и таким-то, а то и поименно, что «я денег не дам». Мы все поровну владеем всем тем, что принадлежит этой земле, в том числе правом говорить все то, что считаем нужным. Это неотъемлемое право человека. Это ему гарантирует конституция – так на секундочку, да? Вот и все. Если мы опираемся на этот закон как на основополагающий, если мы исходим из этого, то, как говорит Михаэль Кольхас – тоже один из прототипов нашего фильма «Левиафан» – правом, дарованном мне природой. И никакой министр здесь не может влезть в мои отношения с миром и с людьми, которые меня окружают. Пафосно, может, звучит, но я любитель выходить на эти пути.
– Вы упомянули только позицию по финансированию, а вообще, в принципе, взаимоотношения государства и художника?
– Ну, взаимоотношения, они всегда сложные, потому что художник – он всегда в позиции критикующего. Это его долг, это его обязанность – вообще обязанность интеллигентного человека, думающего человека – подсказывать, что что-то не так. Что-то прогнило в Датском королевстве. Это было всегда, и я думаю, что это неотъемлемое право, что это необходимость и обязанность людей, которые занимаются искусством, кричать SOS.
– Как вы думаете, после «Левиафана» Минкультуры еще будет финансировать фильмы Андрея Звягинцева?
– Несомненно, у меня нет никаких [сомнений] на этот счет.
– Ну, собственно, сам Мединский говорил, что вы человек талантливый и одаренный, и надеется, что вы еще совместно снимете фильм...
– Он это сказал, да?.. Ну, тем более... Если есть желание поддержать – поддерживайте. Я к Мединскому обращаюсь.
– Я хотела бы развеять миф, потому что в Интернете говорят, как режиссер Звягинцев на государственные деньги снял «Левиафан» и позволяет себе вот такое про государство...
– Дело даже не в том, это значительная доля или нет – это же любимая тема всех тех, кто в анонимном пространстве вот этой непроницаемой сети обитают – сказать, что «на наши денежки...» и так далее.
– Там-то даже условия были, что вы возвращаете эти деньги...
– Нет, я про это ничего не знаю, это лучше вопрос Роднянскому задать. Но, по-моему, около 30% бюджета были деньги государственные. Это и Фонд кино, и Минкультуры совокупно, но я не поручусь – я <...> ни в цифры не влезаю, ни в эти отношения – я не знаю, что там происходит.
– А американских денег в бюджете не было?
– В бюджете не было и не могло быть никаких американских денег. Вы про Госдеп? Нет-нет... Еще выдумывают, что я где-то там живу в Лос-Анджелесе. Вот развею я этот миф – я живу в Москве всю свою жизнь. Живу в России. И у меня нет никакой недвижимости в Лос-Анджелесе, как говорят. Я уже не знаю, как на это реагировать, но, наверное, надо. Наверное, стоит подсказать людям, чтобы они не завидовали моим пальмам кокосовым на берегу в Майями. Нет у меня этого ничего.
– У вас у самого не возникало такой мысли уехать из России?
– Нет, никогда. Нет.
– Даже несмотря на то, что кто-то когда-то скажет про ваши фильмы?...
– Да пусть говорят, пусть говорят все что угодно. Какое это имеет отношение. У меня своя связь с реальностью, с моим домом, с этими людьми, с этой культурой, с близкими мне по духу людьми и с моим отечеством.
– Андрей, фильм попал уже в Сеть, так уже это случилось.
– Он попал в сети.
– Он заслужил определенную рекламу, и неплохую. Хотя в одном из интервью вы сказали, что считаете это воровством – смотреть фильмы в Интернете.
– Ну, в определенном смысле отрицать факт воровства не приходится. Все же знают, что такое пиратская копия.
– Очень многие выразили такую позицию: те, кто посмотрел фильм в Сети, готовы сходить в кино или купить билет другу. Они вложат свою лепту в бюджет.
– Это просто поразительно. Я удивлен всем этим инициативам. Один молодой человек, Слава Смирнов, если не ошибаюсь, создал сайт поддержки фильма. За просмотр люди могут жертвовать деньги. Решение Роднянского было таким, что все деньги будут переведены в фонд «Подари жизнь!» Чулпан Хаматовой. Я слышал эти призывы, прийти купить билеты кому-то. Это значит, что фильм попал в самое сердце, я мечтал, чтобы зритель открыл свой ум, освободился от химер, чепухи, которую ему вливают в уши, и сам посмотрел фильм, открыв при этом все просторы души, сердца, и узнал или не узнал бы той родины, где мы все живем. Я бы даже хотел сказать шире – той юдоли, где приходится жить вообще человеку, это я говорю об универсальности этого замысла и о реакции в Европе, Америке, Испании, Мексике – я видел этих людей своими глазами.
– Но по сути такое финансирование – это получается пост-краудфандинг. Как вам элемент такого финансирования проектов?
– Я недавно высказывался насчет краудфандинга, который затеял для своего проекта фестиваль «Артдокфест» Виталий Манский. Мне показалось, это какое-то безумие. Мы получаем отказ от министерства, и люди сами пытаются своими силами что-то собрать. Я смотрел на это как на какое-то странное, нелепое положение дел. Но в этом есть и позитивный оттенок. Никто кроме нас, нашими руками, не создаст событие или возможности встретиться с чем-либо, с фильмом или будущим. Поэтому если положение таково, ну пусть будет краудфандинг. В Европе или Америке очень много фондов. Сверхбогатые люди, осознавая ответственность перед теми людьми, которых они по сути эксплуатируют, понимая ответственность перед будущим общества, поддерживают и вкладывают деньги в огромное число инициатив культурных. У нас это все неразвито почему-то: у нас тоже достаточно богатых людей. И я думаю, что часть из них осознает то, о чем мы говорили, и деньги тратит не только на свои яхты. Не знаю, краудфандинг в Европах и Америках работает эта система поддержки, есть она там?
– У нас она актуальна точно.
– Ну да. Помоги себе сам, что называется.
– Власти поселка Териберки [где проходили съемки фильма] сказали, что на самом деле показанное в фильме – неправда и у них все хорошо. Вы же настаиваете, что это ваша правда и взгляд. Они и вы. Одна страна, одно время. Почему западный зритель увидел эту правду, а в нашей стране некоторые не хотят или не могут этого видеть?
– Я бы хотел обратиться к властям Териберки, чтобы глава поселка поняла, что фильм был снят в Териберке, но речь там идет не о ней. Териберка – прекрасное, дивной красоты место. В нашем фильме не снимались местные жители. Ну, один человек промелькнул, и то только потому, что он прекрасно произнес фразу «на шины ложи». Этот фильм – вымысел, но подсмотренный в жизни, не в Териберке, не в Мурманской области, не о людях севера рассказ, рассказ о людях вообще. Мы прекрасно ладили с териберчанами, мы жили у них в домах. Никто не хотел никого очернить, и уж тем более поселок Териберку.
– А вам не кажется, что российскому зрителю, касательно того вопроса у Доренко, стало обидно? На конкурсах вы, россиянин, представляете картину о России. Может, кого-то задел тот факт, что мировое представление о России может сложиться именно в таком виде?
– Человек, который впервые прочтет шекспировского «Гамлета», например, у него не сложится такое впечатление, что Дания – такая же тюрьма по-прежнему? Ну не складывается же такое впечатление. Нужно же отделять одно от другого. Это всего лишь один взгляд, не предполагающий полный объем.
– Андрей, в вашем фильме не раз звучит вопрос – «веришь ли ты в Бога»? Я вам хочу адресовать тот же вопрос.
– Это очень интимная сфера. Верить нужно в Бога, а не в священника. И это даже знает каждый священник. Я верю не в камни, не в мертвую букву, не фарисеям, я верю, что сказано в Евангелии. А то, как это трактуют, тут возможен диалог.
– Ассоциация православных экспертов готовит обращение в Минкультуры о том, что, по мнению активистов, картина порочит православную церковь, открыто критикует государство.
– Я хочу подчеркнуть и особое внимание обратить на то, что этот фильм не антиправославный. Не антихристианский. Диакон Кураев очень точно сказал – он антиклерикальный, вот и все. Мне кажется, церковь должна поддержать эту картину, на самом деле, там речь идет о той скверне, которая может войти в пространство между людьми и богом. Тут речь идет только о фарисействе. В конце концов, у нас фигура, вы видели ее, отец Василий – бессребреник. Зачем эта фигура? Как же можно назвать этот фильм антиправославным. Это просто в голове химеры. Это безумие просто. Здесь нет хулы на Бога. Нет хулы на Христа.
– Какая для вас самая большая награда за «Левиафан»? Это будет «Оскар»? – Отчасти об этой награде мы уже говорили. Это реакция тех людей, которые, посмотрев фильм, готовы его поддержать. Я даже мечтать об этом не мог. Главная награда – это сердечный отклик и понимание. Когда я вижу собрата, человека, который слышит и понимает, о чем мы говорим, то это и есть главная награда. Все эти железки с позолотой – это все прах. В случае с «Золотым глобусом» – это все-таки специальная аудитория, потому что голосовали 85-90 членов ассоциации мировой прессы, то есть это люди, пишущие со всего мира. Но вот тем не менее это событие, когда ты выходишь на сцену и держишь факт твоего признания твоих усилий, конечно, волнительно. Но главная интимная радость, глубокая, удивительная радость, когда ты видишь собрата.
– Я вам искренне желаю, чтобы вы взяли все главные награды.
– Спасибо большое.
19 января 2015
http://top.rbc.ru/society/19/01/2015/54bc768b9a79472616b02ab7
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Вторник, 20.01.2015, 17:50 | Сообщение # 39 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| «Левиафан»: против церкви… или за нее?
Почему христианам стоит не обижаться на новый фильм Звягинцева, наоборот – сказать спасибо режиссеру за разговор о церкви, которой всем нам не хватает – объясняет Андрей Десницкий.
Сначала – несколько слов о самом фильме. Много было фильмов на похожий сюжет: коррумпированная местная власть сметает со своего пути маленького человека, который ей почему-то мешает, а тот борется за свои права. Упоминают в качестве источника некую американскую историю, но с того же начинается еще «Илиада» Гомера: у Ахиллеса, Пелеева сына, царь Агамемнон отобрал младую Брисеиду.
Говорите, чернуха, такого, как в фильме, не бывает? Бывает, друзья, еще и не такое, если забыли – вспомните о станице Кущевская. Там много лет безраздельно правили бандиты при полнейшем попустительстве местных властей, и только после того, как убили в одном доме в один день сразу 12 человек, следственная группа из Москвы с немалым трудом распутала этот клубок.
Но обычно в таких фильмах зритель смотрит на злодейства бандитов, в нем зреет негодование и жажда мести. А потом он смотрит, как главный герой с хрустом крушит челюсть главного злодея, и испытывает чувство глубокого удовлетворения. Все расходятся по домам и не называют фильм «чернушным», даже если жестокости, насилия и низости в нем через край.
А у Звягинцева нет ничего такого. В кадре – ни преступлений, ни погонь, ни даже драк, хотя в сюжете одна драка играет важную роль. Мы видим только ее последствия… И вообще, последствия всего того, что творится за кадром. Мы видим, что главный герой не может, да и не хочет по-настоящему постоять за себя, горе он топит в водке, и если бы не мэр-бандит с его подручными, он бы, пожалуй, и сам быстро спился.
Фильм показывает человеческое страдание и заставляет зрителя сострадать, а это больно. К чему нам видеть шрамы на душах других людей? Лучше уж пусть очередной Ахиллес возьмет щит и меч и выступит на битву, а мы им полюбуемся… Только подобные битвы – это язычество. А христианство – оно про сострадание к грешнику.
Церковь в фильме присутствует весьма основательно. И что же там антиклерикального? Показаны жадные, наглые попы на мерседесах, погрязшие во всевозможных пороках? Да нет, ничуть. Благообразный епископ наставляет мэра-бандита вполне правильными словами, потом произносит в церкви вполне качественную проповедь, хоть семинаристам ее предлагай как образец.
Просто мы понимаем: все эти формально правильные слова ложатся ковром под ноги бандиту, который теперь уверен, что уж с Богом-то он обо всем договорился. А с людьми разберется.
А что, собственно, должен был бы сказать или сделать тот епископ? Впрочем, не к фильму вопрос, а к жизни. В Кущевской тоже была и есть церковь, в ней был настоятель. И что он должен был сделать, когда администрация, милиция, прокуратура ходили под бандитами, а местные жители благоразумно помалкивали? Батюшка должен был взять дробовик и переквалифицироваться в шерифа с Дикого Запада?
Или, может быть, должен был захлопнуть двери своего храма перед бандитами и их прислужниками? Но на каком основании? Суд их еще не осудил, а что явно небезгрешны – так церковь для грешников и предназначена. Ходят же, исповедаются, причащаются, жертвуют на храм. Не принимать их денег? Но откуда точно известно, что деньги ворованные? И других откуда взять – прихожане-то все больше небогатые? Что ж, если мэр небезупречен – теперь и храм в его городе не освящать?
Это ведь так по-нашему: все всё видят, все обо всем догадываются, но зло остается неназванным: «вы сначала докажите, а потом говорите!» А значит, можно как бы и не замечать этого зла. Назовем это неосуждением, вспомним про пчелок, которые ищут благоуханные цветы, в отличие от навозных мух…
Фильм показывает страшную вещь: оказывается, даже очень правильный пастырь может оказаться встроенным в бандитскую схему и сам даже этого не заметит. Но после Кущевской – что в том нового?
А есть и другой сюжет: священник встречает в убогом сельском магазинчике главного героя. Никаких мерседесов и роскошеств, батюшка, похоже, добрый, очень небогатый, искренне верующий. Перед ним – человек, который, как Иов, потерял всё. Только, в отличие от Иова, он и сам не великий праведник… Вот их диалог, тоже вполне библейский:
– Ну и чё? Где твой Бог… милосердный?
– Мой-то со мной. А вот где твой – не знаю. Кому ты молишься? В церкви я тебя не видел. Не постишься, не причащаешься, на исповедь не ходишь.
– А если б я свечки ставил и поклоны бил, у меня бы все по-другому было? Может, сейчас начать, пока не поздно? Может, жена моя воскреснет? Дом мне вернут? Или поздно уже?
– Не знаю, пути Господни неисповедимы.
– Не знаешь? А чё ты тогда на исповедь зовешь? Чё ты вообще тогда знаешь?
А батюшка в ответ цитирует книгу Иова, как раз место про Левиафана. И пересказывает ее сюжет, правда, у него выходит, что правы были перед Богом все-таки друзья Иова.
«Отец Василий, я же с тобой по-человечески, чё ты мне хрень гонишь» – да, эту реплику пьяного Николая не сравнить с вдохновенными речами Иова из библейской книги, которыми он отвечал своим благочестивым друзьям. Но смысл примерно тот же самый.
Они говорили ему правильные вещи, таких изречений в других книгах Библии множество можно насобирать. Но на живого и страдающего Иова они особенно-то и не смотрели, не вписывался он в их теории. Иов же говорил Богу, что думал и чувствовал, и Богу было это угоднее правильных и гладких речей. А друзьям казалось – богохульство.
Церковь за последнюю четверть века очень много рассказывала людям о себе самой: как она прекрасна, как устроена, зачем нужна. Наступает пост, и нам по всем каналам сообщат, что можно, чего нельзя в какой день вкушать, и не забудут добавить, что не в том главный смысл поста. И еще много общих, правильных слов. Потом будет праздник с трансляцией богослужения и с закадровым диктором, который, как на спортивном матче, все в очередной раз прокомментирует и пояснит. И опять много правильных слов.
Кто хотел, кому было важно – уже все это выучили наизусть. А в последнее время добавилась еще тема борьбы с врагами и «информационной войны против церкви», хотя еще Христос предупреждал: «Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо! ибо так поступали с лжепророками отцы их» (от Луки 6:26).
Словом, сторонний человек слышит от людей церкви о том, как ему себя вести, чтобы к церкви присоединиться, о том, какая замечательная и прекрасная церковь, как она устроена, как неправы те, кто говорит о ней плохо. Он очень много слышит о церкви, но обычно не понимает, зачем она ему нужна. Он хочет услышать что-то о себе, о своей боли, и что-то другое, кроме «молись, терпи и смиряйся».
Он видит, как церковь радуется с радующимися, особенно если они сильны и богаты, и почти не видит – как плачет с плачущими. Он хочет, чтобы говорили лично с ним, на его языке, о его проблемах, чтобы в его жизни что-то действительно изменилось к лучшему.
Вот об этом, собственно, и фильм.
Конечно, я понимаю, что можно привести множество контрдоводов и контрпримеров активной церковной помощи неимущим, я и сам много подобных знаю. Но мне бы не хотелось, чтобы православные тут в очередной бессчетный раз стали в обиженную позу и потребовали бы их защитить, обидчиков наказать и обиды запретить.
Я бы хотел предложить им задуматься о том огромном поле деятельности, которое только открывается перед ними после того, как стены построены, богослужение начато и отношения с властными структурами налажены. О благой евангельской вести для людей, страждущих, грешных, неидеальных – и очень ждущих обращенного к ним живого слова.
Есть в фильме и еще один потрясающий эпизод. Разрушенная церковь с остатками фресок, в которой собираются подростки побренчать на гитаре, покурить, попить пивко. Обычная подростковая жизнь, в какой-то момент даже главный герой примыкает к ним со своей вечной бутылкой, словно хочет утратить взрослость, стать снова ребенком… но не знает, как. И смотрит на фрески, на дырявый купол – туда, где мог бы встретить Отца. Но храм разрушен, а в тот, который заново выстроен, он сейчас не пойдет, и подростки не пойдут.
Безотцовщина на руинах храма. Есть у этих людей подспудная, неосознанная вера в нечто высшее. Есть традиция, пусть разрушенная, поруганная, забытая, но все-таки своя. Есть огромная потребность в слове, в утешении, в какой-то новой, лучшей, осмысленной жизни. Есть, иными словами, огромная нехватка церкви – не просто обрядов и правильных слов из уст специально поставленных людей, но жизни по иным меркам и ради иных целей, чем деньги, водка и бандитизм «в рамках закона».
Фильм «Левиафан», полагаю, целиком и полностью – за церковь, которой нам так часто не хватает. И христианам стоит не обижаться, не оправдываться, не пытаться кому-то что-то доказать, а задуматься.
Уже была написана и поставлена в план эта статья, когда пришла информация: в том самом городе, где снимался «Левиафан», в 2009 году местный предприниматель в ходе переговоров о расторжении аренды застрелил прямо в кабинете мэра города, а с ним и его заместителя по ЖКХ. Потом застрелился сам.
Чернуха, заказуха, клевета, говорите, у Звягинцева?
Андрей Десницкий | 19 января 2015 г.
http://www.pravmir.ru/leviafan-protiv-tserkvi-ili-za-nee/
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Вторник, 20.01.2015, 17:51 | Сообщение # 40 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Съесть Левиафана
В последнее время как аксиома повторяется утверждение, что новый фильм Андрея Звягинцева «Левиафан» стал чем-то вроде социокультурного феномена благодаря бурной реакции на него российского общества. Между тем основания для такого утверждения сомнительны. Оно базируется лишь на активном обсуждении фильма в Фейсбуке двумя сотнями интеллектуалов, подогреваемом заявлениями одиозного министра культуры и разнообразных православных активистов, а также вручением «Левиафану» престижного «Золотого глобуса» – премии ассоциации иностранной прессы, аккредитованной в Голливуде.
Произведения популярной культуры – кино, телесериалы, поп-концерты – действительно могут многое рассказать об обществе, в котором созданы, – но лишь в том случае, если они пользуются в этом обществе массовым успехом. Франсуа Трюффо писал, что когда фильм имеет большой коммерческий успех, он должен рассматриваться не в категориях искусства, а в категориях социальной психологии. С этой точки зрения картины вроде «Матрицы» или «Звездных войн», пользующиеся феноменальной популярностью и порождающие собственную мифологию, могут многое рассказать о коллективном бессознательном американского общества, в то время как фильмы, например, Джима Джармуша говорят лишь о мировидении режиссера Джима Джармуша. Что, разумеется, не умаляет их художественные достоинства. Фильмы Джармуша – произведения искусства. «Звездные войны» – социокультурный феномен.
В России нет фильмов, которые бы на таком уровне аккумулировали внимание публики. Что тоже является своего рода социальным диагнозом: российский социум разобщён, атомизирован и не имеет никаких объединяющих мифов (даже всплеск имперских амбиций, раскрученный государственной пропагандой, в реальности этой же пропагандой преувеличен и, если верить социологам, уже идёт на спад под давлением экономических проблем). Но китчевая войнушка из прошлогоднего кассового хита «Сталинград» или какой-нибудь концерт Филиппа Киркорова могут больше сказать исследователю о проблемах российского общества, чем «Левиафан», который это общество не смотрело и вряд ли станет, даже если он когда-нибудь доберется до кинотеатров. Просто потому, что обычный зритель способен высидеть двухчасовую разговорную артхаусную драму только под дулом револьвера.
Тем не менее нельзя игнорировать очевидное желание режиссёра Звягинцева такой социальный диагноз поставить. Российские кинематографисты вообще очень любят ставить диагнозы обществу – вероятно, это тяжелое наследие соцреализма, в рамках которого кино рассматривалось как инструмент воспитания масс, – и занимаются этим уже лет тридцать, с «Маленькой Веры» начиная. Последние по времени образцы такой диагностики – «Трудно быть богом» Алексея Германа и «Дурак» Юрия Быкова. Причем диагнозы разнообразием не отличаются: все они фиксируют исчезновение культурного слоя, массовое одичание, примитивность социальной структуры. Но, несмотря на относительное единство в оценках, российская культура за последнюю четверть века так и не начала вырабатывать антитела, которые помогли бы социальному организму справиться с болезнью, стали бы заслоном на пути дикости и варварства. Вся диагностика осуществляется в высокомерно-отстранённой манере, как в сказке про Буратино: «Пациент скорее мёртв, чем жив». Диагноз ставится, но лечение не предлагается, видимо, в связи с безнадежностью случая. А тем временем «пациент», который не в курсе, что ему пора отправляться в морг, голосует рублём за американские фильмы, исповедующие гуманистическое восприятие человека как существа разумного, обучаемого, наделённого свободой воли и способного изменять окружающее его общество. Можно сказать, что российский социум подобен тяжело больному человеку, который занимается любительским самоврачеванием, поскольку специалисты давно махнули на него рукой.
На этом поле социального пессимизма и мизантропии «Левиафан» выглядит весьма умеренным, можно даже сказать, консервативным. В нем нет радикальности «Трудно быть богом», откровенно стремившегося вызвать у зрителя физиологическое отвращение к происходящему на экране. Нет и публицистической заостренности «Дурака», тяготеющего к сатире и гротеску. Картина Андрея Звягинцева традиционна по своим повествовательным приемам и обладает относительно высоким (по меркам артхауса) техническим качеством.
Сюжет «Левиафана» может показаться созданным для чёрной комедии в духе братьев Коэн. Действие разворачивается в провинциальном северном городке, где автослесарь Николай (Алексей Серебряков) безуспешно судится с не просто коррумпированной, а откровенно бандитской властью, стремящейся в нарушение всех законов отобрать у него участок земли, выплатив смехотворную компенсацию. Среди основных персонажей: мэр-гангстер, адвокат-шантажист, поп-лицемер, жена-прелюбодейка, начальник ДПС – алкоголик, да и сам Николай не демонстрирует особого интеллекта или хотя бы смекалки, за весь фильм произнося лишь одну умную фразу в финале: «Я ничего не понимаю». Это же «Просто кровь» или даже «Фарго».
Но, разумеется, «Левиафан» – не чёрная комедия. С чувством юмора у современных русских режиссёров вообще проблема; похоже, что его ампутируют еще во ВГИКе, заменяя пристрастием к библейским аллюзиям по любому поводу. И вот с этим аспектом в фильме всё в порядке: конечно, имеется притча об Иове, которую рассказывает местный батюшка, с экрана регулярно звучат фразы вроде «Ты веришь в Бога?», «Что такое грех?», «Когда в последний раз ты был на исповеди?», подростки пьют пиво в разрушенной церкви (попробуйте только не заметить – символ тут у режиссёра, символ!), а на пустынном берегу валяется огромный скелет кита, исполняющий роль титульного чудовища.
При этом единственным персонажем, кто всерьез интересуется мнением высших сил, является бандит-градоначальник (Роман Мадянов). Однако его бог – это не Иисус, а некто вроде Перуна, языческого идола силы и славы, которому нужно совершать регулярные жертвоприношения в обмен на покровительство и власть. Это снайперски точное наблюдение. Вообще в части узнаваемости социальных типажей «Левиафан», безусловно, удавшийся фильм; именно узнаваемость принесла ему немало страстных поклонников, увидевших в ней «правду жизни» и социальную критику.
Однако в кинематографе социальной критики куда более важную роль, чем узнаваемость персонажей и обстоятельств, занимают философские и этические позиции, с которых эта критика осуществляется. Строго говоря, узнаваемость здесь вообще не самое главное. Человек может увидеть себя в зеркале, ужаснуться – и броситься сочинять закон о запрещении зеркал (российские власти примерно так и поступают). Или же он может просто упасть на колени и взывать: «Господи, за что ты меня оставил?» Только там, где господствует представление о человеке как о субъекте действия, акторе, создающем общество и способном что-либо в нём изменить, узнавание может восприниматься как социальная критика. Этот тип мышления в просторечии именуется «гуманизмом», именно за него платят деньги наши зрители, когда идут на американские фильмы в кино. И именно он отсутствует в «Левиафане».
По сути, Звягинцев запутывает дело, перенося реальные социальные проблемы в пространство метафизических спекуляций, отчего они становятся в принципе неразрешимыми. Если причиной социальной несправедливости является «богооставленность» или что-то в этом роде – тогда человек бессилен, нечего и пытаться что-то предпринять. В рамках рациональной, причинно-следственной логики невозможно усмотреть связь между бандитскими замашками мэра и изменой жены героя, но в умозрительной вселенной Звягинцева, за пеленой многозначительных недоговоренностей и намёков такая связь подразумевается. Там вообще всё со всем связано – на уровне высших сфер, очевидно. Представьте, что вы заболели гриппом – много ли у вас шансов поправиться, если вы считаете, что болезнь вызвана соотношением планет на небе? Средневековые лекари всерьез обсуждали, какой мазью нужно намазать кинжал, нанесший рану, чтобы эта рана быстрее заживала; раненому в такой ситуации можно только посочувствовать.
Разумеется, художник имеет право на любые обобщения и метафоры. Но не нужно в этом случае называть его произведение социальной критикой. Навязчивое желание Звягинцева соорудить на пустом месте притчу убивает в фильме социальную критику, а бытовая достоверность деталей вредит притчевой иносказательности. Вместо Левиафана возникает Тяни-Толкай, две головы которого с недоумением смотрят друг на друга и не могут поделить свое неуклюжее общее тело.
Мне возразят, что критику общества и в особенности Церкви вполне возможно осуществлять и вне гуманистической парадигмы – например, с позиций евангельского христианства. Это верно, что в России с её извечной слабостью гуманистической мысли критика Церкви нередко производилась под флагом «очищения и упрощения» (хотя в европейской традиции со времён Вольтера и Дидро под «антиклерикальным произведением» всё-таки понималось иное). Но ничего похожего в «Левиафане» нет. Ранние христиане, опиравшиеся на Евангелие, а не на церковную догму, несли революционную идею переустройства мира на основе новых этических принципов, которые они проповедовали активно, иногда даже агрессивно, врываясь в языческие храмы, оскверняя «идолов» и не страшась земной кары. Похожую самоотверженность можно было встретить у протестантских реформаторов или русских старообрядцев. И я уж не говорю о том, что уныние любой христианин считает смертным грехом. В выморочном же пространстве, созданном Звягинцевым, пессимизм просто разлит в воздухе, а любая активность невозможна по определению; там царит не христианский дух, а именно что языческий фатализм, не Бог, а Рок, неумолимый и беспощадный, как в греческой трагедии. «Левиафан» временами и похож на греческую трагедию – это ощущение возникает благодаря эпическим пейзажным съемкам оператора Михаила Кричмана. Однако сцены диалогов разрушают трагическое чувство. Мало того что выясняется, что место царя Эдипа занял коллективный Иван Чонкин, так еще и изощрённость съемки куда-то исчезает, сменяясь статичными, неизобретательно выстроенными «фотографиями разговаривающих людей».
Образцом эстетики «Левиафана» может служить сцена второго диалога градоначальника со священником. Длится она без малого три минуты. Всё это время сохраняется общий план с позиции четвертой стены. Неподвижная камера. Минимум внутрикадрового движения (иногда кто-то из персонажей возит по столу рукой). С тем же успехом зритель мог бы слушать радиопьесу, глядя на снимок актеров. Конечно, это не вина опытного и талантливого оператора Кричмана. Когда режиссёр считает допустимой подобную постановку диалогов, оператор бессилен, даже если бы его фамилия была не Кричман, а Урусевский.
Интересно также, что реальные прототипы Николая куда более походили на героев трагедии. Например, уже после выхода фильма стала широко известна история убийства, случившегося в 2009 году в городе Кировск, где проходили съёмки: доведённый до отчаяния несправедливыми судами бизнесмен застрелил местного мэра и его заместителя, после чего покончил с собой. Американский Bulldozer Man Мартин Химейер, история которого и вдохновила создателей «Левиафана», также отчаявшийся добиться справедливости в судебной тяжбе с городскими властями, просто сел в бульдозер и начал крушить дома в своем городке. Если бы в фильме оказалась использована любая из этих развязок, он действительно мог бы проходить по разряду социальной критики и содержал бы недвусмысленный намёк отмороженным властям: не доводите нас до греха, добром просим. Но Звягинцев и продюсер Александр Роднянский то ли испугались, то ли просто решили пожертвовать реализмом ради драгоценной притчевости. Это к вопросу о пресловутой «правде жизни».
Впрочем, жертва не была совсем уж напрасной. В финале «Левиафана» возникает неожиданная и мощная метафора, заставляющая под другим углом взглянуть на всё происходящее в картине ранее. Это яркая придумка, и я от души ей аплодирую. Правда, на мой взгляд, она не столько обличительна, сколько иронична. Вот, например, добрые католики сначала сожгли Жанну д’Арк на костре, а потом построили на месте её казни в Руане собор. Это было очень антиклерикально? Нет, но здесь есть злая ирония истории, заключающаяся в том, что церковь сама производит собственных мучеников. Нетрудно представить развитие событий, при котором несчастный Николай оказывается реабилитирован (посмертно), объявлен невинным мучеником и его мощи теперь хранятся в той самой церкви... Ох, кажется, я случайно придумал сюжет фильма, гораздо более антиклерикального, чем «Левиафан».
Что мешает мне, в отличие от большинства российских критиков, принять «Левиафана», так это тот факт, что он пытается поставить крест не на государстве или церкви, но на человеке как таковом. И это художественная ошибка. Тот, кто хочет изъясняться общечеловеческими притчами, должен хотя бы иногда выглядывать за пределы своей депрессии в мир людей. А в этом мире государства могут рушиться (мы все уже однажды видели, как это происходит), религии – умирать, а вот человек не исчезает никогда. Римская империя распалась, но её обитатели не растворились в воздухе, они продолжали жить на той же самой земле, смешиваясь с заполонившими её варварами, иногда перенимая их обычаи, но чаще передавая им свои. Спустя столетия потомки готов уже не гордились победой над римлянами – они сами стали римлянами и создали высочайшую культуру, намного более влиятельную, чем та, что была в Древнем Риме. «Жизнь опять победила неизвестным науке способом». Так всегда бывает, и нет никаких оснований полагать, что на сей раз произойдет исключение из правил.
Даже в самой страшной социальной катастрофе всегда кто-то остается в живых. Уцелевшие копошатся среди руин, отстраивают свои дома, рожают детей, создают произведения искусства. А что Левиафан? С голодухи эти выжившие запросто могут его сожрать. И потом будут долго удивляться: почему этот нелепый монстр когда-то казался им ужасным и всемогущим?
Кстати, вот про это стоило бы снять кино.
Дмитрий Комм, 19/01/2015
http://www.arterritory.com/ru/stilj/kino/4359-seestj_leviafana/
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Вторник, 20.01.2015, 17:53 | Сообщение # 41 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Стозевно и лаяй: «Левиафан» как самый обсуждаемый фильм года
Универсальная притча о вере или плакатная публицистика? Конъюнктурная чернуха или энциклопедия русской жизни? «Сеанс» собрал воедино многочисленные дискуссии о «Левиафане» Андрея Звягинцева.
Денис Рузаев, Colta
«Левиафан» столь полон самим собой, что вслух, и не по одному разу, проговаривает все свои смыслы и способы быть прочитанным (от бессмысленности сопротивления системе в ее же рамках до вскользь, через сам ход развития сюжета поданной мысли о том, что страшна русская жизнь, а русская баба еще страшнее). Этот фильм призывает не к размышлению, но к поступку. Поступком этим в силу только что предъявленной зрителю невозможности action directe может быть действие, только направленное внутрь — к примирению (первая реакция, конечно, проста до примитивизма — нажраться). Но есть один момент, который не позволяет это сделать: кроме пейзажа в пространстве финальных кадров «Левиафана» присутствует еще одна сущность. Это всевидящая, не моргающая камера. Предъявляя зрителю невозможную, невыносимую модель бытия — и не важно, насколько она реалистична, — Звягинцев, в отличие от Хеллмана, не может от нее отвернуться. А с ним не может отвернуться от экрана и зритель.
Илья Клишин
Если бы мы разбирали «Левиафан» на литературе в моей школе, учительница бы назидательно сказала, что в этом фильме только один положительный герой, и это красота русской природы. На что я бы поднял руку и спросил: а как же автомат Калашникова?
Андрей Плахов, «КоммерсантЪ»
«Левиафан» — могучее эпическое чудище, вылезшее из глубинных недр российской жизни. В нем пульсирует напряженный публицистический нерв: ведь речь идет о бессилии человека перед властной даже не вертикалью, а как раз горизонталью, подобной обманчивой глади Баренцева моря. Но когда на радио «Свобода» меня спросили, считаю ли фильм Звягинцева антипутинским, я ответил «нет». Так же как фильмы Тарковского не были антисоветскими. Кинематограф такого калибра существует в другой системе координат.
Смешно слышать расхожее мнение, будто Звягинцев, нагнетая черные краски в стилистике авторского кино, работает на западный успех. Ведь большинство чернушных фильмов из России оставляет зарубежную публику равнодушной. А то, что там ценят, связывается прежде всего с традицией Тарковского и Сокурова. Но сегодня и эта благородная традиция трансформируется, впуская в себя открытый жестокий драматизм реальности.
Михаил Ратгауз
Тут уже у моих друзей Звягинцев вырос в «художника-стратега». Наблюдаю с удовольствием за этим процессом производства нового конструкта на месте старого. Всерьез спорить не хочется. Да и кейс с «Левиафаном», правда, вышел богатый, что говорить. Но насчет художника и стратега хочется все-таки сказать, что лучшие портреты режиссера Звягинцева рисовал Рене Магритт. И в буквальном смысле, и в фигуральном.
Дмитрий Быков, «Новая Газета»
Дело в том, что по фильму действительно можно судить о состоянии страны, он совершенно ей адекватен — и потому вызывает столь же неоднозначные чувства. Он так же, как она, мрачен, безысходен, вторичен — как и Россия вечно вторична по отношению к собственному прошлому, — внешне эффектен, многозначителен и внутренне пуст. Как и в России, в нем замечательные пейзажи, исключительные женщины, много мата и алкоголя, — но при сколько-нибудь серьезном анализе сценарные ходы начинают рушиться, образная система шатается, а прокламированный минимализм (использована музыка Филиппа Гласса) оборачивается скудостью, самым общим представлением о реалиях и стремлением угодить на чужой вкус. Это типично русская по нынешним временам попытка высказаться без попытки разобраться — спасибо «Левиафану» и за то, что он назвал многие вещи своими именами, и все-таки увидеть в Звягинцеве наследника сразу двух великих режиссерских школ — социального кинематографа 70-х и метафизического кино Тарковского — мне пока никак не удается.
Владимир Мединский
Себя, своих коллег, знакомых и даже знакомых знакомых в персонажах «Левиафана» я не увидел. Странно, но среди героев фильма вообще нет ни одного положительного героя. То есть что и кого ненавидит Звягинцев, более-менее ясно. А кого он любит? Славу, красные дорожки и статуэтки — это понятно. А любит ли кого-то из своих героев? В этом большие сомнения… Признаемся, что в погоне за международным успехом этот фильм запредельно конъюнктурен.
Антон Долин, «Искусство Кино»
В этой беспросветности напрашивается вопрос к авторам, озвученный уже многими критиками фильма: к чему сгущать мрак, о котором нам давно известно? Как говорилось в советских школьных сочинениях: где же положительный герой? Придется дать соответствующе кондовый ответ. В таком фильме единственный подлинный герой — его создатель, не побоявшийся вскрыть сопротивлявшуюся реальность, взломать код опостылевшей духовности и обнаружить за ним зияющую пустоту отмороженного безлюдного ландшафта. Это фильм-поступок — для всех, кто над ним работал, рискованный и откровенный, не оставляющий надежд на смягчающие кинематографические условности.
Юрий Сапрыкин, «Афиша Воздух»
Подозреваю, что все упреки в схематичности, просчитанности и конъюнктурности, в том, что режиссер слишком патетичен, а к героям относится без любви, связаны как раз с особенностями звягинцевского киноязыка — и именно эти особенности (а не антироссийская конъюнктура) позволяют ему получать «Глобус» и претендовать на «Оскар». Это холодное, рациональное, европейское кино — в той же степени, в какой рациональным и бесчувственным можно назвать Ханеке или Бруно Дюмона, и работает оно примерно с тем же кругом тем, над которым рефлексирует каннская элита: человек и непреодолимые силы судьбы, человек и его неисцелимая подверженность злу, человек в мире, оставленном богом.
Александр Тимофеевский
В фестивальном, масштабном, библейском «Левиафане» дизайна нет, есть упаковка. Товар отдельно, обертка отдельно. Товар при этом годный: хорошо написанная, хорошо разыгранная драма про кошмар кошмарыч современной российской жизни. Финальная сцена с проповедью в церкви выше всяких похвал. И вообще все ok, но такой товар не продается. Его надо обернуть, а это значит, что северная каменистая природа должна быть исполнена могучей аскезы, что море должно стонать и биться в торжественном рыдании, и хотя все расхищено, предано, продано, кадр выстроен и вылизан, и огоньки-акценты светятся внутренним золотом. Ну, и, конечно, книга Иова, куда ж без нее? Получается «Груз-200», пересказанный всеми службами издательского дома Конденаст. Надо, ох, надо похвалить Звягинцева: отличный он снял фильм, очень своевременный, нужный, политически полезный, пошли ему Господь «Оскара». Но зрелище это нестерпимо фальшивое, ничего не могу с собой сделать.
Василий Корецкий, Colta
Подводя аудиторию к другому — последнему, самому важному, меняющему всю логику нарратива — кадру, Звягинцев и сам следует иезуитской логике той системы, которую описывает. Цель оправдывает средства — в том числе и художественные. Отсюда в фильме все эти оскорбляющие взгляд high-brow критиков постскриптумы избыточной сентиментальности: скажем, мальчуган, бегущий за машиной следователей, которая увозит отца, или наезд камеры на семейные фотографии в Доме (мы уже, в принципе, и так знаем о том, что эта изба помнит три поколения). Отсюда и редукция актеров до функций-типажей: взятый режиссером масштаб и выбранная точка зрения не предполагают слишком уж тщательного анализа мотивов и чувств потерпевших. Звягинцев показывает работу системы — и дискурс системы как раз отлично проработан в «Левиафане».
Борис Нелепо
Из крупных режиссерских удач я бы отметил, что Звягинцеву удалось заставить артиста Вдовиченкова произнести фразу «никто во всем не виноват».
Вадим Рутковский, «Сноб»
Никакие операторские изыски не скрывают телесериальную природу звягинцевской эстетики: актеры (Владимир Вдовиченков, Анна Уколова, Роман Мадянов) играют грамотно, но на десятки раз отработанных клише, сцены прописаны с сериальным псевдожизнеподобием, когда все приблизительно и предсказуемо; одна плоскость, одно измерение, можно предсказать не только, что произойдет и прозвучит на экране, но и кто что по поводу фильма скажет; есть одна искусственная схема, в которой герой всеми правдами и неправдами уподобляется библейскому Иову (в роли морского чудища Левиафана, описанного в Книге Иова, появляется кит), а для пущей эмоциональной выразительности используется Филип Гласс (это, на мой взгляд, такой же дурной тон, как обращаться к «беспроигрышным» Арво Пярту или Эрику Сати).
Никита Карцев, The Hollywood Reporter
Мощь Звягинцева — в его последовательности. Впервые в своем кино создав на экране настолько узнаваемый русский быт, со всеми его алкогольными застольями, мгновенной вспыльчивость и отходчивостью, жадностью и широкой душой, преступностью и святостью наконец — режиссер упрямо гнет свою ветхозаветную линию, начатую еще в «Возвращении».
Алексей Артамонов
Событие, на самом деле, не внутри фильма, а в том, что всеми признанный и всем удобный Звягинцев, вещавший до этого с позиции вечности на довольно большую аудиторию, поворачивает вдруг свою духовную машинерию против левиафана, причем на деньги минкульта. И, в отличие от происходящего в фильме, это ведь действительно непонятно, чем в следующий момент обернется. И такое решение само по себе про наше время сообщает что-то важное.
Артемий Лебедев
А … [почему] так все перевозбудились-то? Откуда столько переживаний о том, как … [тяжело] в России живется? Что за вопли о предательстве и непатриотизме?
Фильм хороший. Если кому-то фильм кажется антироссийским, то это явно пишет полный … [негодяй], можно его мнение полностью засунуть в жопу. Фильм про жизнь в России, но Россия тут вообще не при чем. Фильм про людей.
Вся … [проблема] у героев фильма из-за того, что телку клинануло, мэр и поп суки, но никого не убивали. Лучший персонаж в фильме — жена гибддшника.
Хорошо, что актеры не кривляются, как это принято в русском кино, но говорить о великой игре не приходится. До американской актерской школы (см. хотя бы «Август: Графство Осейдж») пока что как до Луны пешком.
В любом случае, фильм не про то, что в России … [тяжело], а про то, что народ такой, какой есть. … [ненормальный] и трагичный. А власть просто этим пользуется, хотя состоит из того же самого народа.
Антон Долин, «Афиша Воздух»
Звягинцев — не панк, но его фильм вполне тянет на молебен. Здесь, как и у Pussy Riot, форма у многих вызовет отторжение, а содержание покажется излишне плакатным, но на самом деле и акция в храме Христа Спасителя, и «Левиафан» находятся в том почти сакральном пространстве, где одинокое противостояние злу требует именно этого: вызова и прямолинейности. Хотя «Левиафан» — все-таки не эпатажная акция, а сложнейшее многофигурное полотно, населенное живыми персонажами, каждый из которых переживает свою драму, при этом захватывающе (но не картинно) красивое и суровое.
Лариса Малюкова, «Новая Газета»
Звягинцев не таит фиг в кармане, более того, переходит почти на площадной язык, желая точно быть понятым. Он не боится конкретики, которая указывает на связь всего со всем. Памятника Ленину перед администрацией, Пусси Райот, портрета Путина над головой мэра, водки из горла, священника с благовидными речами и неблаговидным закулисьем на фоне Тайной вечери.
Борис Нелепо
Я все это читал уже в колонках у Олега Кашина, но только у него хороший русский язык. Если мы признаем, что достаточным критерием для хорошего фильма, является его критическая позиция по отношению к нынешней власти и церкви, то ок, это хороший фильм.
Олег Кашин
Мне ужасно (два раза ходил в кино) понравился фильм «Левиафан» и, видимо, поэтому сейчас неловко за людей в ленте, которым он тоже понравился, и которые, оставаясь под впечатлением, расшаривают всякие ссылки по теме, типа про какой-нибудь ад про Единую Россию, или про ад из РПЦ, или про Роснефть какую-нибудь, то есть явно имеют в виду, что посмотрели разоблачительный фильм про нынешние российские порядки и именно своей разоблачительностью и остротой он им понравился.
Дмитрий Энтео
Левиафан это про то, как безбожники и прелюбодеи восстали против закона, но симфония Церкви и власти защитила порядок. Все кончилось хорошо.
Владимир Мединский
Очередная победа «Левиафана» режиссера Андрея Звягинцева, снятого при поддержке Минкультуры России, не только радует, но и обнадеживает.
20 января, 2015 // рецензии
http://seance.ru/blog/reviews/press_leviathan/
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Вторник, 20.01.2015, 18:05 | Сообщение # 42 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Андрей Звягинцев о цензуре, эмиграции и хеппи-эндах
Цитаты знаменитого режиссера
Фильм Андрея Звягинцева "Левиафан" стал одним из главных событий в российском мире кино. Картина собрала множество наград и вплотную подступилась к "Оскару", а утечка в Сеть спровоцировала громогласную битву мнений. Наши коллеги из Buro 24/7 Украина пообщались со знаменитым режиссером — мы публикуем его лучшие цитаты о фильме, реакции зрителей, цензуре и многом другом
Фильм "Левиафан" Андрея Звягинцева скоро поборется за "Оскар" в номинации "Лучший фильм на иностранном языке". В копилке наград картины — "Золотой глобус" за лучший иностранный фильм, призы на Каннском, Лондонском, Мюнхенском и других кинофестивалях, номинация на британскую награду BAFTA. Недавно в Сети появилась пиратская версия фильма — на режиссера тут же обрушилась лавина похвалы и критики. Вплоть до того, что министр культуры Владимир Мединский обвинил его в чрезмерной любви к "славе, красным дорожкам и статуэткам". Мы же надеемся, что настоящее искусство, как известно, остается вне политики и пересудов, и даем слово самому Андрею Звягинцеву.
О предыстории "Левиафана"
"В основе сюжета "Левиафана", в зародыше этой идеи, лежала история, которая случилась в Америке, где фермер из Колорадо сел на трактор и снес несколько административных зданий. В первой версии нашего сценария Николай тоже ехал на тракторе в город и трощил мэрию. Но к четвертой версии сценария мы решительно отказались от этого финала, от финала возмездия. Это был такой наш внутренний зов, мы хотели создать правдивую картину, а не шаблонную историю возмездия одинокого несчастного героя, который борется против сил зла в лице властей. Наверное, и реакция зрителей была бы сейчас другой. Потому что мы подарили бы ему иллюзию того, что добро побеждает зло".
Об утечке в Сеть
"Мы со своей стороны это никак не инициировали. Это утечка, которая случается ежегодно в конце декабря, когда более шести тысяч членов Американской киноакадемии получают персональные DVD и могут посмотреть у себя дома самые заметные фильмы года. И вот к концу декабря — началу января эти фильмы уплывают в Сеть. Это же случилось и с нашей картиной".
О реакции зрителей
"Когда мы только приступали к проекту, я понимал, что общество поляризуется, что не для всех очевидны те высказывания, которые были в сценарии. Другой вопрос, что я никак не мог предсказать такой масштаб реакции. Это подобно разорвавшемуся снаряду. Что, на самом деле, свидетельствует о том, что мы в живое попали, вот и все".
О спорах в Интернете
"На мой взгляд, откликаться на это не стоит. Это как представить себе фантастический мир, когда ходишь по улицам и тебе открываются чужие мысли. Это был бы ад — в таком жить! Я бы не хотел участвовать в этих дискуссиях и как бы то ни было реагировать на то, чем сейчас дышит Интернет. Я стараюсь этого придерживаться, но иногда до меня что-то долетает через друзей и знакомых".
О музыке в фильме
"Я подбирал то, что слушает народ. Песни, которые звучат в каждом кабачке, в каждом ресторанчике. Попробуй попроси официанта или управляющего, чтобы он выключил музыку или сделал потише, — это же невозможно! Это наша звуковая среда. К сожалению. Конечно, это не был случайный выбор. Правда, в сцене в ресторане, когда мэр сидит за столом, изначально звучала другая песня — "Кабриолет" Любы Успенской. Она туда идеально ложилась, но нам не удалось договориться с одним из авторов песни о ее использовании".
О цензуре
"Это лицемерие, настоящее ханжество, воплощенное в законе, подписанном первыми лицами страны. Что тут скажешь? Это решение депутатов. Его подписал президент. Это закон Российской Федерации, я не могу ему не подчиниться, поскольку живу в этой стране. Поэтому выбор был предельно простой: либо зрители посмотрят фильм в кинотеатре, либо они его увидят вот так в Сети, ну или на DVD. Для меня было важно, чтобы зритель пришел в кинотеатр. Я уже не раз публично высказывался на эту тему: театральный билет — это общественный договор между зрителем и автором фильма. Есть зритель, взрослый человек, ему уже 18 лет, он знает все слова, в том числе те, которые услышит с экрана, и хочет увидеть авторскую версию картины. А я как автор хочу продемонстрировать фильм именно с этой лексикой. И вдруг в наши отношения со взрослым человеком вмешивается третье лицо, государство, которое делать это запрещает, — ну что можно придумать глупее? Зачем была нужна эта дурацкая мера? Однако же с ней приходится жить".
О борьбе с государственной машиной
"По сути, разговор идет не только о сегодняшнем дне. Государство всегда являлось инструментом подавления индивидуальных свобод. Человеку всегда приходилось иметь дело с этими кругами чиновничьего ада, с этой совершенно непроходимой бюрократической машиной. Тут ничего нового нет, и, по сути, такая модель взаимоотношений человека и системы — это не только российские реалии".
О том, что власть не от Бога
"Мне кажется, это фальшивая идея, потому что она оправдывает любые деяния власти. От Бога, как известно, любовь. Разделение людей — не от Бога. Любовь, милосердие, доброта, терпение, молитва — вот это от Бога. Все остальное — от человеков. В том числе и власть".
Об эмиграции
"Я русский человек и всю жизнь прожил в России. И зачем мне уезжать из моей страны, когда я всеми корнями, всеми токами пронизан этой страной? Это пафосные слова, но тем не менее. Там я чувствую себя как турист, как за стеклом, как в аквариуме. Потому что уклад жизни, менталитет, привычки, отношение людей к друзьям, к товарищам, к коллегам – они там какой-то совершенно другой породы, что ли. Поэтому я не вижу необходимости куда-то уезжать. Я делаю фильмы, какие я хочу, реализую замыслы, которые мне грезятся, которые мне кажутся важными, и не вижу никаких препятствий. Если препятствия возникнут, я, разумеется, задумаюсь о смене места жительства, потому что больше всего ценю свободную волю художника. Но, знаете, точно не за колбасой, не за пальмами поеду".
О хеппи-эндах
"Давать аудитории картонный финал с хеппи-эндом — значит потакать лености зрительского восприятия. Это сказки для инфантильных взрослых. Ты купил билет на американскую горку, где будет вот такой вот вираж, и ты, испытав несколько потрясений, возможно, всплакнув, в финале приедешь на станцию, откуда стартовал, выйдешь из кинозала и пойдешь довольный и счастливый домой. Мы же работаем с совершенно другой тканью. Ты точно так же выходишь из зала, только фильм продолжает жить в тебе, внутри тебя продолжается работа по осмыслению своего места в этом мире".
http://www.buro247.ru/culture/expert/andrey-zvyagintcev.html
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Четверг, 22.01.2015, 12:31 | Сообщение # 43 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Море волнуется
Журналист Ярослав Тимофеев — о трех русских претензиях к «Левиафану» Андрея Звягинцева
«Левиафан» «сделал» первую рабочую неделю года. Он давно бурлил под водой, напоминая о себе с каждой новой премией, подкатывая к российскому прокату и снова отступая. Сейчас он вырвался из пучины, и вокруг пошли тяжелые серые волны.
Их амплитуда огромна даже по российским меркам. СМИ сообщали, например, что в Мурманской области, где проходили съемки, запретят прокат «русофобского фильма», а в Новосибирске, где родился Звягинцев, его именем назовут улицу. Интересно, если бы Звягинцева угораздило родиться в Мурманске, а картину снимать ― в Сибири, какой был бы расклад?
Оба слуха в итоге оказались преувеличенными, но ситуацию иллюстрировали точно. Еще более красноречивы отзывы властей Териберки ― приморского поселка с тысячей жителей, где снималось большинство эпизодов «Левиафана». «Фильм неправдоподобный», — заявила нынешняя глава администрации. «Всё, что я увидел в картине, ― правда, но жизнь еще страшнее», — ответил журналистам ее предшественник, уволенный 4 года назад.
Многочисленные претензии, предъявленные «Левиафану», можно свести к трем пунктам — в порядке от самого безобидного к самому грозному: 1) очень мрачно; 2) настолько мрачно, что искажает российскую действительность; 3) настолько искажает российскую действительность, что это сделано не просто так, а ради успеха на Западе.
Набор упреков точно повторил общественные претензии 1958 года к роману «Доктор Живаго», так что не хватало лишь одного тезиса: если Звягинцев патриот, пусть откажется от «Оскара». Только я подумал об этом, как увидел в сетях соответствующие призывы, на полном серьезе адресованные режиссеру.
Пока Звягинцев не успел получить статуэтку и отказаться от нее, самое время разобраться в сути этой наивной, но культурологически важной дискуссии.
«Левиафан» действительно очень мрачен. Никакого «конца туннеля» тут нет, и, пожалуй, самое жуткое ― это просветленные лица невинных детей, которых, по Звягинцеву, тоже ждет пасть Левиафана. Однако весь этот кошмар никак не отменяет тяжелого, мучительного, но все-таки катарсиса, начинающегося в душе зрителя вместе с финальными титрами.
Отдельно взятый киноман-отпимист имеет полное право невзлюбить фильм. Но министру культуры России осуждать Звягинцева за «экзистенциальную безнадегу» ― значит рубить сук, на котором сидишь. Русское искусство как минимум со времен «Медного всадника» обрело трагедийный уклон и именно в трагедии достигло вершин, не сравнимых с голливудским холмом. Не сознавать этого уклона, являющегося знаком отечественной интеллектуальной культуры, едва ли патриотично.
Еще более беззащитно выглядят упреки в конъюнктурности. Были ли конъюнктурны, скажем, «Русские сезоны» Дягилева? В те времена от России на Западе ждали несколько другого, нежели сейчас, ― не водки и продажных попов, а экзотики, пестроты, языческой первозданности. Дягилев давал Парижу всё это сполна. Конъюнктура? Может быть. Великое искусство? Оно самое.
Рассуждать о конъюнктурности в принципе бессмысленно, потому что ни один министр не сможет залезть Звягинцеву в голову и узнать, что же там происходило ― свободный творческий процесс или подсчет метража красных дорожек. Пока не взломана, скажем, переписка режиссера с продюсером, где они обсуждают свой коварный антироссийский план, разговоры о конъюнктурности бесполезны.
Но обвинения предъявлены, и теперь «Левиафан» впервые за долгие годы откупорил бутылку этого кривого, тяжелого советского дискурса: можно ли гордиться страной, если художник-триумфатор ее критикует?
То ли дело спорт ― там всё проще. Чемпион берет планку молча, никого не клеймит, не сыпет образами и смыслами. Когда российская сборная выигрывает Олимпиаду, страна счастлива, и только отдельные персонажи внутри и снаружи шипят про подтасовки и допинг. Когда киноолимпиаду выигрывает Звягинцев, про политический допинг шипят и представители власти, и широкие массы. Но ведь ни один спортивный чиновник не позволит себе обвинений в допинге, если у него нет доказательств! И уж точно не сделает этого чиновник, представляющий страну-победительницу.
В свое время в ангажированности обвиняли Нобелевский комитет, присуждавший премии Бродскому, Солженицыну, Бунину и тому же Пастернаку. Была ли в решениях комитета конъюнктура? Возможно. Но все перечисленные писатели-конъюнктурщики почему-то остались в истории, как и Шолохов — пятый и последний русский лауреат. С «Оскарами» то же самое: «Война и мир» Бондарчука, «Утомленные солнцем» Михалкова, «Москва слезам не верит» Меньшова ― все наши фильмы-победители остались и мировой классикой, и русской гордостью.
Поэтому единственная из трех претензий Звягинцеву, которая действительно стоит внимания, это претензия номер два: «Левиафан» искажает реальность.
Министр культуры не узнал в фильме себя, своих друзей и знакомых ― «там вообще нет ни одного положительного героя», раскрыл мысль Владимир Мединский. Но с тем же успехом он мог сказать, что не узнал в гигантских костях на берегу ни одного из известных науке животных. Один только этот кадр, кажется, не говорит, а кричит о том, что «Левиафан» ― не доклад ОБСЕ, а художественное творение, глядящее в Библию, в Тарковского, в нутро самого Звягинцева не меньше, чем в российскую глубинку. Да и нет у нас доминирующего направления ― суверенного реализма, например, ― которое обязывало бы кинорежиссеров снимать кино про настоящих людей, будь то друзья министра или какие-то другие положительные герои.
Но и министра можно понять. Он отрицает реалистичность фильма столь эмоционально потому, что «Левиафан» местами действительно снят как documentary. И, конечно, правдоподобность была не последним приоритетом для самого Звягинцева.
Меня удивило, когда режиссер безапелляционно заявил, что образ России в «Левиафане» абсолютно объективен. Зачем так настаивать? Вопрос отпал спустя несколько дней, когда любопытные журналисты изучили сведения о городе Кировске, где по сюжету фильма живет мэр Вадим Сергеевич. Оказалось, что в реальной истории этого городка в 2009 году пожилой предприниматель вошел в кабинет реального мэра Ильи Кельманзона, застрелил его вместе с заместителем и покончил с собой. При пенсионере нашли записку: «Администрация была мне должна 4 млн рублей. Вы уничтожили меня». Напомню, в «Левиафане» администрация должна главному герою 3,5 млн.
Что это? Бомба замедленного действия, которую Звягинцев подложил своим оппонентам? Значит, он выбирал место для натурных съемок с расчетом на то, чтобы убийственно ответить на будущие обвинения в неправде?
Но если так, что делать, например, с историей бывшего главы Териберки, которого Следственный комитет обвинил в незаконном сносе двухэтажного здания (!) в июне 2014 года, когда фильм давно был смонтирован?
И уж совсем нечего делать с Владимиром Вдовиченковым и Еленой Лядовой, которые играют в «Левиафане» внезапно обретших друг друга любовников: на съемках реальные актеры влюбились друг в друга и сейчас составляют одну из самых «громких» звездных пар российского кинематографа.
Искусство не только отражает реальность. Искусство порождает ее. Но и то и другое происходит не по принципу «утром деньги, вечером стулья». Связи между искусством и реальностью — это кривые зеркала, по которым лучше не палить из пушек.
«Левиафан» уже стал реальностью российской жизни начала 2015 года. И, по большому счету, вся эта жесткая, но неизбежная в нынешнем обществе дискуссия, конечно, на пользу фильму, который теперь будет иметь в России гораздо лучший прокат, чем мог бы рассчитывать.
А Звягинцев — вне зависимости от «Оскара», который он, может быть, получит и от которого, может быть, не откажется, — уже является русским кинорежиссером номер один по количеству и качеству наград. Не из ныне живущих, а вообще. Он победил в Венеции в 2003-м, когда Запад дружил с Россией. Он побеждает в США в 2015-м, когда Запад и Россия враждуют. И он победит в 2027-м — надеюсь, что в России, — когда все снова будут жить дружно.
18 января 2015
http://izvestia.ru/news/581926
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Четверг, 22.01.2015, 12:32 | Сообщение # 44 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Говорит Москва: Митрополит Мурманский и Мончегорский Симон о фильме «Левиафан»
В ответ на просьбу дать оценку фильма режиссера Андрея Звягинцева «Левиафан» сообщаю, что отношусь к этому фильму положительно, он мне понравился. Фильм Честный.
Относительно запрета киноленты, о чем Вы спрашиваете, думается, этого делать не следует. Мат, на который в данном случае ссылаются, к большому сожалению, стал нашей позорной действительностью, и в фильме его не больше, чем в жизни, чего уж тут лицемерить.
Негативное воздействие у фильма, конечно же, есть. Кроме стыда за мат, ужасно удручает водка-водка-водка, которая везде и всюду напролив. Неприязненность вызывается и отдельными личностями, например, мэром Вадимом Михайловичем, судебной «коллегией» и даже митрополитом. Однако в целом фильм вдохновляет тем, что в нем указано на жизненные проблемы страны, как на зияющие раны тела, от которых оно разлагается, страдает и умирает. Необходимо серьезное врачевание.
Сердечно благодарен режиссеру фильма.
21 января 2015
http://govoritmoskva.ru/interviews/415/
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Среда, 28.01.2015, 09:58 | Сообщение # 45 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Александр Роднянский: "Мне дискомфортно и больно"
"Левиафан" — очевидный продюсерский успех Александра Роднянского (совместно с Сергеем Мелькумовым). Копилка международных наград этого фильма только пополняется. А общественно-медийный резонанс в РФ и во всем мире набирает обороты. Как известно, именно с Роднянским связан золотой период украинского телеканала "1+1". Его имя как продюсера и сопродюсера — в титрах популярнейших фильмов "Обитаемый остров", "В субботу", "Елена", "Облачный атлас", "Сталинград", "Город грехов-2", других. В связи с ажиотажем вокруг "Левиафана" в интервью ZN.UA г-н Роднянский рассказал о перспективах проката фильма в РФ и Украине; о возможностях российско-украинского киносотрудничества в теперешний трагический период; о "запретах" на кино (и отдельных артистов), ставших спорными "трендами" — и здесь, и там…
— Александр Ефимович, лента новостей буквально трещит сообщениями о том, что в РФ на уровне некоторых местных властей фильм Звягинцева даже не собираются допускать к прокату… Вообще, возможен ли в принципе широкий прокат этой картины? Есть ли желание у российских федеральных каналов показать "Левиафана" хотя бы в рамках какого-нибудь "Закрытого показа"? И, наконец, проявляют ли интерес украинские дистрибьюторы к этому же кино?
— В России прокат будет. Начинается он 5 февраля, уже совсем скоро. Несмотря на то, что 10 января, накануне церемонии вручения "Золотого Глобуса", фильм "утек" в сеть и вызвал там абсолютный шквал эмоциональных реакций.
Почти полтора миллиона скачиваний за этот короткий период — следствие шквала...
Мы надеемся на то, что в России эта беспрецедентная по накалу дискуссия вызовет дополнительный интерес к фильму.
Что касается проката в Украине — этот вопрос пока не решен. Единственный украинский дистрибьютор, который обращался к нам с предложением, — это "Артхаус Трафик" Дениса Иванова. Но тут, наверное, не стоит скрывать, что лично у меня есть определенные сомнения, связанные с прокатом нашей картины в Украине. Боюсь, что в нынешних обстоятельствах открытого конфликта "Левиафан" может быть воспринят в Украине исключительно как публицистическое высказывание, как еще одно свидетельство "плохой жизни" в России. А "Левиафан" существует на территории искусства и представляет собой авторское размышление о человеческом уделе, о любви, измене и печали, рассказанное на современном российском материале.
Это трагическая история об обычном человеке, противостоящем Системе, и эта история имеет отношение к жизненному опыту людей, живущих в любой точке земного шара. И в Украине в том числе.
О российских федеральных каналах… Пока с их стороны интереса не было.
— Пожалуй, не вспомню за последние лет десять другой картины, из-за которой критики и чиновники готовы грызть друг другу глотки. На самом-то деле, что случилось? Почему такой шквал полемики, восторгов, порою откровенного хамства? На ваш взгляд, эти причины — в художественных особенностях картины или же исключительно в сильной дозе "социокритики", которую и предлагает Звягинцев в своей работе?
— Я думаю, это нельзя разделять. Абсолютно убежден в том, что художественный уровень картины неотъемлемо связан с актуальностью высказывания — с тем, что в фильме существуют герои, которые понятны, судьба которых абсолютно симметрична личным переживаниям огромного количества зрителей.
Понятно, что в нынешних обстоятельствах многие отвыкли от серьезного, неповерхностного, правдивого разговора о главном.
Звягинцев, помимо того, что художник талантливый, глубокий и современный, абсолютно бескомпромиссный. Если он делает картину на современном материале, значит он борется до последнего патрона за абсолютную правду, за невероятную убедительность происходящего.
Именно поэтому многие не слишком искушенные зрители не считывают особый кинематографический язык Звягинцева и его умение делать кинематограф многослойный, способный легко преодолевать временные и географические барьеры.
Мы можем в этом убедиться, посмотрев сегодня "Возвращение" или "Елену". Убежден: то же самое будет с "Левиафаном" — через 20 лет он сохранит свою абсолютную актуальность. Только уйдет публицистический налет, который так заряжает и привлекает зрителей сегодняшних.
Конечно, "Левиафан" — фильм, "проговаривающий" свое время. Но его нельзя рассматривать как социально-критический фильм. Иначе он окажется намного беднее, чем есть на самом деле.
Лишь первые его 40 минут, т.н. первый акт развивается как социальный фильм, а дальше он резко расширяется, переходит на другой этаж — фильма, исследующего психологию героев, ищущего ответы на "большие вопросы" не только в несовершенстве Системы как таковой, не только в наличии коррупции и альянсе церкви и государства, но и внутри самих людей.
В этом сила кинематографа Звягинцева и в этом ключевое преимущество "Левиафана" перед другими, подчас даже весьма сильными, но не более чем социально-критическими фильмами. Именно оно обеспечило победы фильма в Каннах, Лондоне, Мюнхене и десятках других фестивалей. Оно принесло "Золотой Глобус" и номинацию на "Оскар". Оно обусловило прокат фильма в 70 странах...
— Помню, как будучи в Украине, вы неоднократно говорили о своем желании сделать какой-нибудь интересный совместный кинопроект… За прошлый год — перевернулась жизнь. И изменился мир — порою до неузнаваемости. Подобные желания у вас еще остаются? Вообще, они реализуемы сегодня — в контексте теперешней трагедии и вражды? И еще… Ваше мнение о сверхуспешном украинском фильме (исходя только из фестивальных результатов) — это "Племя" Мирослава Слабошпицкого?
— Полагаю, что как раз кинематограф — это единственная возможность поиска взаимопонимания между народами, которые сотни лет делили общую судьбу, а сейчас столкнулись в категорическом конфликте. Необходимы попытки понять других людей даже в этих, столь драматичных, обстоятельствах — иначе все обречено. Поэтому мне кажется необычайно важным производство совместных фильмов, которые бы рассказывали сегодняшние человеческие истории, понятные в обеих странах и сближающие людей.
Важно не только совместное производство, но и показы российских фильмов в Украине, а украинских — в России.
Я говорю о настоящем кино. Том, из которого можно узнать о характере, настроениях, психологии своих соседей. В этом смысле мне радостно, что фильм "Племя" был, хоть и ограниченно, но показан в России…
На мой взгляд, "Племя" — первый украинский фильм последних лет, который благодаря талантливому творческому решению и современному киноязыку легко пересекает национальные границы и гармонично вписывается в международный контекст. Фильмы, живущего много лет вне Украины блистательного Лозницы, я вывожу за скобки. "Племя" — это универсально понимаемая, психологически напряженная картина, блистательно сделанная по форме и соответствующая содержательно тенденциям, торжествующим сегодня в авторском кино. Убедительная метафора жестокого мира, убедительная и беспощадная. В фильме нет желания спекулировать на национальной экзотике или сегодняшней политической трагедии. Это щемяще эмоциональное кино, снятое с непрофессиональными актерами, без единого диалога, но с огромной энергией жизни.
— Теперешние пиар-войны, жесточайшее политическое, мировоззренческое, идеологическое противостояние — как в таком контексте чувствуете себя вы, человек, который много сделал как раз для украинского и кино и телебизнеса, а сейчас делаете для российского? И как изменилась "дорожная карта" уже для российского кинобизнеса за последнее время — с учетом экономических и идеологических обстоятельств?
— Мне бесконечно дискомфортно и больно. Я давно отказался от просмотра российского телевидения, а после нескольких попыток — и украинского. И то, и другое демонстрирует картину мира однобокую, тенденциозную и, самое главное, непереносимо агрессивную.
Надеюсь, что многие понимают: география — это судьба. Страны с самой большой общей границей обречены на поиск общего языка. И мне кажется, единственное разумное действие, которое может предпринять в этих обстоятельствах кинематографист, — это концентрация на собственной профессии, на том, что ты в состоянии сделать достойным и честным образом.
В условиях, когда конфронтационные сюжеты сами собой идут тебе в руки, требует немалого мужества поиск других, более сложных и ответственных решений.
Кинематограф действует не на рациональные, а на эмоциональные рецепторы восприятия. Он по своей природе революционен, а это означает, что великая машина времени и пространства, которая называется кино, позволяет зрителю пережить опыт других людей в течение всего лишь двух часов, испытать эмоциональное потрясение и, возможно, по-иному взглянуть на жизнь собственную.
Вот чем должны заниматься кинематографисты — искать человеческое в подчас несовместимых с человеческой жизнью обстоятельствах.
Что касается российского кино и дорожной карты его развития… Ясно, что в условиях очевидного кризиса единственным регулярным источником финансирования кино остается государство. Телевизионные каналы, ранее неоднократно участвовавшие в производстве фильмов, прекратили эту деятельность. Частные инвесторы, понятное дело, среди множества вариантов инвестиций выбирают точно не кинематограф — в их списке приоритетов он, мягко говоря, не на первом месте. Банки в кризисных обстоятельствах вряд ли будут давать кредиты на производство фильмов, тем более что нематериальные активы (права на фильм) крайне редко принимаются в качестве залога.
Таким образом, остаются свои собственные средства (если вы готовы рисковать) и международная копродукция.
Для меня, как человека уже много лет работающего с прицелом на аудиторию многих стран, именно сочетание этих возможных источников финансирования и производство фильмов, способных преодолевать границы, и является приоритетом.
— Не знаю уместно ли сейчас вас спрашивать об отношении к тем или иным украинским политикам, многих из которых вы знаете лично и очень хорошо… Но, тем не менее, в одном из недавних интервью российским СМИ вы довольно-таки доброжелательно говорили о Петре Порошенко, мол, это едва ли не единственная компромиссная фигура, которая способна разрешить кризисные коллизии… Интересно также ваше мнение о системе "запретов", возникших на некоторые фильмы, сериалы, артистов — как реакция на поддержку частью российского культсоциума аннексии Крыма, а также отдельных провокационных высказываний, выходок, поступков?
— Я знаю несколько человек в политике, к которым лично отношусь с глубоким уважением, к их числу, безусловно, относится Петр Порошенко. Но у меня не вызывает никакой эйфории и доверия то, что происходит сегодня. В конечном счете, я верю в то, о чем размышлял в своих книгах один из мною любимых писателей, киевлянин, кстати, Марк Алданов: революция в любом случае чревата чудовищными и бесконечно болезненными потерями, остановкой человеческого развития. Каким бы ни был трудным эволюционный путь развития, только он позволяет фокусироваться на ежедневном труде, на просвещении и образовании.
Надеюсь, что наступят времена, когда в Украине в качестве людей, влияющих на общественное мнение, т.н. духовных лидеров, будут называть не политиков, а учителей, деятелей искусства, врачей, философов, литераторов. Словом, тех, чья функция дает возможность состоять в оппозиции власти как таковой, любой. Критично к ней относиться, а не требовать от других максимального и полного с ней согласия.
Начинать новую страну с запрета кинофильмов и сериалов, даже объясняя это войной с соседом, мне кажется, неприлично, неэффективно. В силу того, что и сериалы, и фильмы все равно доступны, да и просто нелепо. Запрещать их, на том основании, что в них снимался определенный артист, известный своими враждебными убеждениями, вообще неприемлемо. С таким же успехом можно запретить издание книг Эзры Паунда и Кнута Гамсуна на основании того, что они поддерживали немецких нацистов, или выдающихся классиков, поскольку они были расистами, ксенофобами, антисемитами и т.д. Достаточно вспомнить "Дело Дрейфуса" во Франции, расколовшее интеллектуально-культурное сообщество на два лагеря. Если среди защитников невиновного были Золя и Клемансо, то среди антисемитов был великий Огюст Роден. И это не означает, что скульптуры Родена не должны выставляться в музеях мира, хотя мы не соглашаемся с его убеждениями.
Я, конечно, не сравниваю никого из тех, чьи фильмы и сериалы запретили в Украине, с гениальным Роденом, я говорю о принципе… Не следует позволять себе опускаться до уровня запретов. Не говоря уже о главном — у людей может быть свое мнение!
И если запрещать въезд в страну российским деятелям культуры лишь за лояльность (вынужденную или искреннюю) своему правительству, то произойдет обеднение собственной культурной жизни, ее оскопление. Лучше с этими людьми не соглашаться, спорить, переубеждать — образом новой, успешной, привлекательной Украины…
— Давайте спрошу вас не как продюсера, а как "простого зрителя": что больше всего трогает, цепляет (именно цепляет и трогает) в "Левиафане" — трансформация мифа, режиссерская конструкция, игра Серебрякова и Вдовиченкова, операторская работа Кричмана?
— Меня больше всего трогает то, что я считал неотъемлемым атрибутом настоящего большого кинематографа. Умение весьма простыми средствами, рассказывая внешне аскетичную, сегодняшнюю историю, говорить о вечном. Когда я чувствую этот космос, то испытываю необычайное волнение.
Это умение свойственно только выдающимся режиссерам. Таковых, наверное, никогда много не бывает, и сегодня, пожалуй, Звягинцев у нас едва ли не единственный.
Он может рассказать историю, понятную любому. Эта история может обмануть своей внешней простотой и стать абсолютно понятной огромному количеству зрителей, не имеющих опыта разгадывания кинематографических ребусов, заставить их переживать, спорить, не соглашаться, возмущаться, писать и подписывать манифесты в защиту или с протестом. Но этот же фильм может волновать самых искушенных зрителей, предлагать им пространство, насыщенное культурными аллюзиями, мифологическими контекстами, новыми смыслами, что и происходит сейчас. Вот это умение больше всего и волнует.
Олег Вергелис 23 января 2015
http://gazeta.zn.ua/CULTURE....-_.html
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Среда, 28.01.2015, 09:58 | Сообщение # 46 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| «Покаяние» и «Левиафан»
Своекорыстие времени или «полнота времен»?
Журнал «Гефтер» попросил поэта Ольгу Седакову ответить на целый ряд вопросов, касающихся сопоставления «Покаяния» Тенгиза Абуладзе (1984) и «Левиафана» Андрея Звягинцева (2014) — фильмов с тридцатилетним разрывом. Возможно ли сводить их воедино? И если да, то согласно каким критериям?
Я не отвечала на ваши вопросы по отдельности, но следовала их общей канве. Излишне говорить, что эти заметки не претендуют на какой-то исчерпывающий анализ. Их ракурс не метафизический, а исторический. Тем самым, это восприятие «отсюда», с места происшествия. Мировой зритель «Левиафана» наверняка должен видеть его иначе.
Итак, мы говорим о двух эпохальных фильмах.
Не знаю, думал ли Звягинцев об Абуладзе (в их поэтике нет ничего общего), но его фильм, «Левиафан», явно думает о «Покаянии» и отвечает ему. Может быть, он отвечает ему только в уме зрителя? Не думаю. Может, это время отвечает времени, а не фильм фильму? Может, и так.
Вот лежащая на поверхности связь: тема храма.
Еще одна: фантасмагорический суд.
Еще одна связь — «чудесный помощник» (на языке Проппа) обреченного героя («хороший марксист» Михаил у Абуладзе, друг юрист у Звягинцева): помощник, который только отягчает его судьбу. То есть в обоих случаях перед нами антисказка, но при этом соблюдающая структуру волшебной сказки.
Еще одна связь: жертвы демонической власти — супружеская пара, причем женщине в общем ансамбле принадлежит особая роль, она в каком-то смысле — душа происходящего, душа времени. Нежная Нино — душа доварламового времени, леденящая супруга Авеля — душа «застоя», времени детей Варлама, смутная Лиля — душа, условно скажем, «переходной» эпохи. Психологический подход к этим женским образам мне кажется тупиком. Они немного из другого вещества, ими управляют другие мотивы, чем их «характер» и «переживания». Их действия в каком-то смысле фатальны. Так Блок в катулловской Лесбии видел душу той римской эпохи.
Еще одна общая тема — конвейер смерти и унижения. У Абуладзе это великая сцена на лесосплаве у бревен, на которых родные ищут имена «своих». У Звягинцева — сцена обработки рыбы на рыбокомбинате.
И еще один общий символ: остов рыбы. Этот остов остается в руках у Авеля наяву после его «исповеди у дьявола», то есть собственного отца — в видении или сновидении. Остов огромной рыбы (или кита) — постоянный задник происшествий «Левиафана». Этот символ обладает огромной суггестивной силой, тем большей, что авторы не собираются его «расшифровывать». И я не буду здесь перебирать его мифических или христианских аллюзий.
Но больше всех конкретных мотивов и символов два эти фильма связывает их историческая значительность: их смелость, шокирующая на фоне того, что к этому времени стало привычным и воспринималось как единственно возможное. Их императивность: они не позволяют видеть все, как видели прежде, — как «слишком сложное», «неоднозначное» и т.п. Они обновляют радикальное различение добра и зла. А также настоящего и поддельного. Это обновление и есть дело трагедии. Я благодарна А. Звягинцеву за то, что после его фильма ни у кого не останется впечатления, что в зле «есть что-то сложное». Это обновляет надежду на человека.
Получилось так, что не словесность, как обычно бывало в России, а кино взяло на себя всю тяжесть истории: этическую, социальную, религиозную. Не меня одну «Левиафан» заставил вспомнить о Солженицыне: о взрыве «Одного дня Ивана Денисовича», а еще больше — об «Архипелаге». Быть может, таким же взрывом (хотя и не имевшим видимых последствий) были в 30-е годы 16 строк Мандельштама «Мы живем, под собою не чуя страны». Это заметил В.В. Бибихин.
Что происходит в таких случаях? Некая очная встреча человека (художника) и миродержца — встреча, вызывающая разряд высочайшего напряжения. Оказывается пробитой глухая стена запрета и самозапрета: рушится общий заговор не то что «говорить об этом», но «видеть это», видеть целиком, во весь его рост. А увиденность вещей такого рода и есть суд над ними. Они существуют, пока не увидены. Пока от них отводят глаза — или преднамеренно видят только их фрагменты, которые всегда можно вписать в какие-то другие конфигурации. Но если видно все — тогда мене, текел, фарес. Ты взвешен на этих весах. Мир, который изображают оба фильма, зритель узнает как ад и его власть — как власть сатаны. Мир во власти откровенного зла, которому ничто и никто не в силах помешать. Те, кто представляют себе фактическую сторону реальности, понимают, что оба художника очень сдержаны: они выбирают далеко не самые страшные моменты из происходившего при Варламе (проще говоря, при Сталине), при Авеле (проще говоря — при Брежневе), из того, что происходит при нас. Мы знаем еще не такие факты из журналистских хроник, из рассказов знакомых… Мы знаем куда более мрачные, жуткие, абсурдные, совсем «черные» произведения последних лет. Что их отличает от «Левиафана» — это отсутствие полной серьезности, то есть взгляда на целое. На всю жизнь, которую омывает океан.
И поскольку дуговая растяжка сверкнула, разряд прошел — как бы безнадежно ни было все, о чем повествует «Левиафан», зритель (естественно, и здесь, и вообще я говорю о собственном впечатлении) чувствует странное облегчение, тот самый пресловутый катарсис, который почти всегда путают с хэппи-эндом — или хотя бы дальней перспективой хэппи-энда, «светом в конце туннеля». Замечу, что путаница эта неоправданна: в греческой трагедии, на месторождении катарсиса, никакими хэппи-эндами не пахло. Речь шла об очищении чувств жалости и страха (толкования этого Аристотелева «очищения» бесчисленны). Чувства жалости и страха очищаются, когда в духоте вдруг появляется воздух — и можно вдохнуть: что-то открылось. Открылось не что-то неведомое, а то, что есть всегда, то, на чем держится мир: зло есть зло, и никаких промежуточных, смешанных, переходных к добру, совместимых с добром зон в нем нет. Никакой «жизни с Богом» в лукавстве нет и быть не может (это последнее относится больше к «Левиафану»). Гром ударил, и можно вдохнуть озона. Вот и все утешение, и вся надежда, которую в фильме ищут и не находят.
Что-то похожее происходило и на сеансах «Покаяния». Я помню, как многим моим знакомым старшего возраста этот фильм буквально развязал память. Они впервые за всю жизнь начали вспоминать. И видеть настоящее в свете этой освобожденной памяти.
Между «Покаянием» и «Левиафаном» — тридцать лет. Два этих фильма отмечают начало и конец эпохи. Может быть, именно благодаря этим фильмам мы ее наконец назовем. Предварительное ее название — переходная. Немного точнее: эпоха попытки исхода, попытки некоего общего освобождения. Сравнение с библейским Исходом стало в какое-то время общим местом. Теперь оно полностью исчезло, сменившись сначала новым общим местом — «вставанием с колен», а дальше — и возрождением былого величия.
Абуладзе в 1984 году начал из затакта: о реальных переменах в стране можно говорить не раньше, чем с 1987 года; о реабилитации Церкви — не раньше, чем с 1988-го, тысячелетия Крещения Руси. Реабилитация быстро переросла в то, что называют «религиозным — или православным — или церковным возрождением»; массовым «воцерковлением», приходом новых людей в Церковь и ее новым статусом в государстве. Слова из фильма о «дороге к храму» стали практической программой: тысячи и тысячи восстановленных и вновь построенных храмов стали главным итогом этого возрождения.
Если «Левиафан» — тоже затакт, то последующую за ним музыку истории нам еще предстоит услышать. Впрочем, я думаю, что она уже зазвучала: для меня очевидно, что фильм Звягинцева закончен в докрымскую эпоху. Выбор зла и самоутверждения «всем назло», до умопомрачения, вновь объединил две касты, «власть» и «подвластных»: они сошлись в милитаристском «патриотизме», в отказе от «западного» (того, что называлось в начале эпохи «общечеловеческими ценностями»), в пафосе восстановления империи. В «Левиафане» отношения «властей» и «подвластных» уже подошли к черте прямого антагонизма. Сюжет взывал к бунту — как некогда погребенный с почестями — при живых детях его жертв! — палач Варлам.
Музыка новой эпохи звучит в массовых откликах на фильм. Появись он два года назад, его бы не встретили такой самозабвенной злобой. Но эта злоба лучше слышит фильм, чем снисходительные отклики «экспертов».
Сюжет обоих фильмов — своего рода вариация на тему: «преступление без наказания». Вопиющее к небесам преступление, которое не только не наказано: оно не увидено и не названо преступлением. Одни, каким-то образом причастные к нему, никогда его не назовут. Другим не дадут увидеть и назвать его под страхом смерти. Больше того: все последующее как будто благополучно вырастает из этого преступления — как из своего рода достижения, успеха. Успехом пользуется потомство. На преступлениях Варлама построено благополучие его детей, характерной «номенклатуры» эпохи застоя (кто еще помнит это слово: «номенклатура?»). На преступлениях Мэра строится храм, в нем звучит «правильная» проповедь. (Если бы режиссер включил в финал цитаты из проповедей прот. Всеволода Чаплина или прот. Дмитрия Смирнова, фильм, боюсь, рухнул бы в плоскую сатиру.) Но нет, ничего страшного. Все в порядке. Проповедь — как в учебнике гомилетики. Нас убеждают, что и дальше все будет в порядке. Авель, сын Варлама, будет и дальше неплохо играть сонаты Бетховена. Детки Мэра пойдут в воскресную школу. Папа объяснит им, что «Бог все видит», и это странным образом ничего не меняет. Мы как будто навсегда заключены в такой отсек мира, где преступление входит в природный круговорот. Мы в аду, принявшем относительно комфортные формы. Стабильность. Стабильность — главное политическое слово времен Абуладзе. И это главное слово для того, к чему как будто стремился наш новый режим: застой представлялся золотым веком, который надо вернуть на нашу землю. Главное, чтобы все было в порядке.
И вот все в порядке — если бы не какой-то вбитый в самую глубину мозжечка страх, если бы не спрятанное, как шило в мешок, уныние, с которым коротают жизнь герои повествования. Никто из них не может улыбнуться. Никто не может общаться с другими доверительно и дружески. Каждый оскорбляет каждого любой своей репликой, любым движением. Каждый не может выслушать другого. Попытки откровенной речи пресекаются жестко («мне не нужно исповеди!», «мне не нужно признаний!»). Мать с детьми, отец с сыном, муж с женой, подруга с подругой, друг с другом говорят так, чтобы не дать другому ничего сказать, чтобы «заткнуть» его или ее, предупредить то, что может ненароком вырваться. Превентивная атака. Каждый (и даже ребенок) подозревает за поступками другого самые подлые мотивы. Характер человеческого общения — и в «Левиафане», и во «второй» части «Покаяния» («второй частью» я называю историю следующего за Варламом поколения) — это для меня самое адское в адском ландшафте происходящего. Это угнетает больше, чем сцены прямой жестокости и насилия. Предательства, измены — все это уже вторично: из такой общей жизни может следовать что угодно. Этот обмен репликами и взглядами таков, что хронический бытовой мат, которым пересыпана речь героев, почти не фиксируется вниманием. На каком еще языке они могут разговаривать?
Я говорила вначале о взрыве всеобщего заговора молчания в «Покаянии». Необходимо уточнить: на что, собственно, этот фильм открыл глаза? На эпоху сталинского террора? Нет, это, в общем-то, уже было понято, рассказано, выведено на свет. «Архипелаг» был написан. Абуладзе нашел для этой эпохи необычайный и яркий образ — зловещий водевиль. Гитлера и Муссолини так увидел Чаплин, но нашего Отца народов — никто до Абуладзе. О нем продолжали думать и говорить очень серьезно. «Комедианты!» — отвечает фильм. И это очень реалистично: в народе за нечистой силой закреплен эвфемизм «шут».
Однако все это у Абуладзе — прошлое, предыстория той истории, которая составляет основное действие фильма. Прошлое, происходящее в отчетливо «иные времена», в эпоху эпоса: в них есть что-то мифическое, архаичное, экзотическое. Они похожи на кошмарное сновидение, парад архетипов. Другой размах, «богатыри — не мы». Там поют «Оду к радости», там собираются строить рай на земле. Разоблачать идеологию Абуладзе уже не требовалось. В нее и так никто не верил. Настоящий герой «Покаяния» — Авель и его время. Это прозаичное и вполне «современное» пространство. Вот на это время «всеобщего примирения» и направлен взгляд художника. Эпоха, которая для меня называлась «серым террором». О ней почти нет свидетельств, подобных солженицынскому. Причин для этого много, и здесь я не буду на них отвлекаться. Совсем коротко можно обозначить нерв этого времени так: общественный договор о нераскрытии преступления, о погребении палачей с почетом и о предании полному забвению их жертв. Это был тот минимум лояльности, который требовался в это время от «нормального советского человека». Веры в будущий рай и даже в научный атеизм от него уже не требовалось. Говоря о жертвах, я имею в виду не только миллионы уничтоженных людей всех сословий, возрастов и убеждений, чьи имена теперь — слава Богу! — ежегодно зачитывают на «Воскрешении имен», и даже сегодня оглашение этих списков звучит как некоторый сильный вызов. Под жертвами я имею в виду и некоторые вещи общего, неперсонального характера: уничтожение или искажение отечественной и мировой истории, истребление всех видов «религии» и «идеализма», всей «доклассовой» культуры, свободного творчества, свободной мысли, свободного труда, возможности частной жизни, естественной связи отечественного с мировым, человеческой формы общежития… Человек этой эпохи — Авель, у которого нет ни злодейского размаха отца, ни его цельности. Он просто — как признается в своей сновиденческой исповеди мертвому отцу — перестал отличать зло от добра. Можно назвать это моральным агностицизмом? Да не совсем. Авель лжет: что-то о зле он знает, и что-то главное — без него ему не жить. Он всегда будет защищать зло. Он знает, что он — его продолжение. Отречься от зла значит для него отречься от себя самого: это буквально конец. И он прав: только конец, раньше, чем для него, наступает для его сына. Совесть подростка наследственного союза со злом не вынесла. Самоубийство сына заставит Авеля признаться в том, что он на самом деле и так знает. Это, конечно, не покаяние: это чистосердечное признание под пыткой. «Покаяние» ново не как суд над сталинизмом, а как суд над его воровским, «несталинским» продолжением. Над тем, что нечто спустили на тормозах — и жизнь стала мертвой. Что-то похожее делал Г. Бёлль с постгитлеровской Германией («Групповой портрет с дамой»). Авель был знаком жителям той эпохи, как теперь нам знаком Мэр. Уголовник — «народный избранник» изображен куда эксцентричнее у В. Мирзоева («Человек, который знал все»). Но своего рода притушенность этого персонажа (он злодей, но при этом он «такой, как все») у Звягинцева необходима: иначе главная идея, идея целого образа жизни, разрушится.
Именно в эти годы, 70–80-е, рассудительные люди любили повторять что-то вроде: «Мир во зле лежит» (то есть нигде и никогда ничего хорошего не бывало) и «Всякая власть от Бога». Аверинцев возразил на второе: «А если сама власть говорит, что она не от Бога и против Него?» Да, та власть говорила это непрерывно. Нынешняя ничего подобного не говорит. Напротив: она хочет иметь некую лицензию от Бога (как Мэр в фильме) — и она эту лицензию получает. Положение становится совсем двусмысленным. Выступление против заурядного бандюгана оказывается не чем иным, как кощунством! Действие «Левиафана» происходит при потушенном свете какого-то Смысла: того Смысла, об отсутствии которого — и об абсолютной невозможности жить без которого — в полный голос заявил Абуладзе. Для него этот Смысл назывался Храмом.
Сюжет Абуладзе — история осквернения, а затем разрушения древнего храма. Храм в контексте фильма — это и традиционная христианская вера, и вековая культура, и свободное творчество, и человечность; это народ, наконец, — «народ, который создал “Витязя в тигровой шкуре”». Заметим, что самого простого отождествления: храм — Церковь в «Покаянии» совсем не заметно. Странно было бы увидеть среди его персонажей монаха или священника.
Храм уничтожает «городской голова» Варлам и его адские марионетки: он, как положено таким созданиям, играет услугами полулюдей.
Мэр, собственно, делает то же — но не так изобретательно и театрально. И зачем ему спектакли Варлама? Он храмов не рушит — он их возводит.
Я думаю, тема культуры и творчества — первое, что связано у Абуладзе с Храмом. Заступник за Храм — художник Сандро и его прекрасная кроткая Нино — заставляет нас вспомнить не столько мучеников за веру, сколько мучеников за человеческий гений, погибавших «с гурьбой и гуртом». Художников, поэтов, музыкантов, ученых, сгинувших на лесоповалах и каналах…
Финальная фраза фильма о «дороге, которая ведет в храм» в последующие десятилетия у всех навязла в ушах. Но тема храма начинается в фильме зловеще: в первом эпизоде отвратительный персонаж, сподвижник Варлама, пожирает кремовый храм, которым увенчан торт. Торты, украшенные храмами, изготавливает стареющая дочь невинно убиенных Сандро и Нино. Об этом гротескном эпизоде, в отличие от финальных слов о дороге и храме, кажется, не вспоминали.
И в сюжете «Левиафана» храм — неожиданно для зрителя, который может и не заметить этого, — оказывается в центре сюжета: ради нового храма отбирают дом Николая. Сцена разрушения дома не менее грандиозна, чем апокалиптический взрыв храма у Абуладзе. Но это уже не Храм, а храм: еще одно здание, один из многих новоделов. Кроме прочего, это недвижимость (трудно вообразить этот мотив рядом с Храмом Абуладзе). Темы культуры, творчества, личной свободы с этим храмом никак не связаны (этих тем и вообще нет у Звягинцева; человек-художник, человек-мыслитель отсутствует в этом мире, он не оставил по себе и тени. Вот это, может быть, самое неожиданное в мире Звягинцева. Где такое бывало в русском искусстве? Разве у народников?)
Но кроме новодельного храма, построенного уголовником на крови, в сюжете участвует еще один храм. Он похож на руины того Храма, о котором шла речь в «Покаянии»: разрушенный, но с уцелевшими кусками настоящих фресок, с видом в небо, и небо переглядывается с этими фресками как-то роднее, чем это сделал бы свежерасписанный купол… В этих развалинах собираются побалдеть, как умеют, сиротские мальчишки (все дети у Звягинцева — сироты от рождения).
Если храмом-новоделом завершается тот порыв восстановить символический Храм и построить символическую Дорогу, которая ведет к нему (проект «религиозного возрождения» 90-х — нулевых), то комментарии излишни. Дело, однако, не то чтобы сложнее, но богаче и значительнее. Старый разрушенный храм вносит в это — как будто избыточно прямое и почти издевательское — сопоставление мысль о какой-то другой возможности. Может быть, что-то еще не до конца исчезло? Может быть, этот остов, эти «кости сухие» поднимутся, и уже по-другому? Или этот взыскуемый Смысл, Цель, Причина («за что?») — уже не в рукотворной архитектуре, а в великой стихии океана, в водах, похожих на те, которые мы воображаем в начале творения, безвидных и пустых, «и тьма над бездной?»
Я могу предположить, что случилось в пути к Смыслу и Храму, к Богу, что случилось за эти десятилетия. На эту мысль меня и навели два наших великих фильма. Тут мне придется попросить прощения у просвещенной публики: от исторических рассуждений мы перейдем к мистическим. А это разговор, в хорошем обществе запрещенный. Но ничего не поделаешь.
Проект построить Храм и Дорогу к нему не принял во внимание одного: прежде всего, необходимо было отречься от сатаны. Как в таинстве Крещения отречение от сатаны предшествует обручению со Христом. Иначе пространство жизни не может быть открыто для Другого. А герметически закрытое от Другого пространство, как известно, — ад. То, что прошлое, из которого начинался наш «Исход», было не просто «тоталитаризмом» или как-то еще социологически определяемым устройством, а реальным союзом с нечистой силой, наглядно дает увидеть Абуладзе. Его Варлам, воюющий с солнцем, — не гротеск, не художественный троп. Это прозрение. Власть сатаны — вот из-под чего необходимо было выйти. Полностью из нее выходят, как известно, святые. Но вектор этого движения необходимо держать в уме и нам, невеликим душам. Этому учит Церковь: этому, а не борьбе за какие-то скрепы и устои. Я помню удивительное послание Патриарха Алексия II после августовских событий 1991 года. Он сравнивал нашу страну с гадаринским бесноватым, из которого вышли бесы. И, помню, говорилось там о том, что бывший бесноватый перестал пугать окружающие народы… Было это в воздухе: ощущение освобождения и очищения от чего-то совсем не «политического» в расхожем смысле слова. Но, как известно, в ту же очищенную горницу, если она остается пустой, могут войти злейшие бесы. Нашу горницу быстро заполнили всяческой пустотой и беспорядочной деловитостью, ремонтными работами, не размышляя, не совершая душевного труда, не произнеся решительного слова отречения. Не произнесли его те, на ком этот долг лежал в первую очередь. Поэтому героям Звягинцева в новом храме нечего делать. Там им не ответят. Варлам остался в своей могиле и окружен новым почетом. Жрецы Варлама без тени смущения меняют собственные богоборческие слова гимна на «благочестивые». Преступление вновь называется успехом. Младшие герои Абуладзе помалкивали о нем, но несомненно помнили. Герои Звягинцева, кажется, просто ничего об этом не знают. Им уже нечего скрывать; современность, которую они застали, как будто оторвана от истории. Они не знают собственной связи ни с ее палачами, ни с ее жертвами. Они знают одно: что все состоит из неправды, и уже не спрашивают, почему и с каких пор. Они как будто обречены никогда не быть открытыми.
Лицо Николая, когда он спрашивает: «За что?», плачущая перед зеркалом Лиля — моменты открытости и разоруженности. Эта полная разоруженность светится и что-то обещает, как остатки фресок и небо на месте купола в разрушенной церкви. Но это уже не назовется Дорогой к Храму. Это требование правды Божией. А Господь, творец Левиафана, как мы знаем из истории Иова, любит человеческую правду. И никогда не услышит лукавого.
Ольга Седакова, 27 января 2015 года
http://www.chaskor.ru/article/pokayanie_i_leviafan_37354
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Среда, 04.02.2015, 21:06 | Сообщение # 47 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Елена Лядова: "Слава — единственное, для чего идут в актеры"
Об успехе "Левиафана", работе с Андреем Звягинцевым и запрете на мат
«Левиафан» уже несколько недель — главный информационный повод даже тех СМИ, которые прежде кино не интересовались. В преддверии выхода картины в широкий прокат мы пообщались с исполнительницей главной роли Еленой Лядовой
СМИ и социальные сети не устают обсуждать «Левиафан»: лента Андрея Звягинцева привлекла к себе внимание успешным туром по мировым кинофестивалям еще до того, как ее увидели зрители. Когда же накануне «Золотого глобуса» фильм оказался в Интернете, полемика достигла своего пика, а статуэтка, которую вручили Звягинцеву и продюсеру Александру Роднянскому, разделила аудиторию на два лагеря. Первые празднуют победу вместе с создателями «Левиафана», ожидая, что картина сумеет заполучить еще и «Оскар», вторые называют фильм «антироссийским» и выступают против его выхода в прокат.
В интервью Buro 24/7 Елена Лядова, исполнившая в «Левиафане» главную роль, за которую получила «Золотого орла», рассказала о том, как относится к критике, наградам, цензуре и жажде славы.
- Любой фильм Андрея Звягинцева порождает волну обсуждений, но в случае с «Левиафаном» информационный поток больше напоминает цунами. С чем это связано?
- С тем, что кино талантливое.
- Но это не первая талантливая картина Звягинцева.
- «Левиафан» успешно идет по миру, собирает награды — СМИ это интересно. Опять же вы рассказываете о нас! (Смеется.)
- Как вы оказались в проекте?
- Андрей Петрович позвал на пробы, потом какое-то время подумал и предложил роль. Я с огромным удовольствием согласилась.
- Лиля из «Левиафана» похожа на вашу героиню в картине «Географ глобус пропил» — женщина, тонущая в бытовой серости. Почему режиссеры видят вас именно такой?
- Наверное, хорошо тону в серости. (Смеется.)
- У вас, вероятно, немало предложений, почему выбираете именно таких героинь?
- Я отталкиваюсь от того, что в большей степени волнует меня саму на данном этапе жизни.
- Как у Бродского, стихи говорят о нем лучше, чем любая биография, так и у вас с ролями?
- Если говорить об эмоциональной составляющей, то в какой-то степени да.
- В одном из интервью вы говорили, что главная героиня «Левиафана» хочет показать людям выход из окружающей действительности. Но получается, что выхода нет?
- Я скорее имела в виду, что она не лишена жертвенности. В этом отчасти и был мотив ее жизни.
- Она совершает поступок, который во многом становится поворотным, — изменяет мужу. Почему?
- Для нее этот шаг был неизбежен. Думаю, ограничусь таким ответом.
- Поступки других персонажей «Левиафана» тоже можно объяснить неизбежностью?
- Да, это кино в целом о неизбежности, необратимости стихии.
- Как раз за это «Левиафан» и критикуют: показан «тоннель», в конце которого не брезжит свет.
- У всех есть возможность написать собственный сценарий и снять кино, которое бы доносило другую мысль. «Левиафан» — авторская точка зрения Андрея Звягинцева, которая имеет право быть.
- Вы сами критику читаете?
- Конечно. Мне важно, как публика принимает фильм, в котором я участвовала.
- Наблюдение за реакцией публики на различных персонажей можно считать целью актерской профессии?
- Нет. (После паузы.) Хотя в чем-то вы правы. Актеры делают свою работу, ждут, что их похвалят, и переходят на следующий этап. Но если говорить о цели, то она гораздо проще — быть знаменитым. В эту профессию ни для чего другого не идут.
- Неужели все идут в актеры из жажды славы?
- А вы думаете, кто-то мечтает играть в занюханном театре с пустым зрительным залом? Если так, то это не актер. Стремящийся к публичности эксгибиционист — вот это актер. Наша профессия тем и уникальна, что помогает разобраться с собственными психологическими проблемами.
- «Левиафан», к счастью, увидит широкий прокат, но в версии, где не слышен мат, которого в сценарии довольно много. С художественной точки зрения картина сильно пострадает от этого?
- Любому художнику бесконечно жаль, если его произведение доходит до зрителя не в том виде, в котором было задумано. Как если бы Леонардо Да Винчи попросили убрать одного из апостолов с «Тайной вечери». Подозреваю, он не просто так написал их именно в этом составе.
- Считаете «Левиафан» своей самой успешной на сегодня работой?
- Нет, у меня много разных проектов, и в каждый я вкладываю частичку себя.
- Но тандемы со Звягинцевым вам всегда особенно удаются.
- Давайте не называть это словом «тандем»! (Смеется.) Еще некоторые пишут, что я — муза Андрея. Ну какая же я муза? Для него муза — это жизнь и мысли о ней, которые будоражат и вдохновляют. Даже Джульетта Мазина для Феллини, на мой взгляд, была не музой, а скорее яркой краской. Вот и я себя считаю краской, дополняющей различные полотна.
- Какое в перспективе может иметь значение «Оскар» для «Левиафана»?
- Если награда случится, то она будет иметь большое значение не только для «Левиафана» и его создателей, но и для всего нашего кино.
- Почему же призы, которые фильм уже получил, некоторые воспринимают не как успех, а как темную страницу в истории российского кино?
- Чужой успех вообще трудно принять. Думаю, все дело в этом.
- Наверняка после того, как несколько картин с вашим участием побывали на международных фестивалях, появились предложения из-за рубежа. Рассматриваете их?
- Да, прохожу пробы. Всегда хочется расширять горизонты, купаться в новом материале. Это даже не свойство профессии, а желание расти как личность.
- В этом году выходит еще одна картина с вашим участием — «Орлеан» Андрея Прошкина. И снова вам досталась чересчур земная героиня — парикмахерша по имени Лидка.
- Фильм должен быть готов к лету, и да, это снова картина о вечном! (Смеется.) О человеке, его предназначении, душе, совести, месте в этом мире. О добре и зле!
- Вам везет работать с маститыми партнерами, но, например, в «Орлеане» сыграл совсем молодой Паша Табаков, для которого это лишь второй фильм. С кем ощущаете себя комфортнее?
- Мне действительно везет, вокруг одни таланты да гении, так что со всеми комфортно.
- А себя к маститым пока не причисляете?
- Ну, где я и где маститые? (Смеется.) Надо же трезво себя оценивать: мне еще учиться и учиться.
Анна Вельмакина, 2 февраля 2015
http://www.buro247.ru/culture....he.html
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Среда, 04.02.2015, 21:08 | Сообщение # 48 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Андрей Звягинцев: «Для художника мало быть просто гражданином»
5 февраля на российские экраны выходит главный отечественный фильм предыдущего года — «Левиафан». О нем высказались уже все и везде, но меньше всех говорил сам режиссер. Нам повезло: в обстоятельной беседе с профессором молекулярной биологии Калифорнийского университета Беркли Федором Урновым Андрей Звягинцев подробно ответил на многие вопросы.
УРНОВ: Андрей Петрович, меня поразил один художественный прием: фильм начинается и кончается пронзительными пейзажами, в которых нет ни одного живого человека. Пейзажи эти статичны, и это поразительные по красоте ландшафты. Мне лично как человеку русскому сразу пришли на ум строчки Пушкина: «И пусть у гробового входа / Младая будет жизнь играть, / И равнодушная природа / Красою вечною сиять». Будьте любезны, расскажите об этих образах равнодушной природы… Ее ли вы имели в виду или это что-то еще?
ЗВЯГИНЦЕВ: Эта пушкинская цитата не противоречит, по сути, тому, что я сейчас скажу. Понятно было, что история, рассказываемая в «Левиафане», тонет в бытовых и даже банальных житейских подробностях, постепенно лишь поднимаясь до масштаба драмы. С тем, чтобы помочь выйти на уровень трагического звучания этой частной истории про маленького человека, про песчинку, необходимо было с самого начала задать эти своего рода реперные точки — в начале и в финале фильма. Мы спускаемся с условной высоты божественного творения, приходим к твари божьей, проживаем с ней эти несколько дней, ставших для нее трагическими, и опять уходим в это абсолютное безмолвие. Да, думаю, Пушкин здесь вполне уместен. В последнем кадре фильма в шторме о скалы бьется красная металлическая бочка. Лично мне всегда мерещилось, что в этой бочке — как в «Сказке о царе Салтане» — заключен чей-то дух.
В середине фильма священник, отец Василий, рассказывает Николаю, как явился Господь Иову «в виде урагана». Так вот, там, в этой буре, есть, как мне кажется, следы этого присутствия. Кстати, с этим штормом на съемках нам крупно повезло. У нас был один-единственный день в зимней экспедиции, когда по прогнозам должен был быть шторм. Мы только что прилетели из Москвы. Это первый же день нашей зимней экспедиции. Камеру везли на автомобилях, а сами мы — оператор, художник, я и еще часть группы — летели самолетом. Мы уже были на месте и ждали, когда привезут камеру, выбрали точку, куда ее поставить, видели, что буря ослабевает. В итоге успели снять только одну банку пленки, а это десять минут материала. Дальше, пока мы перезаряжали новую бобину, шторм сошел на нет и больше не возвращался в течение нескольких дней, которые мы запланировали на съемки зимних пейзажей. То есть у нас был единственный шанс (и мы только позже это осознали) снять бушующий зимой океан. А этот шторм, волны, бьющие о камни железную бочку, — эти кадры, конечно, были нужны.
УРНОВ: Потрясающе. На меня очень сильное впечатление произвел тот факт, что в фильме фактически две музыкальные дорожки. Во-первых, это ошеломляющая и берущая за душу музыка Филипа Гласса, если я правильно понимаю…
ЗВЯГИНЦЕВ: Да, это Филип Гласс.
УРНОВ: Да-да. Она только в начале и только в конце. В самом же фильме играет саундтрек из культурного пространства, в котором живут ваши герои. Расскажите немножко об этом, пожалуйста.
ЗВЯГИНЦЕВ: Было совершенно понятно, что в теле фильма не должен был звучать Гласс. У его музыки совершенно другой масштаб. Вход в историю и выход из нее — это некая рамка. Величественная, могучая, как на котурнах, и уже внутри этой рамы — действительно будничная жизнь, сдобренная определенным звучанием, которое льется из каждого кафе. В каждом ресторане бряцает вот эта пустота, совершеннейшая попса, которую у нас величают шансоном. Люди, которые населяют пространство нашего фильма, слушают именно эту музыку, она часть того нравственного климата, часть той жизни, которая нас окружает. Есть, знаете, даже такое выражение: «Какие песни, такие и мы». И наоборот.
А сочинение Филипа Гласса, которое мы использовали, называется «Эхнатон». Мне кажется очень важным, что оно носит именно это имя. Египетский фараон, которого еще называют «первой личностью в истории цивилизации». Человек, который три с лишним тысячи лет назад первым в истории провозгласил единобожие. Опираясь только на свой царственный авторитет, он попытался повернуть весь ход истории в другое русло. Это был революционный поступок, граничащий с безумием: могучую цивилизацию с языческим культом многобожия, с этой богатой, в веках устоявшейся традицией, повернуть совершенно в другую жизнь, полностью изменить жизненный уклад египтян. Это само по себе — грандиозное событие. Думаю, что Филип Гласс, сознавая невероятный масштаб личности Эхнатона, понимал, что столь же могучим должно быть звучание музыки, рассказывающей об этом человеке. Она могла звучать только в начале и только в финале фильма, открывать и закрывать нашу историю.
Кроме того, в самом фильме есть еще такой звук, музыкальный элемент, что ли — гул. Он был необходим как разбивка на главы для достаточно длинного повествования. Как текст нуждается в разбивке: «Глава вторая» — ты переворачиваешь страницу, выдыхаешь и читаешь дальше. Так и здесь должны быть какие-то лакуны, которые дают тебе возможность отпустить зрелище или, наоборот, с новой силой войти в него. Некие зазоры, пространство между эпизодами. Для того мы и придумали этот звук. Андрей Дергачев, звукорежиссер, с которым мы уже очень давно работаем, примерно похожую музыку создавал и для «Изгнания». Здесь он сделал гул, который, в общем, почти одинаков, у него просто разная длина во всех этих четырех или пяти включениях. Какие-то нюансы внутри самого звука тоже менялись, но для обычного зрителя они почти незаметны — такая это тонкая работа.
УРНОВ: Я когда его слышал, сразу вспоминал, что в одной из пьес Чехова есть за сценой (если я не ошибаюсь, в «Вишневом саде») такой периодически возникающий звук. Я теперь понимаю, что это легкий элемент разбития сквозного повествования на главы, чтобы, как вы точно сказали, человек мог выдохнуть и смотреть дальше.
ЗВЯГИНЦЕВ: Да-да. У Чехова где-то вдали раздается звук, похожий на лопнувшую струну. Кажется, так. Но, ей-богу, что это за звук, известно было только самому Чехову, похоже.
УРНОВ: В фильме набран абсолютно гениальный актерский состав. Николай, его жена, одновзводник, который к нему приезжает. Это персонажи на уровне Салтыкова-Щедрина или Гоголя, Диккенса. Включая и роли второго плана. У меня, у дилетанта, вообще было такое впечатление, что это не артисты, а люди, к которым подошли на улице и пригласили участвовать в фильме, основываясь на сходстве с героями… Понятно, что это не так. Я хотел бы спросить, как вы подбирали актеров? Я такого попадания давно не видел.
ЗВЯГИНЦЕВ: Ну, с актерским составом дело вот в чем: как правило, мы никогда не пишем сценарий под актеров, такого не случалось. Возможно, только вот в этот раз у нас маячили на периферии два персонажа: Мадянов Роман, который играет мэра, и Лядова Лена, которая играет Лилю, — хоть эти решения и оставались для меня долго под большим вопросом. Все остальные персонажи без исключений подбирались уже под готовый сценарий.
Всякий раз, когда сценарий уже написан, у тебя возникает какой-то образ. Не то чтобы точное понимание того, как должен выглядеть этот человек, скорее, общее ощущение: полноватый он, например, или стройный, блондин или брюнет, резкие у него черты или он, скорее, мягкотелый. То есть даже внешние характеристики, я уже не говорю о внутренних (интроверт, экстраверт, какие-то градации между двумя этими полюсами). Я сейчас пытаюсь подбирать слова, хотя это трудно выразить. Ты видишь этого человека, закрыв глаза, и во время кастинга просто ищешь похожего на то, что тебе видится. И настает момент, когда ты находишь актера, который очень близок к тому, что тебе мерещилось. Важно понимать, что он всегда будет не попадать в этот образ до конца, всегда будет зазор, он, скорее, будет где-то рядом. Вот в этот момент ты утверждаешь этого актера, как бы отменяешь свое видение, чтобы не натягивать его на этот образ, а просто отдаешь права ему. Как будто стираешь себе память приборчиком из фильма «Люди в черном». Если бы вы посмотрели картину, а потом, выключив память, прочли сценарий, очень может быть, вам бы увиделись какие-то другие персоналии. Я хочу сказать, что люди, сыгравшие в картине, — это актеры со своим естеством, своей экзистенцией, своим человеческим существом. Они как бы выместили персонажей и стали самими собой.
Я стараюсь не навязывать актеру способ игры и не говорю: «Сыграй мне такой-то характер». Это исключено, это выведено из нашего лексикона. Человек органичен, какой он есть в этих предлагаемых обстоятельствах — так он и действует.
УРНОВ: Вы используете прием, который встречается относительно нечасто, особенно в западном кино. Я не хочу раскрывать секреты, поэтому сформулирую аккуратно. Многие самые страшные сцены в кадре не видны. Закрывшаяся за персонажем дверь, звук из-за границы кадра, лицо героини перед каким-то действием, которое само в кадр не попадает. Вы как художник могли бы сделать наоборот, это все можно было бы показать, но вы этого не сделали. На меня это производит огромное впечатление, потому что я сижу вот уже сколько недель и додумываю: а что же все-таки там произошло? как это все было? От этого еще страшнее. Как вы принимаете это решение как художник? Когда вы смотрите на собственное повествование и вам нужно перенести его на экран, как вы решаете, что покажете, а что — оставите за кадром?
ЗВЯГИНЦЕВ: Чем меньше сказано — тем лучше. Этот принцип аскезы помогает создать совершенно точно вами определенное состояние, когда зритель домысливает что-то, живо волнуется внутри себя. Это как с чтением литературы… Я давно заметил: если зритель читал литературное произведение, он почти наверняка будет отрицать экранизацию. А почему? Не потому, что ее сделали неталантливые люди, а потому, что у каждого свой театр в голове. Литература предполагает огромное пространство для твоего собственного воображения, домысливания и видения. Ты читаешь роман, и у тебя возникает пространство, цвет обоев, цвет платья, освещение, мизансцена, персонажи… А при переносе литературного сочинения на экран ты как бы заставляешь эти смутные образы затвердеть, фиксируешь точно: нет, ребят, не такие обои, а такие, не овальный стол, а прямоугольный, а над ним плафон не зеленого цвета, а вовсе даже оранжевого. И все тебе говорят: «Нет, ну нет, это не Болконский» или «Какой же это Раскольников?»
Я, может быть, много на себя беру, но я почти убежден, что часто именно по этой причине происходит неприятие экранизаций известных всем литературных сочинений. Ты уже увидел «свой фильм», и в твоей голове это идеальный фильм. Поэтому мне кажется, что сильнее недопоказанное, неувиденное, а только заброшенное как намек, обозначенное начало действия. Вот она вошла к нему в гостиницу, и дальше склейка. И зритель увидит дальше все сам, самым лучшим образом все увидит. Надо сказать, что мы ведь уже давно работаем с Олегом Негиным, с автором сценария: и на «Изгнании», и на фильме «Елена», и сейчас на «Левиафане». Еще четыре замысла у нас лежат на столе, ждут своего часа. Мы знакомы 14 лет, так что уже давно договорились о языке. Поэтому в сценарии с самого начала практически не было таких элементов, которые пришлось бы купировать и превратить в закадровые события. Первое и самое сильное впечатление уже в сценарии на меня произвело то, что в сцене конфликта друзья Николая убегают в лес, а мы остаемся с мальчиком и Анжелой. Уже на Севере мы нашли поляну у озера и лес из сцены убрали — там не было, естественно, никакой растительности, там тундра, нет деревьев в принципе. Только рябины в жилых поселках посажены у домов, как самые морозостойкие. Так что мы отказались от леса, переместив действие на берег с большими валунами.
УРНОВ: Там есть момент — раздается очередь из «Калашникова». И мы не понимаем, кто в кого…
ЗВЯГИНЦЕВ: Да. Кто в кого, да.
УРНОВ: И люди в кадре вздрагивают. В зале было мало народу, потому что это был специальный показ, можно сказать, для меня устроенный, чтобы нам с вами было о чем говорить в этом интервью. Так вот, мы все аж подскочили.
ЗВЯГИНЦЕВ: Это просто страшнее работает, чем если бы мы просто показали банальную драку.
УРНОВ: Знаете, мне еще мальчиком посчастливилось, я посмотрел «Иваново детство». У Тарковского ведь тоже расстреливают за кадром. Все, что видит зритель, — это карточка мальчика и слово «расстрелян». Еще один вопрос, простой, но важный. Это, конечно, история с тем человеком из Колорадо, который построил бронированный бульдозер и на нем отомстил. Расскажите о том, когда вы впервые об этом прочли и какую роль эта история сыграла, когда вы писали и снимали «Левиафана».
ЗВЯГИНЦЕВ: В 2008 году я снимал в Нью-Йорке коротенький фильм, пятиминутный, новеллу для большого омнибуса «Нью-Йорк, я тебя люблю». У меня была переводчик Инна Брауде. Девушка, которая уже много лет живет в Америке, а сама она, по-моему, родом из Киева. И однажды во время обеденного перерыва она, знаете, не рассчитывая произвести эффект, рассказала эту историю о Химейере. Рассказала, просто чтобы занять время. Но когда она подошла к финалу, помню, у меня было такое невероятное чувство потрясения, такой живой образ противостояния и бунта, протеста против несправедливости мира, что меня это очень сильно захватило. Я тогда же ей, помню, сказал: «Вот бы снять про это фильм», а она ответила: «Да, было бы прекрасно». Дальше было так: я вернулся в Москву, рассказал эту историю Олегу, она его не впечатлила, можно сказать, совсем. Он сказал: «Да ну, ну что это? “Рэмбо: Первая кровь”…» — и так далее. А я все не остывал, думал, что это могучий замес, глина для чего-то большего. В результате стало понятно, что если и делать историю Химейера, то надо переносить ее на нашу почву: увидеть этого вот русского Николая, который попадает в схожие обстоятельства. Марвин Джон Химейер несколько месяцев сооружал этот колпак, в который сам себя запаял, замуровал фактически: бронированный колпак для кабины бульдозера. У него там и видеонаблюдение было, и громкая связь, то есть оснастил себя он очень основательно. У него было время подумать. Это не яростный шаг, сделанный от отчаяния, дескать, раззудись, плечо, это взвешенный поступок. Он шел на этот самоубийственный поступок, он запаял себя так, что проникнуть к нему снаружи было невозможно. Взял с собой оружие и в результате застрелился там, в кабине, завершив задуманное. Было понятно, что все это — не в русском, что ли, характере. Такое, конечно, возможно, и даже случаи подобного рода всем нам известны. В том же Новосибирске, откуда я родом, несколько лет назад случилась история, которая кажется похожей. Там женщина, взрослая женщина лет 60, устав ходить околачивать пороги офиса «Единой России» (было зафиксировано, наверное, 20 ее визитов туда) с тем, чтобы добиться справедливости от какой-то строительной компании, в итоге принесла туда банку бензина и покончила с собой самосожжением прямо в этом офисе «Единой России». Таких историй можно найти не одну: отчаянных, необратимых поступков, которые ты совершаешь, когда уже совсем никак не можешь пробиться к этому монстру, который игнорирует тебя, потому что абсолютно равнодушен к тебе. И тем не менее такой финал, финал с разрушением или саморазрушением, он не типичен. Потому что русский человек, во-первых, терпелив до покорности, а во-вторых, такой финал будто бы разрешает эту историю. Вот она начинается с противостояния, вот это противостояние проиграно, вот все валится в тартарары, вот человек садится на трактор, едет и сносит административное здание. Своего рода хеппи-энд. У нас даже первый вариант сценария таким и был. Николай сносил полицейский кордон, въезжал в город и сносил там двухэтажное здание муниципалитета, в котором располагались и полиция, и суд, и администрация города — такое часто встречается в маленьких городах. И мы даже искали эту площадь, где можно было бы в городское пространство инсталлировать декорационный объект. В конце концов, как-то мы чудесным образом пришли вдруг к тому, что не надо этого финала, что нужно совсем по-другому завершить наш фильм. Можно теперь сказать, что это зерно, зерно истории Мартина Джона Химейера, упало в нашу почву и, в общем, растворилось в ней. Поставив сейчас рядом эти два сюжета, пожалуй, сомневаюсь, что кто-то нашел бы следы одного в другом. Зерно это растворилось и стало совершенно новым авторским произведением.
УРНОВ: Последний мой вам вопрос… Я его специально оставил напоследок, вы сейчас улыбнетесь, потому что про это всю жизнь можно писать тома, но я его все же задам. Ваш фильм — произведение художника, это искусство, и вот оно перед нами. Это с одной стороны. Но с другой — фильм этот, конечно же, огромный гражданский акт. Там много что сказано. Когда вы начинали снимать «Левиафана», кто вас больше вел за собой, художник или гражданин? Есть ли в вас этот конфликт? Одно дело писать роман Чернышевского «Что делать?», который представляет собой гражданский акт, другое дело писать какие-нибудь ранние рассказы Тургенева, где все необычайно красиво, но ничего гражданского в них нет. А вот вы создали такое синкретическое произведение, в котором и художественное поражает, и от гражданского никуда не деться.
ЗВЯГИНЦЕВ: Не знаю, видели ли вы «Елену», но в этом фильме был намечен мой ответ на этот вопрос. Что касается «Левиафана» — я постараюсь сейчас подобрать слова так, чтобы ответить на него четко, не запутав ни себя, ни вас. Видите ли, я сейчас стою на позиции, что эта картина целиком и полностью находится на территории искусства. Возможно, это защита от предстоящей реакции общества на нее. Возможно, что это даже напрасные какие-то слова — то, что она целиком и полностью на территории искусства, ясно и без того. С одной стороны, это некая охранная грамота, которую я декларирую, чтобы защитить фильм от нападок, потому что нападки, убежден, будут. Особенно на сегодняшнем фоне пробуждения национального самосознания. И тем не менее это не просто уловка или ход конем. На самом деле здесь очень много правды. Я прекрасно понимал, что быть исключительно и только гражданином при создании произведения — этого мало. Необходимо, чтобы высказывание, которое созрело в твоем гражданском сердце, обрело универсальную форму, форму того, о чем мы сейчас с вами говорим, когда произносим это слово «художественность», то есть форму искусства. Искусство — оно пронзает твое естество значительно более глубоко, оно порождает в тебе мысли куда более глубокие, чем просто статья, которую, например, с яростью пишет человек, увидевший какое-то явление в жизни страны, задевшее его воспаленное сердце. Это всегда сильно, если это сердечно и искренне, если это взвешенно и умно. Но это не обладает такой силой проникновения, как художественное произведение. Искусство охватывает все твои сферы, пробирается куда-то под кожу — и там уже начинает бродить твой собственный сок и гражданина, и поэта, твой собственный гнев, твоя надежда, твой собственный опыт встречи с миром.
Федор Урнов, 02 февраля 2015
http://www.interviewrussia.ru/movie....daninom
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Четверг, 05.02.2015, 17:43 | Сообщение # 49 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Премьера недели «Левиафан»: идеальный фильм для России эпохи троллинга
Завтра жители России наконец-то увидят в кинотеатрах фильм Андрея Звягинцева «Левиафан» — по-видимому, самое громкое российское кино десятилетия. Станиславу Зельвенскому показалось, что Звягинцев отечественную действительность не очерняет, а, наоборот, поэтизирует.
«Левиафан»: идеальный фильм для России эпохи троллинга Фотография: «Нон-стоп Продакшн»
В северном городке на берегу моря автослесарь Сергеев (Алексей Серебряков), живущий с женой (Елена Лядова) и сыном-подростком от первого брака, пытается бороться с коррумпированным мэром (Роман Мадянов) — тому зачем-то понадобилась земля, на которой стоит сергеевский дом. Помогать слесарю из Москвы приезжает его армейский друг-адвокат (Владимир Вдовиченков), у которого есть на мэра некий компромат.
Благодаря нюансам современной дистрибуции видеоконтента «Левиафан» выходит на широкий экран не до, а после того, как его битый месяц обсуждали все, от министра до возмущенных доярок, — редкая, завидная судьба. Неоднократно и подробно высказались не только создатели фильма, но и его герои, включая, собственно, заглавного. Как известно уже лет сто, произведение искусства существует не в вакууме — в зависимости от контекста оно может терять какие-то свойства или приобретать новые, живя и развиваясь до тех пор, пока на него смотрят. Проект «Левиафан» за январь 2015 года стал гораздо больше и, по правде говоря, интереснее, чем фильм «Левиафан».
Несмотря на свой тяжеловесный символизм, «Левиафан» внезапно и, вероятно, к удивлению авторов, оказался идеальным фильмом для России эпохи троллинга. Страна, где троллинг стал основой сперва внутренней, а потом и внешней политики, отчаянно нуждается в высказываниях, от которых можно отталкиваться. Полемических и в идеале открытых для интерпретаций. Сомнительный опрос. Неосторожное интервью. Не там устроенный концерт. Главное, чтобы у общества была возможность откомментировать, а потом откомментировать комментарии и мягко погрузиться в изматывающий, ни к чему не ведущий спор. Чем более общо и «универсально» была изначально сформулирована проблема, тем проще людям, которые придут ее технично забалтывать.
И вот появляется Андрей Звягинцев, который иначе формулировать не хочет и, кажется, не умеет. Он говорит о конкретных, приземленных и болезненных вещах: о безнадежности провинциальной жизни, о коррупционном альянсе власти и церкви, об алкогольном ступоре, в котором пребывают избиратели и прихожане. Но смотрит на Россию-2014 через призму вечности, как он, и не только он, ее понимает: Книга Иова, Филипп Гласс, могучие волны бьются о берег, на котором валяются огромные обглоданные каркасы метафор. Это консервативный, позавчерашний киноязык, который именно в силу своей тривиальности, укорененности в пыльной традиции влет считывается в любой точке земного шара. Ровно так в приличных домах хоть Москвы, хоть Каира, хоть Лос-Анджелеса глубоко взрослые люди представляют себе усредненно-европейское приличное кино. Сравните с тем, что сделали с той же Книгой Иова несколько лет назад братья Коэн.
Занятно, что ура-патриоты вменяют Звягинцеву в вину некое очернение российской действительности, в то время как режиссер последовательно, фильм за фильмом занимается обратным — поэтическим приукрашиванием местного быта, переводом его на артхаусное эсперанто. В первых двух работах Звягинцева стремление воспарить над географией принимало почти комические формы. В «Левиафане» автор сознательно старается зацепиться за отечественные реалии, но редко продвигается дальше икон на торпедо и «Владимирского централа». Потому что он остается чистоплюем, он рассказывает историю про кровь, сперму и блевотину, но, вообще-то (и его можно понять!), не хочет ничего этого видеть. Как только пахнет жареным, камера элегантно отъезжает или вовсе прикрывает глаза и переключается на красивую актрису Лядову в шейном платочке.
Гражданская солидарность велит верить этому фильму — вероятно, благонамеренному и, как выяснилось, по нынешним временам довольно смелому (еще недавно никому не приходило в голову награждать за храбрость картины Бориса Хлебникова или Алексея Мизгирева, не говоря уж про Балабанова). Но единственному, кажется, кому в нем безоговорочно веришь, — второстепенной героине Анны Уколовой, живому человеку среди актеров, понуро обменивающихся корявыми, сериального качества репликами, которые, как слишком многие могли убедиться, сильно выигрывают в переводе. В «Левиафане» есть концепция, но в нем нет сердца — и вопрос, почему герои поступают так, а не иначе, быстро теряет смысл; они делают так, как нужно Звягинцеву, они иллюстрируют его тезисы — кроме фигуры режиссера, в фильме просто никого нет. А режиссер не дает собственным персонажам задышать, потому что бездыханные — порой в прямом смысле — они лучше встраиваются в его масштабное полотно с величественными пейзажами и тщательно пережеванными идеями. В фильм, где подросткам приходится жечь костры непременно на руинах старой церкви, где образ свинства проиллюстрирован свиньями, где рожи чиновников укоризненно смонтированы с крупным планом Иисуса Христа.
Звягинцев прямолинеен и внятен, как никогда прежде. Но притча сегодня — мертвый, ненужный, в конечном итоге вредный жанр. Может ли произойти, происходит ли в России что-то подобное? Разумеется, да — и в глубине души это знает любой человек, который провел здесь хотя бы неделю. Означает ли это, например, что Россия — страна, покинутая Богом? Этот вопрос не имеет и не может иметь ответа, он мигом переводит неудобную публицистику в комфортное пространство кухонного диалога. Сперва нужно договориться, что такое Бог. Был ли он здесь. Если был, то когда перестал быть — при Владимире Владимировиче, при Иосифе Виссарионовиче, при Александре II Освободителе? В общем, это тема для длинной, яростной, бессодержательной дискуссии.
Станислав Зельвенский, 4 февраля 2015
http://vozduh.afisha.ru/cinema....-serdca
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Четверг, 05.02.2015, 17:44 | Сообщение # 50 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| На всякого Левиафана найдется свой Иов?
Что же сделал со всеми нами режиссер Звягинцев, что такого нам показал, что всех так и тянет высказаться, в том числе и тех, кто, похоже, фильма еще не видел? А если и видел, то будто бы глядел против солнца, которое плохо уж тем, что слепит и жжет.
Это кино точно рассчитано в том смысле, чтоб, как необъятной дрифтерной сетью, «зацепить» всех и каждого. Фильм-провокатор? Да! Конъюнктура, заказ, очернение России и православия – нет, это здесь решительно ни при чем.
Алиби Звягинцева - на поверхности: «Левиафан» был задуман до войны на Украине, до санкций, тем паче до «Шарли Эбдо» и внезапной волны патриотизма в нынешней нашей стране. Просто, что называется, «попал под раздачу».
Впрочем, даже если бы и не получил «Золотой глобус», фильм зацепил бы сам по себе. Решительно всех.
Патриота зацепил бы тем, что , мол, есть у нас не только страшные коридоры гостинок с забытыми на полу младенцами, не только дикость и разруха провинции, но и блистательный Сочи, и новый Владивосток.
Зацепил бы верующего, потому что «вера» мэра северного городка - совсем не вера, а преступный сговор местной власти с криминалом, в том числе и с лукавым иерархом при кресте и рясе.
Возбудился бы и посмотревший фильм чиновник, потому что «вертикаль», насквозь проткнувшая этот городок, выглядит в «Левиафане» сколь омерзительно, столь и убедительно актерски и режиссерски.
Человек неверующий, такой же, как главный в «Левиафане» мученик, мелкий предприниматель Николай, задался бы проклятым вопросом «За что?!»
И ходил бы, маялся без ответа. Как, собственно, и любая женщина средних лет (здесь - жена Николая, Лиля, ищущая смысла, тепла и любви, но находящая одно – или никчемную старость, или раннюю погибель неважно от чего - то ли от измены мужу с его лучшим другом и адвокатом, то ли от водки, то ли в пучине морской). И куда ни тронешься с перепутья, куда ни пойдешь, везде – Левиафан.
Зритель, глядящий не в себя, а вовне, увидел в фильме клевету на Россию. Иначе и быть не могло. Ныне, когда даже поп-звезды повсеместно поют «Славься, страна, мы гордимся тобой!», такие, как Андрей Звягинцев, автоматически становятся красной тряпкой для ура-быка. Будто северный городок из фильма и правда страшней старательно подзабытых российских реалий, к примеру, знаменитой станицы Кущевской. Кстати, неужто не носили цепи с крестами бандиты Цапки, не жертвовали от щедрот да с пролитой крови на храмы? Собственно, ничего нового. И ныне, и присно…
Зритель, глядящий в себя, увидел кое-что посерьезней «клеветы на Россию» - свою собственную беду, размеры которой, увы, значительно шире границ государства. Левиафан – в нас, в наших домах и квартирах, в наших личных тупиках и несчастьях, независимо от того, дает нам щедро что-либо власть или нагло отбирает.
Пожалуй, лишь в одном сходятся антагонисты «Левиафана» - фильм беспросветен, надежды нет. Как нет и самого ветхозаветного Иова, все претерпевшего, но не проклявшего Бога. Герой Алексея Серебрякова - кто он? Не верующий, но и не атеист. Не грешник, но и не праведник. Великомученик, но не Иов.
Но вот ведь какое дело: пока не дописана книга его бытия, пока длится срок, в том числе и тюремный, еще неизвестно, что, в конце концов, выберет путник – Бога, Левиафана?..
В поставленном Андреем Звягинцевым многоточии, в самом факте появления такого фильма – и есть надежда.
Наталья Островская, 5 февраля 2015
http://www.kp.ru/daily/26337/3220838/
|
| |
| |
|
