|
Юрию Норштейну - 70
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Четверг, 15.09.2011, 08:38 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Родом из детства
Сегодня режиссеру анимационных фильмов Юрию Норштейну исполняется 70 лет
  
В разговоре о Юрии Норштейне превосходные эпитеты напрашиваются в каждом предложении. Кинокритики во всем мире, составляя списки лучших короткометражных мультфильмов всех времен и народов, включают его работы в первые строки: то список возглавляет «Сказка сказок», то «Ежик в тумане». Кажется, ниже второго места фильмы Норштейна не опускались ни разу, а иногда его работы занимают две из трех почетных позиций. В любви к русскому режиссеру признаются Хаяо Миядзаки и многие другие культовые кинодеятели. В той же Японии Юрий Борисович настолько знаменит, что удостоился несколько лет назад ордена Восходящего солнца. Самая же потрясающая история связана с последним, пока что не оконченным фильмом Юрия Борисовича «Шинель», который в виде отрывка уже показывается как полноценный фильм и получает фестивальные призы. Сегодня легендарный российский мультипликатор отмечает 70-летний юбилей.
По прекрасному и редкому совпадению Норштейн еще и великий учитель. Это доказывает, помимо всего прочего, книга «Снег на траве», составленная из лекций Юрия Борисовича, прочитанных им японским и русским студентам. Этот объемный двухтомник бесценен не только для аниматоров, но для всех людей, которые связывают свою жизнь с искусством. Не уделяя большого внимания формальным правилам режиссуры, Норштейн больше говорит о философии искусства, о психологии его восприятия, о том, как произведение наполняется глубиной и многозначностью. Преподавательский стаж Норштейна огромен, и к тому же поражает эффективность его учительской карьеры: за годы работы на Высших курсах сценаристов и режиссеров он воспитал плеяду блестящих мастеров. И до сих пор Юрий Борисович, уже неофициально, помогает и консультирует аниматоров. К нему многие обращаются за советом, и результатом становятся самые лучшие мультфильмы современной России.
Юрий Норштейн также прекрасный знаток и самозабвенный пропагандист искусства. Его нередко можно встретить на самых ярких московских концертах и значительных премьерах, увидеть, как он с лупой разглядывает какую-нибудь картину в провинциальном музее и услышать, как он увлеченно, со знанием дела, взахлеб говорит о японской графике или о мастерах советской мультипликации, живописи Возрождения и классической музыке. Отдельное удовольствие – слушать, как Юрий Борисович читает стихи, например любимого им Назыма Хикмета.
Наконец, заметен Юрий Норштейн и как общественный деятель. Каждое его высказывание для прессы бесконечно цитируется и обсуждается, поскольку всякое слово Юрия Борисовича попадает в болевую точку нашей современности. Отношение к человеку, к художнику, суетность и корыстность современного общества, продажность и равнодушие власти – сегодня к Норштейну многие относятся буквально как к пророку, обжигающему мир своими речами.
Еще сильней они жгут оттого, что репутация Норштейна без преувеличения безупречна. Он уже много лет ничего не получает от власти, не возглавляет никаких партий, не рвется ни в политику, ни на телеэкраны, живет очень скромно, одевается просто, в теплую погоду часто ходит босиком, сам торгует своими книжками – никак и ни в чем не выдавая своей культурной и общественной значимости. И она, значимость, от этого становится еще больше, превращая Норштейна в живую легенду. В такого человека, к которому с душевным трепетом обращаются не только простые смертные, но и власть предержащие.
Однако те, кто мог наблюдать Норштейна вне поля зрения камер, знают его не только как пламенного оратора, пророка и знаменитость. Охотно играющий с детьми белобородый, улыбчивый человек и сам часто бывает похож на ребенка – восторженного, впечатлительного, восхищенного какой-то случайно подмеченной деталью, хорошим кадром, интересным разговором.
Думается, что именно эти черты, невольно угадывающиеся во всем, что делает Юрий Борисович, приносят ему по-настоящему широкую зрительскую любовь. Ведь по большому счету никому нет дела ни до анимационных рейтингов, ни до бронзовых изваяний, ни вообще до абстрактного величия. Куда важнее, что и слова, и фильмы Норштейна по-настоящему трогают – не только высоколобых киноведов, но и самых обычных зрителей.
МАРИЯ ТЕРЕЩЕНКО «НИ» за 15 Сентября 2011 г.»
http://www.newizv.ru/culture/2011-09-15/151269-rodom-iz-detstva.html
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Четверг, 15.09.2011, 08:39 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Юбилей в недошитой шинели
Юрию Норштейну – 70
Летом несколько славных мультипликаторов обратились с письмом к президенту и премьер-министру. Писали о бедственном положении студии «Союзмультфильм», 75-летие которой как раз отмечалось. Среди «подписантов» был и Юрий Норштейн.
На «Союзмультфильме» сделаны его «Лиса и заяц», «Цапля и журавль», «Ежик в тумане» и «Сказка сказок». Все созданы в пределах одного десятилетия – с 1973 по 1979-й. Потом началась работа над «Шинелью», которая не завершена по сю пору. Шутят: Герман снимает «Трудно быть богом», а Норштейн делает «Шинель» – значит, жизнь продолжается, все в порядке.
Смех смехом, но и впрямь мерещится какой-то высший смысл в том, что «Шинель» так и не выходит в свет. Кажется, мастер боится с ней расстаться, выпустить за ворота – ведь нынешняя жизнь его удручает. «Понимаете, разговор должен идти не только о проблемах анимации, а в целом — о психологической и культурной атмосфере в стране, которая сегодня все больше переходит в коллективную пошлость», – говорит он в одном из недавних интервью.
Жизнь изменилась кардинально, и растерянность мастеров так понятна. Но, думается, судьба картин Норштейна все-таки особая. Трудно представить себе существо, способное не поддаться обаянию этого кино. Ведь в нем заключена какая-то квинтэссенция человечности, тепла и сострадания – это доказано неспадающей востребованностью его историй. Или истории, ибо все норштейновские сюжеты складываются в один: пугливая душа бродит по неуютному миру и ищет другую душу, чтобы вместе было не так страшно. На норштейновских персонажей наступает лес, смыкается с тревожным шелестом болотный камыш. Они вечно на пути к какому-то дому – своему ли, чужому, и очаг дается им как счастье. Зайчик и его избавитель Петух усаживаются в лубяной избушке у печки, Журавль галантно презентует невесте-Цапле дымящую буржуйку. Ежик правится сквозь туман на костер, где поджидает его Медвежонок с чайником. Неприкаянный Волчок печет себе картошку в тлеющих углях. И свет во тьме светит – такова сердцевина каждого норштейновского фильма.
Сам Юрий Борисович всегда озаряет любое собрание. Может, и потому, что бывает на людях нечасто, каждое его появление – праздник. Мало сказать, что авторитет его высок. Такие люди, как камертон, даже в самом расстроившемся хоре держат единственно верную и чистую ноту.
Слава богу, это ощутили и наши высшие руководители – за письмом Юрия Норштейна, Андрея Хржановского, Эдуарда Назарова и Леонида Шварцмана последовала встреча аниматоров с Владимиром Путиным, на которой был дан старт масштабным преобразованиям «Союзмультфильма» и всей анимационной отрасли.
2011-09-15 / Дарья Борисова
http://www.ng.ru/culture/2011-09-15/9_norshtein.html
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Четверг, 15.09.2011, 08:39 | Сообщение # 3 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| К юбилею Юрия Норштейна
15 сентября отмечает юбилей один из лучших российских мультипликаторов Юрий Норштейн – легендарный художник-аниматор, автор знаменитых мультфильмов «Сказка сказок»,«Цапля и журавль», «Ёжик в тумане», «Лиса и заяц», «Шинель», которые удостоены десятков престижных международных наград.
Мультфильмы Норштейна смотрят и дети, и взрослые. Разделения на анимацию детскую и взрослую он не понимает, только - на хорошую и плохую. Работая в жанре многоярусной перекладки изображения, он категорически не признаёт модную сейчас компьютерную анимацию, потому что, по его мнению, искусством может считаться только то, что «проработано духом».
Норштейн снискал славу мастера, который доказал своими работами, что мультипликационное кино – это не только развлечение, но высокое искусство. «Анимация – это размышления о вечном, о самом главном, – говорит Норштейн. – Если фильм не строится на выстраданных ощущениях и не передаёт представлений своего создателя о жизни, о добре и зле, о верности и предательстве, тогда такой фильм не нужен и не интересен зрителю. Анимация – это вид искусства, и я настаиваю на том, что это авторское искусство и, в то же время, исповедь души автора». Неслучайно один критик назвал его фильмы «философскими киноразмышлениями о вечных ценностях бытия».
«Что такое культура? – размышляет Норштейн. – Это не количество знаний, а способность увидеть за небольшое количество времени огромный отрезок жизни. Культура – это духовное прозрение. Для художника в широком смысле слова важно не утратить способность видеть и сопереживать. Насколько ты способен сочувствовать старухе, идущей в гололёд по улице, насколько ты способен вздрагивать вместе с ней при каждом её неверном шаге, такова твоя суть».
В самой работе режиссёра-аниматора есть нечто мистическое, считает Юрий Норштейн: человек входит в абсолютно тёмный съёмочный павильон, где освещён только стол и рисунки на нём, и начинает создавать художественную реальность, перемещая рисунки. Секрет успеха анимационного фильма, убеждён Норштейн, во многом зависит от того, удалось ли автору найти образ. При этом он признаётся - не без кокетства, - что занимаясь много лет рисованной мультипликацией, сам он рисовать не любит и, в общем-то, не умеет (художник всех его фильмов - его супруга - Франческа Ярбусова). Но именно живопись для него – любовь с детства и источник вдохновения: «Без живописи я ничего не мог бы сделать, только она меня питает и помогает понять пространство, искусство и людей».
http://www.tvkultura.ru/news.html?id=780648&cid=4
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Четверг, 15.09.2011, 08:40 | Сообщение # 4 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Юрий Норштейн: «Это хорошо, когда слезки капают, - значит, ты добрый»
Сегодня знаменитому режиссеру аниматору исполняется 70 лет. Накануне «Комсомолка» нарушила его уединение, заглянув в мастерскую
Про Юрия Норштейна всем известно, что его «Сказка сказок» - лучшая в истории анимации, а на его «Ежике в тумане» все дети воспитываются. Еще его называют гением. И вспоминают, что он много лет никак не закончит фильм по гоголевской «Шинели».
Но сам Норштейн избегает суеты вокруг себя. Вот и накануне юбилея закрылся в своей мастерской на «Войковской», переделанной из бывшего милицейского поста, и тихонько себе работает. «Вы, если все же рискнете побывать у него в студии, наверняка увидите записку на стене, адресованную его ассистентке: «Таня, если будут заходить журналисты, смело посылай их на ...!» - предупредил меня его друг, мультипликатор Андрей Хржановский. Я все же осмелилась прийти. По субботам в своей мастерской Норштейн продает книжки по мотивам своих фильмов. В «Союзмультфильме» он давно не работает... На пороге меня встретили умная и глухая дворняжка Кузя и сам мультипликатор.
- Юрий Борисович, почему прячетесь?
- Нет, я не живу затворником - езжу по миру с мастер-классами, а болтовню о себе считаю бессмысленной. Телефон разрывается от звонков - все просят об интервью. Вчера совсем скверно - говорят: «Давайте, мы вам две тысячи долларов заплатим, а вы с нами побеседуете». Поймите, я себе цену не набиваю - просто не люблю мелькать. Вот артист - да, он лицом популярность зарабатывает. А с меня чего взять?
- Да ваш фильм «Лиса и заяц» посмотришь - и от одного вида зайчишки, выгнанного из избушки и прижимающего свой узелок, плакать хочется.
- Сострадания я и добиваюсь. Помню, дал однажды внучке почитать изумительного детского писателя Юрия Коваля. Она одну его повесть прочитала и расплакалась. А я говорю: «Яночка, это же хорошо, когда слезки капают, - значит, ты добрый человек». Лет 20 назад я увидел короткий фильм, сделанный одним мальчиком. Простой. На экране дерево, нарисованное детской рукой, потом слышим звук бензопилы. Спиленное дерево падает. Долгая пауза. И вдруг из дерева плывет вверх его белый силуэт. И мы понимаем, что из него вылетела душа. Сейчас автору этого фильма лет, наверное, 28. И я думаю: кем он стал? Кажется, он не способен на дурные поступки.
К сожалению, мы сейчас живем, толкаясь локтями. Каждый норовит другого сбить. У нас ко всему предвзятое отношение. К бомжам мы относимся с брезгливостью. А почему? Они такие люди, как и мы. Я вот часто бываю в Японии, и там бомжи все как один интеллигенты, с высшим образованием.
- А что вы думаете о современной мультипликации?
- Хороших художников не видно - они все ушли в подполье. А в головах тех, кто на виду, мусор... Вообще в нашем обществе гной прорывается наружу. Очень переживаю за погибшую команду «Локомотив». Но, думаю, никто наказан не будет. И самолеты будут продолжать падать.
- У вас в фильмах снег обязательно вальсирует, а туман светится. Как это вам удается?
- Сам не могу объяснить. Главное, я не подхожу к работе прагматично - сел за стол и придумал сюжет. Мне нужно слышать изображение, видеть запах. Без колоссального напряжения ничего не получится. Вот все твердят: «Микеланджело - великий живописец». А знали бы, в каких мучениях, пахоте рождалась каждая его картина! Я тоже все время нервничаю: сколько слез пролито вместе с моей женой Франей (Франческа Ярбусова, художник всех фильмов Норштейна. - Ред.), сколько сердечных капель выпито!
Поэтому не могу смотреть на современных мультипликаторов, которые не вкладывают главное в свои работы - душу. В этом смысле я беспощаден. Была бы моя воля, я бы им вломил как следует, а потом принялся учить уму разуму.
ДОСЛОВНO
Наталия АБРАМОВА, редактор большинства фильмов Норштейна: «Меня потрясло, что он все видит насквозь»
- Один раз я принесла в столярку картину художника Кирилла Зданевича (того самого, который открыл вместе с братом Ильей художника Нико Пиросмани). «Думаешь, не знаю, что у тебя в рулоне?» - сказал Норштейн, усмехнувшись, и легким касанием прошелся по свернутому рисунку. «Ну и что это?» - спрашиваю. «Зданевич», - ответил Юра... Прошло много лет, а не могу взять в толк, как он угадал. А ведь как далеко тогда было до его «прозрений» - до «Ежика в тумане», «Цапли и журавля». И уж в какой безбрежной дали маячил призрак «Шинели» (над этим фильмом Норштейн работает с 1980 года. - Ред.).
Он наблюдает за тем, как пчела жужжит, как ворона каркает. Обожает дождливую осень - чувствует себя счастливым. Юра любит рассказывать, как мама везла его из деревенского роддома на телеге и шел дождь. Она прикрывала его своим телом, и маленький Норштейн не промок.
Свои технологии он не держит в секрете, делится ими на мастер классах, но никто не понимает, как сделаны его фильмы. Юра часто размышляет: «Да, посмотрел сегодня анимационный фильм: талантливо, но я не вижу главного - человека».
Леонид ШВАРЦМАН, режиссер мультипликатор, нарисовавший Чебурашку: «Ластик в руках Юры - лучше компьютера»
- Я преподавал академический рисунок Норштейну. Режиссерского образования у Юры не было - он окончил художественную школу и курсы мультипликаторов. Он удивлял эрудицией и тонким восприятием мира. И сейчас Норштейн любит повторять: «Компьютерные технологии вселяют ложное ощущение творца. Компьютер - это инструмент: ластик, кисть, карандаш, но не больше. Подлинное творчество - от таланта автора».
Наталия МАРГИЕВА — 15.09.2011
http://www.kp.ru/daily/25754.4/2739804/
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Четверг, 15.09.2011, 08:40 | Сообщение # 5 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Кино получилось человеческое
Создатель "Ежика в тумане" и "Сказки сказок" отмечает юбилей
18 сентября в 12:15 дня на Первом канале состоится премьера документального фильма "Один" - о большом художнике и выдающемся мультипликаторе Юрии Норштейне. О феномене автора известных мультфильмов "Ежик в тумане" и "Сказка сказок" мы говорим с режиссером и сценаристом фильма Олесей Фокиной.
Российская газета: Почему именно Юрий Норштейн? Дело ведь не только в юбилее? По каким критериям вы выбираете героев фильмов и что нового вы узнали о художнике?
Олеся Фокина: Мой проект "Человек на все времена" - это цикл фильмов под девизом "Главный герой рассказывает о лучшем в человеке". И я могу только одно сказать: Юрий Борисович меня очень удивил, растрогал и подкупил своим доверием. Поразительно то, что он сначала говорил: нет, нет… Но потом, то ли в глаза мы посмотрели другу другу, то ли кино я ему показала, то ли просто пожалел меня, сироту. Но когда мы начали работать, я столкнулась с примером абсолютного уважения одного человека к другому. Во всяком случае, никто не спрашивал: а ну-ка покажите, давайте-ка сюда, что вы там понапридумывали, пока "ошивались" поблизости. Ничего подобного не было. До самого последнего дня съемок просьба у Юрия Борисовича была только одна: "Олеся, пожалуйста, покажите авторский текст, чтобы не было ошибок, в каком году, что, когда, откуда". Правда, в конце концов, Юрий Борисович сказал: "Кинцо-то получилось не очень лицеприятное". Думаю: "Ну, все…". А он потом добавил: "Но зато человеческое".
РГ: Говорят, Норштейн не любит пользоваться анимационной компьютерной графикой. Чем это объясняется?
Фокина: Он говорит об этом в фильме. Всякое искусство имеет смысл, если в наших душах открывается любовь. Норштейн делает кино руками, потому что это, в отличие от компьютерной графики, проработано духом.
РГ: Несколько лет назад на выставке, посвященной работам Норштейна, в Музее изобразительных искусств имени Пушкина видела зарисовки брошенного котенка с несчастными глазами, который в последствие стал прообразом Волчка, а за образом Ежика стоял какой-то реальный персонаж из жизни Юрия Борисовича?
Фокина: Мультфильм "Ежик в тумане" - это история о том, как наше обычное состояние переходит в катастрофическое под действием каких-либо обстоятельств, и мы не осознаем, что происходит с нами и плывем бездейственно по реке времени. Здесь нет конкретного человека. А вот мультфильм "Цапля и журавль" о взаимоотношениях Юрия Борисовича с тещей.
РГ: Олеся, в чем лично для вас как для режиссера тайна живописи Норштейна, каков его феномен? Почему до сих пор не закончена "Шинель"?
Фокина: Норштейн творит все время, потому что живет в мире творчества. Спрашивать о том, почему он так долго не заканчивает "Шинель" - это очень вульгарный подход по отношению к художнику такого масштаба. А почему мы должны все понимать? Он не из тех людей, которые знают, о чем будет их творение, но из тех, которые знают что-то недоступное нам и двигаются вперед и вперед.
Юрий Норштейн находится в пространстве бесконечности Гоголя, а когда слушаешь и вникаешь, как он работает, когда он начинает говорить о том, что для него есть Гоголь и почему он не может создать сцену бесконечности дороги, начинаешь заходить в такие дебри мышления, что перестаешь понимать, что же он имеет в виду… Художник сам зашел в зону непознаваемого и находится в каком-то богоборческом состоянии, он настолько озабочен тем, что произошло у Гоголя с Башмачкиным, который бесчеловечен, космически глух, что до сих пор не решил: толи этот герой - маленький человек, толи сам никому не подает руки.
Это бесконечность, черная дыра, в которую Норштейн оказался затянут. Он пытается из нее выбраться, понять эту бесконечность… Я не удивлюсь, если он не закончит "Шинель". Он не нанизывает одну картинку на другую, эпизод за эпизодом, а просто констатирует факт: "Олеся, я не могу понять Башмачкина. Я делаю эпизод на две минуты, а он у меня растянулся на 15, ведь я должен был побиться о каждый угол на Невском, постукаться, поскользнуться на каждой мостовой и только тогда я что-то пойму. С точки зрения обычного среднестатистического зрителя - это абсурд. С точки зрения художника - это его путь понимания мира.
РГ: Какие эпизоды вам больше всего дороги в новом фильме? С какими сложностями сталкивались на съемках?
Фокина: С одной стороны, мы все Норштейну мешали, с другой, он уже не мог без общения с людьми, без "обкатывания" каких-то своих мыслей, переживаний, поэтому в мастерской все время сумасшедший дом: кто-то приходит, кто-то уходит, Юрий Борисович хватается за голову, сетует на то, что ему все не дают жить - лучше бы не открывал дверь. Но все равно идет и открывает. Потом снова в ужасе убегает, потому что-то ему кто-то не дает работать. Но он действительно глубоко и трагически озабочен тем, что произошло с человеком на Земле. Куда делись человечность, нормальные отношения между людьми, почему брат идет на брата, почему самое лучшее искусство в мире не сделало нас духовно красивее, почему многие из нас остались такими же дикарями?
В фильме есть два особенных момента, которые меня привели в состояние абсолютной тишины. В ней я должна была тихонько-тихонько действовать, не сделав никому больно, потому что присутствовала при каком-то сакральном моменте человеческой жизни. Мне довелось наблюдать Норштейна в сокровенном состоянии общения с любимым домом, в котором никого из родных уже нет. Юрий Борисович пришел в свой покинутый дом, трогал вещи, гладил портреты жены и детей, мебель, которую когда-то сделал своими руками. Красивый, обжитой, уютный, наполненный абсолютной любовью дом. Это был единственный эпизод, который снимала я сама. Я плохо видела в глазок камеры, потому что плакала. Вся жизнь художника представилась мне по-другому.
Второй сильный эпизод - это общение великого мультипликатора с сыном, те потрясающие высокие слова, которые он нашелся сказать о нем: "находится в гармонии с собой", после которых я сама почувствовала примирение с миром. И еще поняла, что у Юрия Борисовича этого примирения нет. Он совсем не черствый, просто все, до чего он дотрагивается, делает в полноте. Меня тронули и отношения Норштейна с подругой детства - Галей, которая все лето вышивала ему скатерть, а сейчас перенесла тяжелый инфаркт. Фильм оброс очень многими человеческими деталями, которые мне безумно дороги. Он живой и прекрасный, наш с вами Норштейн!
Елена Кухтенкова "Российская газета" - www.rg.ru 14.09.2011, 15:29
http://rg.ru/2011/09/14/norshtein-site.html
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Четверг, 15.09.2011, 08:41 | Сообщение # 6 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Туманность Норштейна
В редакции "Российской газеты" показали новый фильм Олеси Фокиной о выдающемся российском художнике
В воскресенье на Первом канале ТВ состоится премьера документального фильма режиссера и сценариста Олеси Фокиной "Один", посвященного большому художнику Юрию Норштейну. Накануне он побывал в редакции "Российской газеты" на презентации нового фильма.
Из монологов Юрия Норштейна в "РГ"
О судьбе "Ленфильма"
Вы знаете, что недавно Александр Сокуров с Алексеем Германом обратились к премьер-министру Путину, чтобы сохранили "Ленфильм", потому что землю в центре Санкт-Петербурга уже присмотрел какой-то деляга очередной, и студии не будет. А у нас ведь все меряют деньгами. И никто не понимает, что однажды мы придем к состоянию, когда болезнь зайдет так далеко, что мы не сможем вернуться обратно. Вот сейчас Сокуров и Герман должны пойти опять к Путину, а, может быть, к президенту. Теперь Сокуров с "Золотым львом", да и Герман вроде не последний человек в кинематографе. Вот мне интересно, выслушают их, поймут, что, если мы будем вне культуры, страна одичает, и мы не заметим этого одичания, у нас будут единственным мерилом культуры Филипп Киркоров, Дима Билан и Ксения Собчак.
О безвременной скуке
У меня был один друг, знакомый редактор, его уже нет в живых, невероятно умный, грамотный. Когда лежал в больнице, где его пытались лечить от алкоголизма, он на машинке печатал. Так вот он одну работу перепечатывал, где было написано: "Последнее, чего лишается алкоголик - профессиональных навыков". Он этого не замечает, но уже возврата обратного нет. Вот мы - страна, которая лишается профессиональных навыков. Это кажется безобидным, сейчас мы трубу провели, через трубу нам деньги капают, а то, что страна ничего не производит, то, что взвихряет тем самым алкоголизм, то, что люди не заняты, никого не волнует? У нас страна погибает в отсутствии перспективы, в отсутствии интеллектуального наполнения, когда руки тоскуют по труду. А у нас уже руки не тоскуют по труду.
О паузах в "Шинели"
Когда мне начинают говорить, мол, как так, ты с "Шинелью" столько? Я не с "Шинелью", я с жизнью столько. "Шинель" - это просто один из моментов. Я никому не смогу объяснить, что это такое. С "Шинелью" был кошмар, мы шесть месяцев проработали, на год остановили. Это было еще в 1981 году. Остановили по очень простой причине: Ермаш отказался платить кинооператору зарплату по высшей категории.
Но когда я имел дело с новыми властями, понял, что те были романтиками. Так вот эти остановки, эти паузы... Мы начали снимать, а у мамы моей инсульт. И пошло, и поехало. В течение пяти лет у нас было около двух лет перерыва. Но мы успели снять 20 минут с лишним. Потом пошел кошмар, когда восемь лет вообще ни одного кадра. Потом начали снимать - кончились деньги. Потом появились деньги, нам Сорос дал какую-то сумму, снова снимали. Когда обнаружили, что у нас искрит пленка, разобрали кинокамеры и увидели, что раздолбаи-конструкторы поставили в кассету пластмассовые ограничители. Если где-то не так, то весь колоссальный труд летит насмарку. Сегодня, конечно, снимают на цифру. А я не могу на цифру. Это изображение для меня не дышит. А пленка дышит, по-другому живет. Это вам скажет любой кинооператор. Я вижу, что пленка рифмуется со мной. Такая вот история.
О телевидении
Что такое телевидение, мы знаем. И знаем, что там бывает все лучшее - ночью. Вот был юбилей Параджанова, был юбилей Лихачева - великого ученого. И все показывали после двенадцати! У нас любят Достоевского цитировать. Я тоже люблю. Пусть почитают "Великого инквизитора". Там же все есть. Как мы себя должны вести? Как просвещенные люди? Как люди, которые дошли до какого-то знания и должны передать его кому-то? Если сегодня мы будем продолжать разговаривать так: "А что сказал Дима Билан?" - мы просто кончимся. Мы представители великой литературы, великого искусства, великой философии. Куда мы все это девали?..
О вреде чужих мыслей
Человек должен умнеть. Я всегда говорю: задача должна быть на грани невыполнения. Тогда ты невольно тянешь весь свой состав - организм умственный, физический, чувственный - к необходимости заглянуть за ту черту, которую ты не можешь прагматически обозначить, но которую ты только чувствуешь как творческий человек.
Я был наказан, и правильно, потому что мне казалось, что "Сказка сказок" такой тяжелый фильм, уже сложнее этого ничего не будет. А тут вдруг я попал в обстоятельства "Шинели" и думаю: так тебе и надо. Хотя "Шинель" совсем неслучайный фильм. Я об этом написал в книжке своей "Снег на траве". Гоголевская повесть была прочитана мной еще в отроческом возрасте, и то, что я не мог понять, я почувствовал. Я просто почувствовал ужас. Тут невольно вспоминаешь строчку Мандельштама:
"И он лишь на собственной тяге
Зажмурившись, держится сам,
Он так же отнесся к бумаге,
Как купол к пустым небесам".
Ты даже не можешь это до конца сформулировать. Я очень хорошо знаком с гоголеведом Юрием Манном. Мне близка его позиция, его ощущение Гоголя. Но, как говорил Маяковский, "бойтесь пушкинистов". Так вот, я начал с Андрея Белого, почитал Мережковского, а потом вдруг отбросил все это и понял, что мне это не нужно, это все лишнее, это абсолютно бесполезное чтение. Ты попадаешь в мнимое пространство.
О зрителях
- Я никогда не думал о зрителе. Меня довольно часто обвиняли: ты делаешь фестивальные фильмы. Фильмы действительно появлялись внезапно и получали огромное количество премий. А уж "Сказка сказок" в 1984 году был назван лучшим фильмом всех времен и народов. Однако потом этот мультфильм стал вторым, а первым был назван "Ежик в тумане". Что касается "Шинели", я хочу понять, что случилось с Акакием Акакиевичем. Я знаю гоголевский текст, но для того, чтобы понять, что с ним случилось, я смотрю фотографии из концлагерей и фотографии, совсем не имеющие никакого отношения даже к "Шинели", хотя для меня это все значимо. Но при этом, делая "Шинель", думая о "Шинели", я держу в голове другой период безтягостных сносок. У меня в голове Книга Иова. И когда я говорю о "Шинели", я понимаю, что это не включенная в Священную книгу глава. Это для меня и есть притча в самом грандиозном смысле.
О последователях
На самом деле талантливые люди есть. Не просто есть, есть закон генетической устойчивости. Пока мы еще не дошли до такого состояния, когда алкоголизм может убивать генетику. И то генетика все равно сопротивляется. У нее есть свои защитные формы. Но у меня такое впечатление, что многие талантливые люди не понимают, что они могут в одиночестве не развиться так, как они могли бы развиться. "Нам говорит согласье струн в концерте, что одинокий путь подобен смерти". Пока не поймут, что нам нужно опять видеть друг друга, и видеть очень интенсивно, как в творческом сообществе, мне кажется, что мы не будем возвышаться.
от первого лица
Олеся Фокина, режиссер фильма "Один":
- Норштейн творит все время, потому что живет в мире творчества. Спрашивать о том, почему он так долго не заканчивает "Шинель", - это вульгарный подход к художнику такого масштаба. А почему мы должны все понимать? Он не из тех, кто знает, о чем будет их творение, но из тех, кто знает что-то недоступное нам и двигается вперед.
...Я не удивлюсь, если Норштейн не закончит этот фильм, потому что он не нанизывает одну картинку на другую, эпизод за эпизодом, а просто констатирует факт: "Олеся, я не могу понять Башмачника. Я делаю эпизод на две минуты, а он у меня растянулся на 15, потому что я должен был побиться о каждый угол на Невском, постукаться, поскользнуться на каждой мостовой, и только тогда я пойму". С точки зрения обычного среднестатистического зрителя, это абсурд. С точки зрения художника, это его путь понимания мира.
Мне довелось наблюдать Норштейна в сокровенном состоянии общения с любимым домом, в котором никого из родных уже нет. Он пришел в свой покинутый дом, трогал вещи, гладил портреты жены и детей, мебель, которую когда-то сделал своими руками. Какой красивый, обжитой, уютный, наполненный абсолютной любовью дом.
Это был единственный эпизод, который снимала я сама. Я плохо видела в глазок камеры, потому что плакала. Вся жизнь Норштейна представилась мне по-другому. Второй сильный эпизод - это общение великого мультипликатора с сыном, те потрясающие высокие слова, которые он нашелся сказать о нем: "находится в гармонии с собой", после которых я сама почувствовала примирение с миром.
И еще поняла, что у Юрия Борисовича этого примирения нет. Он совсем не черствый, просто все, до чего он дотрагивается, делает в полноте. Меня тронули и отношения Норштейна с подругой детства - Галей, которая все лето вышивала ему скатерть, а сейчас перенесла тяжелый инфаркт. Фильм оброс очень многими человеческими вещами, которые мне безумно дороги. Он живой и прекрасный, наш с вами Норштейн!
Досье "РГ":
Юрий Норштейн - автор знаменитых фильмов "Ежик в тумане", "Сеча при Керженце", "Лиса и заяц", "Журавль и цапля".
В 1984, по результатам международного опроса, проведенного Академией киноискусства совместно с Голливудом, его фильм "Сказка сказок" был признан "лучшим анимационным фильмом всех времен и народов". К этому моменту режиссер уже три года работал над "Шинелью". Работа продолжается и сейчас.
Елена Кухтенкова, "Российская газета" - Федеральный выпуск №5581 (205) 15.09.2011, 00:30
http://www.rg.ru/2011/09/15/norshteyn.html
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Четверг, 15.09.2011, 08:42 | Сообщение # 7 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Юрий Норштейн: «Самая большая ошибка — что я попал в мультипликацию»
Самому знаменитому из российских мультипликаторов исполняется 70
— Юрий Борисович, допустим, перед вами аудитория, которой надо объяснить, что такое вечные ценности. С чего бы вы начали разговор?
— Детям показал бы муравья, который ползет по траве. Показал бы, как листья шумят на дереве, как идет дождь, как он капает в лужу. Показал бы, как работает столяр, как в работе пот градом падает с лица. Чтобы ребенок увидел, что за каждой вещью стоит труд и подробная проработка того, что ты делаешь. Хорошая вещь возникает только тогда, когда ты к ней прикладываешь чувство, а не только мастерство своих рук. Вечные ценности — это самые простые вещи, мгновения, и я бы не стал морализировать на разные темы. Молодому человеку я бы сказал так: «Брось к чертовой матери свою машину, сними башмаки и пойди по дороге. Иди и смотри вокруг: на пыль, на деревья, на собак, на лицо старухи, на инвалидов, бомжей — все это соединяется в голове и душе художника с его собственными мучительными поисками истины». Естественно, призвал бы молодежь читать книги, смотреть Веласкеса. Но на самом деле все это завязано в одно целое. Не могут вечные ценности отстоять одна от другой, только когда все это вместе соединено, возникает понятие жизни — самой большой человеческой ценности. Еще я бы стал говорить о смерти. Поскольку все сегодня хотят быть благополучными и думают, что это главное, что это навсегда, печальные мысли отодвигаются куда подальше. Либо, думая о смерти, становятся алчными мерзавцами. Вечные ценности… Нет точного определения. Наверное, это время. Ведь все, что временно, вечно. Как идет снег, как он ложится на сухие стебли травы… Не это ли вечная ценность?
— Помните ли вы, какое произведение искусства потрясло вас в детстве?
— Как вам не стыдно, как я могу не помнить! Это картина Павла Федотова «Анкор, еще анкор!». Мне было лет шесть, когда наши соседи дали мне посмотреть пачку из ста репродукций собрания Третьяковской галереи. Я еще ничего не понимал, не знал, естественно, такого слова — «живопись», но почему-то именно на эту вещь обратил внимание. Может быть, потому, что настроение, состояние этой живописной работы очень сходилось с тем, что я видел у себя в комнате. Когда гас свет (тогда он достаточно часто отключался), мама зажигала свечу, и вот этот свет я видел у себя в комнате. Или когда папа брился, он брился точно с таким же зеркалом, с которым брился тот герой, лежащий на кушетке. На картине натюрморт, раскрытое зеркало. Это было отражение того, что я видел в реальности. Меня это потрясло. Уже потом я стал соображать по поводу трагизма этой картины.
— Гете об этом говорил: «Стань самим собою». Это был момент пробуждения к профессии?
— Не знаю, возможно. В графе «род занятий» у меня стоит «режиссер». Но это же не профессия! Моя профессия — живописец. В XIV–XV веках в Европе существовали гильдии, и тот или иной творец принад-лежал к какой-то из них. Но все числились как ремесленники. С возникновением светской живописи, когда картина оторвалась от стены и стала самостоятельным явлением, возникли понятия «живописный салон», «выставка». Мы стали осознавать живопись как таковую, наверное, когда появился салон. Во времена Рембрандта или Хальса выставок ведь не было, картины писались на заказ — для дворца, для частного лица: Например, офицерская гильдия заказывала Францу Хальсу огромную картину, чтобы все были изображены во всем блеске, с белоснежными кружевными воротниками. И Франц Хальс делал это с таким изяществом, просто гений! Любая живопись, когда ты этим занимаешься, когда она является отражением твоего мирочувствия, является дорогой к самому себе. Любое творчество, любая мысль возвращает тебя к самому себе. Как замечательно сказал Отар Иоселиани, если у тебя появилась мысль, значит, ты уже не одинок. Так просто и так глубоко. Человек способен обогатить свой мир, сделать свою жизнь гораздо шире своей физической оболочки.
— И вам это удается?
— Трудно сказать. В последнее время меня так часто посещает чувство горечи. Даже приходят дурацкие мысли, что жизнь пошла прахом, что я так и не сделал того, что должен был сделать, что я мог бы стать чем-то большим, чем мне удалось.
— После такого признания трудно вас о чем-то еще спрашивать. И все-таки — ведь на ошибках учатся.
— Самокопание — вещь дурацкая, это не для меня. Сидеть и копать себя глупо. Собирание ошибок в копилку — это уже остановка, бессмысленная трата времени.
— Но движение без остановок невозможно.
— Остановки — они во мне. Я сижу и думаю, думаю, думаю.
— И что надумали, Юрий Борисович?
— Самая большая ошибка — что я попал в мультипликацию. Если бы я занимался живописью, то (скажу скромно) был бы из числа первых живописцев в нашей стране. Я очень хорошо знал, понимал и чувствовал свой потенциал, видел, что у меня получается, а потом все разломилось, пошло в другую сторону.
— Заранее прошу прощения, если мой вопрос покажется вам бестактным: неужели наступило время подведения итогов?
— Честно говоря, меня это не очень волнует. Я всегда в процессе работы. Если делаю фильм, я знаю, что мне надо успеть снять эту сцену, потом другую и так далее. Все начинается с мелких шажков. Когда мы начинали «Шинель», я говорил кинооператору Саше Жуковскому (к сожалению, ныне покойному): «Саша, нам хотя бы одну сценку снять, хоть что-нибудь увидеть, я с ума схожу!» Дальше ты становишься сволочью ненасытной: снял сценку, и вдруг увидел то, что не предполагал. Иногда это сюрпризы, которые тебя сбивают с ног, и ты думаешь, туда ли двигаешься, иногда ты увидишь в сцене состояние, о котором даже не имел представления, что можешь его получить. Или вдруг ничего не видишь. Потому что, снимая, ты видишь статичный кадр. Чтобы получить движение в мультипликации, нужна сумма кадров. Это, кстати, еще и ответ на ваш вопрос: все должно быть сцеплено, иначе не будет желаемого результата. Итог — отсутствие движения. Сейчас я опять нахожусь в состоянии поиска, когда нет суммы кадров, когда надо стереть пыль со стекол, увидеть хотя бы одну сценку, чтобы посмотреть, что ты можешь, что от тебя ушло, в каком состоянии твои руки… Помните, как сказал герой Никулина в замечательном фильме Кулиджанова «Когда деревья были большими», сделав деталь на станке: «Ручки-то помнят». Замечательная фраза. Мне хотелось бы знать: а ручки-то мои помнят? Никакими стараниями умственными ты не достигнешь того, что пойдет помимо твоей воли, когда руки сами окунутся в пространство творчества. И если я почувствую, что руки летят, и уже не вижу кончики пальцев, значит, пришло то самое.
— Но не одними же руками творится искусство. Хотя вдохновение — птица залетная.
— В мультипликации я переживал идеальные состояния вдохновения, и они ко мне не раз возвращались на фильме «Сказка сказок». Пожалуй, это единственный фильм, где мне страшно хотелось вернуть время, безвозвратно проглоченное алчной Летой, как говорил Бродский.
— Можно задать личный вопрос? Был ли вами прожит идеальный сценарий любви? Каким вы себе его представляете: встретились, полюбили друг друга, прожили сто лет вместе и умерли в один день?
— Мой идеальный сюжет скорее выражен в моей жене Франческе, чем во мне. Если у нас сохранилась семья и мы друг для друга, то только благодаря ей. Я в этом смысле человек очень разрывной, лихорадочный, у меня нет цельности. В редкие мгновения я чувствую полное умиротворение, и это только благодаря Франческе. Я в браке, любви — сторона разрушительная.
— То есть идеальный сюжет любви в вашем случае — только при наличии терпеливой, все понимающей и прощающей супруги?
— Для меня — да, но не в смысле практического пользования женою, а восхищения. В идеальный сюжет любви входит и любовь к ребенку. Когда у меня появилась внучка Яна, состояние было невероятно возвышенное. Мои другие внуки могут обидеться на меня, но Яночка осталась в каком-то особенном ряду. При воспоминании о ней у меня начинается кровоток. Хотя у меня семь внуков: пятеро детей у сына и двое у дочки.
— Как вышло, что ваши дети обзавелись таким внушительным потомством? Это ваше влияние?
— Нет, я к этому не имею отношения. Сын мой Боря и его супруга — верующие, у них в этом смысле принцип «сколько Бог дает». Я не связан с Богом конфессионально: некрещеный и даже нерелигиозный в строгом смысле. Боря-то мой крещеный, православный, у них все другое, и я им завидую. Я такой цельностью не обладаю. После армии мой сын занимался живописью, причем делал успехи, можно сказать, просто влетел в живопись. Вскоре все это бросил, уехал в город Курчатов и там оказался в числе людей, которых воспитывает храм. Там он женился. И родил пятерых детей.
— Какие разные пути у отца и сына.
— Зачем ему идти по моему пути? Думаю, личности наших детей формировались под воздействием культурного пространства, в которое мы их окунали. Книги я им читал с раннего детства. Даже не знаю сейчас, читает ли он. Точно знаю, что больше всех читает Яночка. Боря, скорее всего, читает религиозную литературу.
— Был ли в вашей семье культ родителей?
— Вы имеете в виду нас? Нет и еще раз нет. Мы никогда не культивировали ни мое имя, ни имя Франчески. И вообще я всегда относился с брезгливостью к успехам, которые дают право хвалиться родителями, это была запретная тема. И до сих пор нет никакого культа.
— Юрий Борисович, как жить, чтобы не бояться возраста?
— Я все время говорю: надо иметь мужество заниматься искусством. Но, поверьте, мужество и искусство только тогда совмещаются в одно целое, когда ты абсолютно открыт тому, что происходит в жизни. И если человек аккумулирует в себе знания только ради того, чтобы блеснуть ими в обществе, это онегинщина. «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» (цитата из «Книги Екклесиаста». — «Труд»). Мыслящий человек всегда печален, никуда не денешься. Эмоционально эти вопросы не решаются вообще. Мне кажется, в человеке должен сохраняться восторг от жизни. Но какой восторг, когда все болит, или без рук, без ног? И тут личные вопросы становятся вопросами для страны, потому что если страна не живет проблемами одного-единственного человека, то эта страна не стоит ничего. Но сегодня мне не хочется говорить на эту тему. Пушкин угадал своего «Медного всадника», у поэта жизнь была трагическая, в несоответствии устремленности и реальности жизни. Он человек, которому открылись безд-ны истины, и он жил среди этих бездн. И мужественно преодолевал несчастья. А Данте… легко ли ему было?
— Я хотела бы поговорить о мужестве другого толка — мужестве принимать старость.
— Пушкин в свои 36 лет был уже старик. И Данте тоже. А вот Гете — он всю свою жизнь работал над «Фаустом». И времени не замечал, наверное. Опять вспомню Иоселиани, который сказал: «Если человек умнеет, если ему дана эта физическая возможность, это свойство — умнеть и прочитывать все дальше и дальше, углубляясь в жизнь, — он испугается жизни». Он испугается мысли, что никому не нужен. Человек должен постоянно находиться в состоянии мысли. Когда мысль уходит, все заканчивается. Не спасет физическое здоровье, бег на месте и так далее. Почему какая-то деревенская старуха находит выход? Потому что у нее плотные связи с миром. Почему художник Дмитрий Митрохин до 90 лет не расставался с карандашом? Он был болен, не выходил из дома, но у него оставалась способность держать карандаш, и последние натюрморты, которые он рисовал, — это иголка с ниткой, лекарства, орехи… Поэтому в реальной жизни нет для художника высокого и низкого. Шарден тоже писал горшки и закопченные кастрюли. Это значит, что художник устремлял на них свою мысль и этот объект — самый элементарный — ему возвращал чувства из другого пространства. Митрохин был уже не способен провести ровную линию, но его последние работы потрясают уверенностью, звучностью образов. Это не урок оптимизма, это урок жизни.
— Точный пример. Ведь именно Митрохин опроверг мнение Гамсуна, что ни от одного человека нельзя ожидать, чтобы он после 50 лет писал так хорошо, как писал до этого.
— Попытаюсь приблизительно процитировать Андрея Митрохина, в его словах — ответ на все вопросы: «Художник видит скрытую жизнь… Почти всегда я нахожу в вещах доброту, дружелюбие. Иначе зачем о них рассказывать? Когда меня спрашивают, какие работы я ценю более всего, я обычно отвечаю: те, что сделаю завтра. Потому что работа всей жизни — подготовка к завтрашнему дню». Конечно, он понимал, как болен, как стар. Обстоятельства сходятся таким образом, что рок становится неотвратимым. Ты знаешь, что есть рок, дальше нужна сила для его преодоления. Когда ты не можешь преодолеть его, ты хотя бы способен его понять. Способен понять, что не можешь справиться, и в то же время у тебя в голове целый мир, который ты собрал за свою жизнь. Как сказал Пастернак, «и тут кончается искусство, и дышат почва и судьба».
Дина Радбель, «Труд» № 157, 14 Сентября 2011г.
http://www.trud.ru/article....ju.html
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Четверг, 15.09.2011, 10:59 | Сообщение # 8 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Юрий Норштейн отмечает 70-летие
Российский художник-аниматор Юрий Норштейн, который в четверг отмечает 70-летие, для мировой анимации, как Эйзенштейн для кино - автор шедевров, человек-ледокол и первый среди первых, считает его учитель и друг, аниматор Леонид Шварцман.
Сам Юрий Норштейн, автор шедевров мультипликации "Ежик в тумане", "Цапля и журавль", "Сказка сказок", ранее говорил РИА Новости, что говорить о своем день рождении не любит, особенно из-за суеты в предшествующие празднику дни. Но все же поделился, что отмечать свой юбилей будет в кафе в окружении близких и друзей.
В свою очередь, Леонид Шварцман рассказал, что Юрий Норштейн для него особенный человек. Они познакомились еще в 1959 году, когда он преподавал только поступившему на курсы мультипликаторов 19-летнему Юрию Борисовичу академический рисунок.
"Это был еще совсем молодой человек - живой, темпераментный, и очень любил играть в футбол. Уже тогда он поразил меня своей эрудицией. Отношения у нас были хорошие, но по-настоящему мы сблизились, когда он пришел работать в кукольное отделение на Арбате. Юра так не по годам зрело рассуждал и рассказывал, что не только я, но и окружающие
буквально заслушивались", - вспоминает аниматор.
ЕЖИК В ТУМАНЕ
По словам, Шварцмана, никто не сомневается, что в мире первое место в мультипликации занимает Норштейн. "Как "Броненосец Потемкин" был лучшим фильмом всех времен и народов, так и его фильмы "Ежик в тумане" и "Сказка сказок" заняли в этом рейтинге первое место", - уверен аниматор. Он напомнил, что Норштейн для съемок "Ежика в тумане" изобрел специальный станок. Вместе с оператором Жуковским, снимая метания ежика в лесу, они придумали многоярусный станок, где было несколько стекол, одно под другим. На верхнем был туман, на втором - передний план с деревьями, на третьем - уже река и там ежик. По словам Шварцмана, этим станком сих пор все кукольники пользуются им в сложнейших съемках.
Рассказывая, как работает Норштейн, Шварцман отметил его скорость и быстроту восприятия. "Когда мы с ним бывали на каких-то выставках, он быстро все проходил. Я говорил: "Юра, ты чего", а он отвечал, что уже все видел. И до сих пор это качество удивительно быстрого и точного восприятия осталось. Хоть он, конечно, и сейчас человек не старый, но, тем не менее, мудрость у него поразительная. Она удивляет всех, кто с ним работает, и кто его окружает", - поделился аниматор.
"Он видит так, как никто из нас не видит - абсолютно все. У него высочайшая требовательность к работе, прежде всего своей, но и всех окружающих. Он лидер, режиссер, он как ледокол, который пробивает дорогу другим кораблям, следующих за ним. И вообще высочайший уровень его картин требует огромного напряжения. И все считают великим счастьем работать рядом с ним и вместе с ним", - сказал Шварцман.
ЦЕЛАЯ ЭПОХА
По его словам, за плечами Норштейна целая эпоха, но он практически не изменился. "Как человек и как художник он не поменялся. С той же энергией, с тем же чувством огромной ответственности за все", - добавил Леонид Шварцман.
Норштейну повезло и с друзьями, впрочем, на взгляд Шварцмана по-другому и быть не могло. "Добрый и прекрасный друг. В общении, в жизни он удивительно теплый, отзывчивый. Он берет на себя самые сложнейшие вопросы и решения, которые требуют житейского знания и ориентации в культуре. Я счастлив, что общаюсь с ним. Мне это делать становится все сложнее, а раньше я довольно часто бывал у него на киностудии и с величайшим интересом я слушал его рассуждения", - заметил Шварцман, которому в этом году исполнился 91 год.
К сожалению, в этом году Шварцман не сможет встретиться на день рождения Норштейна, но до сих пор вспоминает его 60-летие. В просторном павильоне, в студии Норштейна, собрались не только известные деятели анимации, но и музыканты и художники.
Напоследок Щварцман пожелал Норштейну, чтобы вокруг оставались близкие люди, ценящие его и его вклад в культуру, и, конечно, крепкого здоровья.
http://www.firstnews.ru/news/lenta/69172/
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Четверг, 15.09.2011, 11:00 | Сообщение # 9 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Юрию Норштейну исполняется 70 лет
Юрию Норштейну исполняется 70 лет. Мультфильмы знаменитого аниматора известны не одному поколению зрителей. Его "Ежика в тумане" разобрали на цитаты сразу же после выхода на экраны. А "Сказка сказок", согласно опросу Американской киноакадемии, признана анимационным анимационным фильмом всех времен и народов. Свой юбилей Юрий Норштейн встречает в студии: он создает ленту "Шинель", работать над которой начал еще 30 лет назад.
Огромный мрачный дом с освещенными окнами - наверняка, присутственное место. На улице завывает вьюга, темно. Петербург Юрия Норштейна узнается сразу. И не потому, что появляется Чернышев мост через Фонтанку. Верно, передана атмосфера, детали точны. Акакий Акакиевич ест суп. Личико хмурится, потом становится более спокойным, но запомнить его невозможно. Нарисовать героя со "стертой" внешностью - одна из сложнейших задач.
Полнометражный анимационный фильм "Шинель" Норштейн задумал лет 30 назад. До сих пор работает над ним и пока непонятно, когда же лента выйдет на экраны. В XXI веке один из лучших аниматоров мира зарабатывает чтением лекций и мастер-классами.
"Есть мерзкое слово - рынок. Под него подстраивается все - мысли, чувства. Потому что никто из продюсеров принимать в качестве художественной основы чьи-то переживания", - говорит Норштейн.
Он привык работать над мультфильмами долго, сначала собирать материал, внедряться в эпоху, обдумывать. Потом уже браться за карандаш.
"Сечу при Керженце" создал вместе с легендарным режиссером Ивановым-Вано, одним из "отцов" советской мультипликации. Норштейн серьезно изучал древнерусскую иконопись, именно поэтому "Сеча при Керженце" так достоверна.
Норштейн серьезно заявил о себе в начале 1970-х годов. В анимационных лентах "Лиса и заяц", "Журавль и цапля" он впервые выступил и режиссером, и автором сценария. Рисовал вместе с супругой Франческой Ярбусовой - она и по сей день его постоянный соавтор. Так никто из советских аниматоров не работал. Герои мультфильмов Норштейна двигались не на плоском фоне, а были погружены в пространство. Все это задолго до изобретения 3D-анимации.
"Мы не можем равняться на США, у нас достаточно своей культуры, зачем смотреть на Америку? Все говорят - Достоевский. Хоть полстраницы прочтите - это основа культуры", - говорит Юрий Норштейн.
В 1976 году выходит мультфильм Норштейна "Ежик в тумане" по сценарию писателя Сергея Козлова. Сказка и детская, и одновременно философская, сразу разошлась на цитаты.
Через три года следующий шедевр - "Сказка сказок". Сценарий Норштейн написал вместе с Людмилой Петрушевской. Это мультфильм для взрослых - сложный, с массой ассоциаций. И воспоминания о Великой Отечественной, и размышления о человеческой жизни. "Сказку сказок" по результатам международного опроса, проведенного Американской академией киноискусства, признали лучшим анимационным фильмом всех времен и народов.
Автор: Зинаида Курбатова
http://www.vesti.ru/doc.html?id=570910&cid=460
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Четверг, 15.09.2011, 11:00 | Сообщение # 10 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| 15.09.11 Юрий Норштейн сегодня принимает поздравления с 70-летием
Благодаря ему каждый знает, что по ту сторону тумана всегда ждёт чай с малиновым вареньем. Сегодня Юрий Норштейн отмечает 70-летие. Сам автор «Ёжика в тумане» уверен, что его судьбу решил…троллейбус. Подойди он на пять минут позже, выпускник двухгодичных курсов мультипликаторов опоздал бы в отдел кадров «Союзмультфильма». Норштейн успел – и стал последним, у кого в 1961 году приняли заявление о приёме на легендарную киностудию. Рассказывают «Новости культуры».
Его режиссерский дебют пришелся на «25-е, первый день». Пожалуй, это единственная работа Норштейна, в которой, так ярко выражены два несвойственных его лентам цвета – кровавый красный и холодный серый. В приуроченном к 50-летию октябрьской революции мультфильме-плакате музыку Шостаковича он соединяет с авангардной живописью 20-х годов. В «Сече при Керженце» он использует мотивы русской фресковой живописи XV века. Норштейн с детства увлечен изобразительным искусством. Посещал изостудию в Доме пионеров в Марьиной роще. Со школьной скамьи его восхищают «Троица» Рублева, «Анкор, еще анкор» Федотова. В художественный ВУЗ после школы Норштейна не взяли. Позже узнает, педагоги тогда сочли, что его уже нечему учить.
«Юра наполнен поэзией, и без поэзии и музыки он и жить-то не смог бы, – говорит художник-мультипликатор Эдуард Назаров. – Все, что он выкладывает на экраны – это результат его душевных борений его переживаний. Он такой живой, энергичный, психованный, все на нерве, все вот-вот взорвется».
Норштейн-аниматор сделал более 30 мультфильмов. Норштейн-режиссер за количеством никогда не гнался. Работает долго - ищет точный образ. Образ легендарного «Ежика в тумане» возник не сразу, для художника было важно придумать простого, но запоминающегося персонажа, не похожего ни на одного другого мультяшного ежика.
Философский мультфильм станет культовым не только в нашей стране. В Токио «Ежик в тумане» назовут лучшей анимационной лентой всех времен и народов. Таким же титулом, правда, теперь уже в Лос-Анджелесе удостоят и «Сказку сказок». Сам Норштейн как-то признался, что этот мультфильм, название которого позаимствовано из любимого стихотворения Назыма Хикмета – самый автобиографичный.
«Успех всех фильмов Норштейна в том, что он делает фильмы про себя, – считает писатель Григорий Остер. – Он вынимает из себя душу и отдает ее своим зрителям.
Сны и детские рисунки – источник его вдохновения. Норштейн уверен – дети куда более метафорично воспринимают мир. Каждый его фильм по сути тоже состоит из метафор. Он создает особый мир, при этом восхищаясь всем, что окружает его в мире земном.
«Меня радует когда собираются друзья, я вижу улыбки своих внуков, а перед ними улыбки своих детей, много-много лет назад, – говорит Норштейн. – Меня радует трава, солнце – все, что радует нормального человека».
Своеобразный юбилей в этом году и у незавершенной «Шинели». Над этой лентой режиссер работает уже тридцать лет. Гоголевскую повесть прочел еще в детстве, признается, что испытал тогда неимоверный ужас. Еще не выйдя на экраны, его «Шинель» уже обросла мифами и даже получила премию на фестивале в Монреале. Но мастер не спешит – опять ищет точный образ.
К 70-летию Юрия Норштейна смотрите программу «Линия жизни». Она выйдет в эфир в пятницу, 16 сентября, в 20.35.
http://www.tvkultura.ru/news.html?id=790128&cid=178
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Четверг, 15.09.2011, 14:32 | Сообщение # 11 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| В поисках утраченного рая
15 сентября исполняется 70 лет одному из самых ярких, интересных, значимых анимационных режиссеров не только России, но и мира – Юрию Борисовичу Норштейну.
Создавать киноведческие тексты о Юрии Борисовиче Норштейне – дело гибельное. О нем написаны исследования и книги, сняты документальные фильмы, да и сам он в альбомах, лекциях, интервью и мастер-классах уже много раз рассказал о каждом своем кадре, о каждом образе и каждом техническом нюансе. Даже лаконичный компилятивный обзор всего этого наследия растекся бы на много страниц текста.
Тем более, что норштейновское кино все смотрят и видят по-разному, так что интерпретации расходятся от социальных до мистических. В каждой есть смысл, в каждой есть своя правда, и было бы сложно предпочесть одно мнение другому. Да и нет необходимости делать такой выбор, поскольку, как и человеческая личность, фильм вполне может в себе сочетать социальный текст с мистикой, личные воспоминания с символами-архетипами, культуроведческие элементы с непосредственными, спонтанными впечатлениями. По крайней мере, Норштейновские работы действительно вбирают в себя все вышеперечисленное – ничуть не теряя в своей цельности.
Фильмы у Юрия Борисовича очень разные. По крайней мере, на первый взгляд. Как поставить в один ряд Лису и зайца со Сказкой сказок, если первый – это красочная, всем известная, внятно изложенная сказка, а вторая – атмосферное, ассоциативное кино с замысловатым повествовательным строем и очень насыщенным образным рядом?
И все же, если задуматься, найдется немало общего. Например, сходство можно обнаружить в главных героях. По меньшей мере, трое из норштейновских героев – это маленькие зверьки (Заяц, Ежик, Волчок), которые оказываются в какой-то момент перед лицом огромного, сложного, иногда пугающего, иногда великодушного, порой уродливого, моментами невыносимо прекрасного мира.
Сам Норштейн, рассуждая о Зайце, пишет: "Главная ее [сказки] тема: у страха глаза велики". И добавляет: "Но меня интересовала проблема оскорбленного невинного существа, изменение его жизненной философии, и теперь, когда я делаю Шинель, Акакий Акакиевич нередко заставляет вспомнить первый фильм" (Ю. Норштейн. Сказка сказок. М., 2006)
Перекидывающая мостик к четвертому фильму, эта реплика заставляет вспомнить о том, что и Акакий Акакиевич тоже весьма похож на уже перечисленных персонажей – маленький, по-своему совершенно счастливый в своей сосредоточенной жизни, он тоже в будущем столкнется с большим миром (об этом мы знаем от Гоголя, хотя Норштейн еще не доделал фильм до момента нападения).
Немного в стороне оказывается разве что Цапля и журавль - самый, наверное, прозрачный фильм Норштейна и, кстати, наименее ценимый киноведами. Здесь отчетливо слышна чеховская интонация – рассказ о несбывшейся жизни, упущенной любви, нереализованной надежде. Но и здесь можно увидеть двух одиноких героев перед бесконечной прекрасной и унылой вселенной.
Согласно одной из расхожих интерпретаций, все перечисленные фильмы так или иначе повествуют о русском интеллигенте: давление советской власти, страхи, высокие идеалы и абсолютная беспомощность (вспомнить и зайца, который не может справиться сам со своей проблемой, и птиц, не способных даже личную жизнь устроить). И, наверное, норштейновские картины легко называть отчетливым портретом нашей советской интеллигенции, лишенной корней (заколоченный дом Волчка), оставленной без дома (Заяц и лиса), на обломках страны и культуры (Цапля и журавль)… Интеллигенции, у которой всегда могут отобрать (и отбирают) последнее (Шинель), и которая в тумане, в полной дезориентации пытается все же идти к какой-то своей заветной цели – продолжая при этом мыслить, воспринимать, ощущать красоту и сложную глубину мира (Ежик в тумане).
В то же время страхи норштейновских героев не только социальны, но и экзистенциальны. Война, разруха, сытое мещанство (яркий образ семейства из Сказки сказок) – все это часть большого целого. И выбор сюжетов (преимущественно сказочных, не привязанных к конкретному месту и времени) – это не просто укрытие от советской цензуры, но и стремление возвести проблемы данной минуты к проблемам архетипическим, понять, как "здесь и сейчас" соотносится с "везде и всегда".
В каком-то смысле можно было бы сказать, что фильмы Норштейна рассказывают о потере невинности и обретении опыта – причем такого опыта, который изменяет до глубины души, делая принципиально невозможным комфортное счастье. Здесь и опыт войны, и лишение дома, и столкновение с трансцендентным, и бандитское нападение, и даже неудавшееся предложение. Фиксируя этот момент, эту подвижку в человеческом сознании, таинственный переворот, после которого герой уже никогда не станет таким, как прежде, Норштейн по-разному оценивает результат. Допустим, в Зайце эффект почти однозначно позитивен – то, что нас не убивает, делает нас сильнее. И все же, если сравнить самозабвенное, целостное радостное состояние зайчика в начале фильма с тем, каким он предстает в конце, то можно заметить появившиеся страх и рефлексию.
Мария Терещенко
http://www.cinematheque.ru/post/145062
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Четверг, 15.09.2011, 17:22 | Сообщение # 12 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Знаменитый художник-мультипликатор Юрий Норштейн отмечает 70-летний юбилей
Работы Юрия Норштейна - "Ёжик в тумане" и "Сказка сказок" - в разных странах признавались "лучшими фильмами всех времён и народов". А специальным станком, который придумал Норштейн, так называемые "кукольники" пользуются до сих пор.
Яблоки падают в снег. Они ложатся так мягко, будто сами сделаны из ваты. Лошадь стоит по колено в тумане, и ежик боится, что если она ляжет спать, то может захлебнуться в нем. Каждый мультфильм Норштейна - философская притча. Ничего лишнего. Отмерить не 7, а 77 раз. И найти единственно верный образ.
"Творческая воля должна быть такой силы, чтобы ты сумел пройти через все ухищрения рисуночков, каждый из которых сам по себе, может быть, и хорош, но все вместе не составляют общей энергии", - говорит мультипликатор Юрий Норштейн.
Юрий Норштейн пришел в анимацию практически с улицы. Отец был рабочим, мать - воспитательницей в детском саду. Не имея даже высшего образования, лишь закончив курсы мультипликаторов, 20-летний Норштейн перешагнул порог "Союзмультфильма". Его метод назвали "альтернативной мультипликацией". Не рисованная, не кукольная - режиссер использовал технику так называемой многоярусной перекладки. С помощью тысяч крохотных деталей, контуров на прозрачной пленке, он создавал собственный мерцающий мир - разительно непохожий на все, что было до того.
Юрий Норштейн категорически не вписывается в "формат" современной анимации, в эпоху 3D, когда мультфильмы рисуются и считаются на мощных компьютерах, когда труд мультипликаторов автоматизирован настолько, что больше напоминает работу программиста, чем работу художника, пространство Юрия Норштейна живет и дышит. Его лес, его небо, его туман - все это настоящее, честное, живое.
"Сеча при Керженце", "Цапля и журавль", "Ежик в тумане" - раздвинули границы мультипликации. Критики упрекали Юрия Норштейна в том, что он делает элитное кино. Уверяли: оно будет непонято публикой, привыкшей к простым решениям и незамысловатым сюжетам. Фильм "Сказка сказок" госкомиссия просто не приняла, внеся в сценарий множество правок.
"Я встала и говорю: "Я при таком присутствовать не желаю!" Встала и хлопнула дверью: "Юра, никакого закадрового текста, никаких изменений, этот фильм будет во всех музеях мира!", - вспоминает Людмила Петрушевская, писательница, соавтор сценария к мультфильму "Сказка сказок".
Спустя всего лишь год "Сказка сказок" возьмет Гран-при на международном кинофестивале во Франции и первую премию на фестивале в Канаде. Еще через 4 года по результатам международного опроса "Сказка сказок" будет признана лучшим анимационным фильмом всех времен и народов. Норштейн остро переживал развал "Союзмультфильма". От этого удара художник не смог оправиться и по сей день. Автор "Ежика в тумане" уверен: мультипликацию невозможно развивать поодиночке, необходимо творческое сообщество, в котором постепенно, мучительно, но неизбежно проступят новые лица.
"В этом пространстве они не могут не появиться - это закон генетики, закон генетической устойчивости, тогда появляются те, кто вдруг на основе уже виденного, сделанного, прозревает новые, иные стороны мультипликации. И тогда появляются ее вершины", - уверен Юрий Норштейн.
"Шинель" - нынешняя работа Юрия Норштейна. Он врезался в нее с размаху, нырнул с головой и не может всплыть вот уже три десятилетия. Короткая повесть Гоголя открывает режиссеру все новые грани, ставит перед ним вопросы, не ответить на которые он считает себя не вправе.
"Я всегда говорю: задача должна быть на грани невыполнения. Тогда ты невольно тянешь весь свой состав, организм - умственный, физический - за ту черту, которую ты не можешь прагматически обозначить, которую ты можешь только чувствовать как творческий человек", - говорит Юрий Норштейн.
Это черта между немыслимым и невыразимым. Она проходит сквозь все его образы, пронзительные и простые: дом, свет, мама, падающий лист.
И как же так получилось, что детская пугалка в интерпретации Норштейна стала такой щемяще-трогательной, такой близкой, что вполне взрослым людям до боли хочется, чтобы к ним пришел тот самый серенький волчок из сказки и унес в самое лучшее место на земле - туда, где до сих пор живет их детство.
В ближайшее воскресение Первый канал покажет документальный фильм про Юрия Норштейна "Вышел ёжик из тумана". Не пропустите!
Максим Воронин
http://www.1tv.ru/news/culture/185508
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Пятница, 16.09.2011, 23:21 | Сообщение # 13 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Разгребающий темноту
Юрию Норштейну — 70
Юрий Борисович Норштейн предполагал родиться в Марьиной Роще в Москве против ночи, если только мне не изменяет память, на 15 сентября сорок первого года, в мирное время. Но война спутала его планы, и он появился на свет в деревне Андреевка Каменского района Пензенской области, куда его родители — папа, наладчик деревообрабатывающих станков, и мама, воспитательница детского сада, — отправились в эвакуацию. Скоро, однако, семья вернулась в Марьину Рощу, где юный Юрий Борисович осознал себя человеком и жил в гармонии с послевоенным московским временем, играл со сверстниками, которые большей частью и по обычаям тех дней и мест носили не имена, а клички. Некоторые дворовые знаменитости обрели впоследствии большую и печальную известность, как, допустим, Япончик, Слава Иваньков. Однако Юрия Борисовича Серенький Волчок уберег от дурного влияния Марьиной Рощи, и он рос рыжим, кучерявым любознательным мальчиком, хотя школьными занятиями себя не изнурял. Он рассматривал мир и лица, его населяющие, рисовал их в своем воображении, а когда стал постарше, перенес на бумагу.
Иногда он смотрел в окна ткацкой фабрики, что была напротив, на гиган¬тские бездушные, ловкие в своей механической прыти, мотальные станки, на маслянистый воздух уходящих в сумрак чревов цехов, на бесконечно однообразные движения людей, бездумностью движений копирующих машины.
Ни о чем не думал в эти минуты Юрий Борисович, но мозг мимо воли его запоминал картину, заталкивал в темный угол сознания рядом с прочей ненужной дрянью.
Говорят, японцы, если год-другой не пользуются вещью, выбрасывают ее. Мысль, впрочем, не вещь, да и Юрий Борисович не японец, хотя там его почитают на манер кинематографического божества, а фильмы «Ежик в тумане» и «Сказка сказок» — признаны лучшими анимациями всех времен и народов. Справедливо.
Через много лет образ тусклого маслянистого (теперь от лампадного масла) мира явится в норштейновской «Шинели», шедевре несравненном, не законченном никогда, потому что продолжающемся, как живая жизнь наша — и Юрия Борисовича, и Башмачкина Акакия Акакиевича.
«…Миссия Башмачкина, — сказал как-то, приземлившись у железнодорожных путей Савеловского направления, воздухоплаватель Винсент Шеремет, самопровозглашенный знаток разнообразных процессов, — утверждение человеческого в этом бесчеловечном, механическом мире. Ему вовсе и не должно знать о своей миссии. Это мы знаем, а он просто пользуется жизнью естественного и вполне счастливого обитателя земли, и все, что с ним происходит, естественно. Он любим буквами, любит их и строит свой мир из букв. Господь, собственно, с чего начал строить? В начале что было? Для Акакия это тоже слово».
Тут Винсент оглядел отсутствующих слушателей, дал газ в форсунку и улетел.
А Юрий Борисович остался в Марьиной Роще и, повинуясь правде, которая порой его обуревала до такой степени, что он ее высказывал, крикнул вдогонку:
— Да я и не думал вовсе о «Шинели», и кино с мультипликацией мне было не интересно. Я мечтал стать живописцем. Меня волновали соотношения цвета и формы.
Собрав холсты, он отправился в Суриковский институт. Это было время, когда кучерявый абитуриент с фамилией Норштейн, пусть и очень способный, шансов поступить имел не много. Друг Юрия Борисовича, замечательный художник Наталья Нестерова, рассказывала, что ее маме Зое Николаевне признался в свинстве преподаватель, что завернул юного рыжего живописца. Посмотрев работы, экзаменатор сказал:
— Вы — сложившийся художник. Зачем вам учиться?
Во ВГИКе его тоже посчитали сложившимся художником, и он отправился работать на мебельный комбинат рабочим.
Он не сказал: «Зачем вы меня обижаете?», даже не подумал. Он был сильный, самостоятельный мальчик, хотя и несколько опечаленный.
Но в музеи его пускали, книги ему продавали, и он учился в художественной школе Краснопресненского района, где его друг Володя Морозов предложил подать документы на курсы мультипликаторов.
Юрию Борисовичу это занятие категорически не нравилось, но мебельный комбинат нравился еще меньше. Собрав свои работы, он отправился к соседу своей тети Мани — в прошлом воевавшему летчику и режиссеру мультфильмов Роману Качанову.
Крупный мужчина в свитере а-ля Хэм слушал по радио песню: «Самое синее в мире, Черное море мое». Дослушав ее до конца, он посмотрел работы, сказал: «Слабенькие рисунки, однако что-то в них есть. Подавай документы».
Закончив курсы, Юрий Борисович мультипликацию не полюбил. И когда Роман Давыдов дал ему эпизод про химию в фильме о развернутом плане народного хозяйства, даже загрустил: «И этим заниматься всю жизнь». Однако дома у холстов отходил душой и с увлечением читал книгу, купленную по случаю в букинистическом магазине. Там были лекции Эйзенштейна с разборами эпизодов убийства старухи Раскольниковым. Эйзенштейн, которого Юрий Борисович считал самым образованным человеком своего времени, увлек Норштейна. Он подписался на шеститомник Сергея Михайловича, и в 67-м году, когда вышел третий том, женился на Франческе Ярбусовой, бессменном и прекрасном художнике всех его знаменитых фильмов.
В этом же году Норштейн с Аркадием Тюриным сделали фильм «25-е — день первый». Юрию Борисовичу пришла мысль снять кино о революции на основе искусства авангарда.
Он открыл для себя (и нас) новую выразительность анимации. Его любимая живопись заговорила на языке кино.
Фильм с трудом приняли, и хотя его пустили на пару недель на экран, Юрий Борисович решил с этим всем кино покончить. Но великий Федор Хитрук, которому картина понравилась, отговорил его…
Понимаю, что вам хочется, чтобы мы продвинулись в рассказе, и читатель, наконец, узнал, чем закончится великий фильм Норштейна «Шинель», но мы и сами этого не знаем. Да и закончится ли? Юрий Борисович работает над ним, и, вероятно, будет работать всегда, а, кроме того, если мы поспешим, вы не узнаете, кто первый сказал Норштейну: «Гений».
После фильма с авангардом, где он почувствовал «сопряжение форм», наступила апатия, и работал он настолько скверно, что его перевели в фазовщики. Это тоже профессия, но классом ниже. Ненависть к мультипликации была такой, что и здесь он напорол изрядно.
Начальник вызвал Юрия Борисовича и велел идти к режиссеру Караваеву. Валентин Караваев, впоследствии друг Норштейна, разложил рисунки-фазы и сказал:
— Ну ты, гений, посмотри, что ты натворил. — Он посмотрел — правда. Бежать надо, бежать!
Тут опять прилетел шар, и Винсент Шеремет, увидев Норштейна, которого за слабые достижения перевели на кукольную студию к Владимиру Дегтяреву «оживлять» лягушку в фильме «Кто сказал «мяу»?», закричал ему из гондолы на весь Спасопесковский переулок:
«Вылупившись из яйца и будучи кристально чистым и счастливым существом, не имея ни знаний, ни культуры, ни веры, в процессе освоения слов, любимых букв, он обучается. Он понимает, что шинель сшита из слов… И он все время пишет. Пишет. И он не унижен трудом. Как он может быть унижен, если у него есть чувство. Он обделен любовью, но сам-то любит, пусть слова. Да и сама любовь тоже слова. А что Христос без слов? Он сказал: встань и иди! И ты иди».
— Ты о ком это все? — крикнул Юрий Борисович воздухоплавателю.
— Об Акакии Акакиевиче Башмач¬кине.
— До этого еще далеко.
— Ну не так уж далеко, — крикнул воздухоплаватель и, захрапев горелкой, улетел.
«Не так уж далеко…» Это как посмотреть. Пожалуй, несколько жизней, если считать, что каждый фильм — одна. Первая была совместной, в которую его пригласил мэтр Иванов-Вано. Сорежиссером. Норштейн переделал все фоны, разработал весь монтаж и цветовую гамму. Фильм «Сеча при Керженце» получил премии. Иванов-Вано настоял, чтобы Норштейн в титрах значился режиссером, однако в этом качестве его признавали на студии немногие.
В коридоре коллега увидел Иванова-Вано и распахнул руки: «Иван Петрович, вашему фильму присуждена премия». Норштейн стоял рядом, но его словно и не заметили. Это была обидная малость, и она его зацепила, раз запомнил. Но значила она ерунду по сравнению с главным — он почувствовал вкус к мультипликации. Понял, что язык ее, изобразительный ряд могут быть другими. Философские притчи, наполненные тонким лиризмом и необыкновенной глубиной, последовали одна за другой.
Вслед за «Лисой и зайцем» последовал фильм «Цапля и журавль», в котором Юрий Борисович увидел гоголевский (или чеховский) сюжет, блестяще воплощенный художником Франческой Ярбусовой и оператором Александром Жуковским… «Ежик в тумане» и «Сказка сказок» сделали Норштейна всемирно любимым.
Он считал, что каждая новая работа должна идти с повышением сложности. Она должна умнеть.
Снимая «Сказку сказок», Юрий Борисович знал, что будет снимать «Шинель».
Я встретил его в квартире Пушкина на Мойке, куда он приехал к нашему общему другу — тогда смотрителю святого места — Нине Ивановне Поповой. Ходил, рисовал, записывал. Это было задолго до начала съемок. А еще раньше он читал гоголевскую повесть в вечерних сумерках, сидя напротив окон знакомой нам ткацкой фабрики в Марьиной Роще. Пейзаж дополняли завод по производству оборудования для московской газировки и комбинат вторичного алюминия, куда привозили разбитые самолеты. Он чадил, покрывая снег черной копотью. Под тусклым светом грязных окон он знакомился с Акакием Акакиевичем Башмачкиным.
Ребята из Марьиной Рощи много читали впрок: в лагерях рассказчики сюжетов пользовались уважением, а Юрию Борисовичу «Шинель» пригодилась на воле. К тому же всякий порядочный человек отыскивал в жизни чиновника те чувства, которые испытывал и сам.
Разумеется, Норштейн был Башмачкиным в той же степени, что и деревом из «Ежика», но как человек, испытывающий давление и стремление унизить со стороны более сильных, чувствовал с Акакием все же более близкое родство, чем с деревом, хотя бы потому, что в мультипликации ты должен все пережить сам. Сам (без помощи актеров, как в художественных фильмах) все сыграть. И произвести это в одиночестве, представляя потом зрителю героев, в которых ты органично зашифрован.
— Степень твоего зашифрованного участия велика?
— Значительна. После войны, например, в Марьиной Роще, между рамами зимой ставили стаканчики для сбора конденсата. Я помню. Были ли у Акакия Акакиевича двойные рамы? Не знаю, но образно это совершенно уместно. Ролан Быков сказал мне об этой детали, выразительно точной, спросив, где я ее откопал. Правдоподобие больше правды, ибо оно продукт постижения правды, а это художественно верней.
— А степень твоего неучастия?
— Тоже значительна. Я могу погладить собаку, а Акакий нет, мне кажется. Его не интересует окружающий мир. Он его не знает и не видит. Его мир — буквы. Тут он государь. Он Бог!
— Да, Башмачкин — счастливый человек.
— Ну конечно. Круг жизни, который был ему определен, он покрывал. Он, как Хома в «Вие», очертил себе защищенное пространство, за пределами которого все враждебно. Закрой глаза, и нет его, и надобности в нем нет. То, что у Гоголя между строк, я заполняю действием. Важно, чтобы запомнили образ, раскрывающий зримость слова…
Мне, зрителю, это тоже важно, и я хочу, чтобы мое представление об образе и собственно образ, созданный Норштейном, совпали, не вытеснили друг друга.
Пока существующие двадцать с небольшим минут экранной жизни Башмачкина являют собой поражающее воображение слияние придуманного и реального (правдоподобного). Не актер, играющий Акакия (хоть бы и такой, как Ролан Быков в фильме Баталова), а собственно Башмачкин, маленький чиновник, заставляет меня думать о себе.
Будучи ограничен кругом, он не был элементом толпы, не входил в общество, не стал его частью, и это было неосознанным вызовом.
Строительство шинели должно было подтвердить совершенство его жизни — счастливого человека. Она (кроме того, что давала комфортное тепло) стала символом, его храмом (Норштейн говорит — «собором»). Разрушение храма опровергло его веру в возможность прожить жизнь в гармонии со словами. Триада любви: «слова — шинель — Акакий» — не случилась, идея разрушилась, и жизнь стала обузой.
А может, и не могла случиться: шинель меняет, точнее, дает место в среде, которое до нее ему было безразлично. Получается, что человек, обладая свободой, подсознательно стремится ее потерять. Избавление от возникшей зависимости он воспринимает как потерю смысла жизни. И умирает.
Если бы Акакий остался в шинели, возможно, он потерял бы больше, чем обрел. Он был бы не интересен не только нам, но и Гоголю.
Разговаривая на скамейке у дома нашего доброго друга Андрея Казьмина, мы не заметили, как к нам подплыл воздушный шар.
— Хотите историю о чиновнике, который мечтал о шинели и получил ее? — закричал Винсент и сбросил нам листок бумаги:
Действительно трагическая история чиновника
(сброшено с воздушного шара)
Позволю себе смелость предложить (не Юрию Борисовичу, упаси боже!) несколько не библейский сюжет современного прочтения гоголевской «Шинели», который освободит населяющих родное пространство зрителей, мало способных в основном на благородное движение души, от необходимости «пожалеть» главного героя, хотя он скорее брат их:
«Сидит в присутствии маленький (и по масштабам присутствия) чиновник и составляет бумаги и донесения до начальства. Пост и звание не так уж велики, и он тщательно переписывает и переписывает, показывая достойное наград усердие, однако из военного департамента его все же увольняют, определяя в партикулярный, и тоже на чиновничью должность в услужение к генералу. Он служит, сохраняя выправку и усердие и не так уж отказывая себе в чае и сахаре, но, соблюдая осторожность, а вернее сказать, плюсуя ее с трудолюбием и выучкой, поскольку собирает на генеральскую шинель.
И когда бы она еще была, да и была бы вовсе, когда противу всякого чаяния самый главный директор назначил нашему чиновнику не сорок или сорок пять, а целых шестьдесят рублей. Уж предчувствовал ли он, что чиновнику нужна шинель, или само собой так случилось, что через год-другой с небольшим он и свою шинель, подбитую разве соболем трех цветов, этому чиновнику отдал. А только тот привычки не изменил, а все плюсовал и копил, и вот, когда, казалось бы нам со стороны, ему уже всего доставало, а шинель его никто (чего он страшился — вдруг придется впору) не осмеливался примерить (не то чтоб стащить) из страха, поскольку с этой шинелью он обрел и нрав ее, который смиренным назвать трудно; случись так, что история наша обрела вовсе фантастическое продолжение.
По Петербургу понеслись вдруг слухи, что у Калинкина моста и далеко подальше стал показываться по ночам мертвец в виде чиновника, ищущий какой-то утраченной шинели, и под видом стащенной шинели сдирающий со всех плеч, не разбирая чина и звания, всякие шинели: на кошках, на бобрах, на вате, енотовые, лисьи, медвежьи шубы, словом, всякого рода меха и кожи, какие только придумали люди для прикрытия собственной».
— Чушь какая! — весело закричал Норштейн Винсенту. — Твоя история имеет конец, а история Башмачкина никогда не кончится. Во всяком случае, мы не знаем, как она будет развиваться. По отношению к нему я испытываю такие же ощущения, какие меня заполняют, когда я гляжу на детей, играющих в песочнице. У меня сжимается сердце: они ведут себя, словно, исчезни кто из их жизни — ничего не поменяется. Они и не заметят. Им предстоит все узнать.
И фильм — это узнавание: ты вступил на эту тропу — ты должен знать.
Когда-то он говорил оператору Саше Жуковскому о тональности кадра, что в нем надо разгребать темноту.
Саши нет, а Юрий Борисович разгребает, и рядом светло, а нарисованного и живущего своей жизнью на экране Акакия щемяще жалеешь: стертый, нейтральный, ни пола, ни возраста, — незабываемый. Откуда он взялся и куда ведет?
— Нет! Ты посмотри, Юра, — он перевернул листок, посланный на землю воздухоплавателем, и показал строчки, написанные мелким аккуратным почерком, которых там раньше не было:
«…он мог вообще из яйца появиться. Скорлупа разнимается, и там — сразу он, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, с небольшой лысиной на лбу, потому что он всегда таким был.
Женщина Акакий Акакиевич, старик или дитя, не важно. Он — существо. Разве у ангела есть пол? Он трудится над нами. Он не знает, что он ангел. Ангелы, они же не абы что, они трудящиеся…»
Шар улетел. Юрий Борисович по-детски засмеялся, сделал из листочка бумажного голубя, и тот, взмахнув крыльями, поднялся в небо. Я посмотрел на Норштейна: труженик, несколько рыжеват, может, то, что другим недоступно,…
Что-то есть в этом. Кто знает…
Юрий Рост, 15.09.2011
http://www.novgaz.ru/data/2011/103/23.html
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Вторник, 20.09.2011, 08:49 | Сообщение # 14 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Ежу понятно
Юрий Норштейн: «На «Союзмультфильме» сейчас ходят тени, а не люди. Я не могу назвать это коллективом»
Юрий Норштейн, отметивший на днях 70-летний юбилей, в представлении не нуждается: его «Сказка сказок» входит в рейтинг лучших анимационных фильмов мира, а «Ежика в тумане» знает в нашей стране каждый. Однако великий мультипликатор наотрез отказался говорить с «Итогами» о себе и о своей «Шинели», которую снимает уже много лет. Больше всего его сейчас тревожит судьба «Союзмультфильма», в поддержку которого он подписал летом коллективное письмо.
— Как все-таки правильно, Юрий Борисович? Мультипликация или анимация?
— Да все равно. Мне привычнее мультипликация. Я однажды смешной комментарий зрительницы прочитал. Она написала: «Когда была мультипликация, фильмы были лучше».
— В советское время «Союзмультфильм» слыл фабрикой по производству шедевров. Можно ли войти в одну и ту же реку дважды?
— Я не оптимист в этом вопросе. Студии как таковой нет. Есть помещение и несколько человек — это группа Станислава Соколова, которая делает «Гофманиаду» с художником Михаилом Шемякиным. Они работают периодически, когда есть деньги. Студия вполне могла бы существовать, если бы был сделан ремонт. Но проблема в том, что там сейчас ходят тени, а не люди. Я не могу назвать это коллективом. Там охраны больше, чем творческих работников.
— В чем же причина развала «Союзмультфильма»?
— К этому шла студия, к этому шла страна. Мы вот с вами говорим о мультипликации. А сидел бы здесь вместо меня ученый, и говорили бы мы о развале науки. Студийные дела просто отражают общую ситуацию.
— Но вам сейчас вроде бы на высшем уровне надавали всяких обещаний...
— Обещания дали. Надеюсь, встреча с Путиным, которая была организована просто молниеносно, свое положительное действие окажет. Но ведь до этого в течение десяти лет писались письма, люди обращались в суды... Сегодня премьер сказал «да», и сразу журналисты навалились на это дело. А когда студия годами кричала о своем кошмарном положении, никто не обращал внимания.
— Неправда, «Итоги» писали о патовой ситуации с «Союзмультфильмом».
— Видимо, вас не услышали. Сегодня слышат только президента или премьера. Не докричишься.
— Вот докричались. Какова дальнейшая программа действий?
— Мне кажется, что, руководствуясь теми правилами, по которым сейчас живет наш кинематограф, студию не спасти. Сегодня ведь как говорят? До такого-то числа нужно сдать сценарии экспертной комиссии. И сразу наваливаются десятки, сотни сценариев. Но давайте подумаем: можно ли за месяц написать хороший сценарий? Вспомним, что раньше был сценарный отдел, где тщательным образом разбирались заявки. И редакторы у нас были профессиональные, с прекрасным литературным образованием.
— Многие кинорежиссеры с советским опытом институт редактуры просто ненавидят.
— Ненавидят? Я могу сказать про старый «Союзмультфильм», где редакторский корпус был очень высокого уровня. Там царило веселье, азарт, и вообще была нормальная творческая атмосфера. Классический пример для меня — фильм «Каникулы Бонифация» Хитрука. Лев Бонифаций уехал отдыхать, чтобы поймать золотую рыбку, но все лето показывал цирковые номера детям. Опаздывая, бежит на пароход, падает в воду, взбирается на кораблик. И у него за пазухой что-то трепещет — та самая золотая рыбка, которую он выпускает. А дальше финал и прекрасная реплика, придуманная редактором Раей Фричинской: «Корабль уплывал все дальше и дальше, а Бонифаций думал: какая замечательная вещь — каникулы». Я не знаю, что делалось на «Мосфильме» и других киностудиях. Но, думаю, люди сильно перегибают палку, когда говорят о своих редакторах, что те были надсмотрщиками и цензорами.
— Новым директором «Союзмультфильма» сейчас назначен Николай Маковский. Он профессиональный аниматор. А кто в советское время возглавлял студию?
— Мне больше всего довелось работать при директоре Михаиле Михайловиче Валькове. Он воевал вместе с Юрием Никулиным, они дружили. Человек он, конечно, был боевой, но в то же время боязливый. Номенклатура, что вы хотите! При этом прекрасно понимал, что без атмосферы товарищества ничего не получится. И в это время на студии были сделаны прекрасные фильмы. А в постсоветские времена пришли хвататели. Они раздергали студию — попытались забрать себе фильмы, продавали коллекцию за рубеж. Потом появился некто Скулябин, который дораспродал все и исчез. Я уже в это время на студии не работал, но пришел на собрание, когда его назначали. Меня туда не пустили. Сказали: «Вы не имеете права голоса». Хотя я на этой студии проработал 30 лет. Правление этого Скулябина окончательно добило студию. Сам он скрывается где-то в Америке. По-хорошему он должен быть объявлен в международный розыск. А почему все кончилось полным крахом? Потому что он людей поманил рублем вместо того, чтобы поманить творчеством.
— А что мешает «поманить творчеством» нынешнему руководству «Союзмультфильма»?
— Недавно у нас был на студии худсовет, и я с недоумением спросил, почему такая спешка. Оказывается, объявлен тендер, и надо успеть подать заявки. Государство выделяет студии деньги только под конкретные проекты. И если не принять пусть даже неготовые сценарии, то студия не получит финансирования. Мне кажется, это непрофессиональный подход, если речь идет о такой большой студии, как «Союзмультфильм», которая, по моему убеждению, должна быть государственной. Другое дело, когда тендеры имеют отношение к маленьким студиям, которые по недоразумению называют себя частными. Братцы мои, не понял, что у вас частное? Частная студия — это когда человек открывает свое дело и берет ссуду, которую надо вернуть. Делает кино, продает его, отдает деньги и шурует дальше. Вы хотели капитализма — пожалуйста, открыты все дороги. Но ведь ничего подобного. Все эти студии кормятся за счет Министерства культуры. То есть студии эти по сути государственные. И я вижу, как натужно делаются там фильмы, с каким перенапряжением.
— Зато на большой студии надо держать и штат побольше.
— Не уверен. На «Союзмультфильме» не должна сидеть орава нахлебников. Может, и трех бухгалтеров достаточно. Охрана есть охрана, ее не уменьшишь. Наверное, не стоит раздувать производственные отделы. Вы правы, что на маленькой студии дополнительных расходов поменьше, но у них и продукция единичная. Просто когда запущено 40 фильмов и один-два находятся в зоне авторского риска, то возможность ошибки нейтрализуется валом. Если ты делаешь всего один фильм, то идешь на большой риск.
— Охрана, бухгалтерия — понятно. А что еще нужно студии?
— Мастерские. У нас на «Союзмультфильме» был корпус мастеров, работавших на киногруппы. Сегодня, чтобы сделать кукольный фильм, нужно оформить массу сторонних заказов, и результат не гарантирован. Когда есть свои мастерские, мы не клиенты друг для друга, а единомышленники. Это важно. Клиент, извините, это не термин в случае, когда мы говорим об искусстве. Кино делается содружеством. Делается совместным юмором, общим переживанием, радением за кино. Только в этом случае мы можем получить что-то пристойное на экране.
— Содружество, конечно, дело важное. Но ведь нужна еще и преемственность?
— А откуда ей взяться, если у нас много лет не набирали курсы художников-мультипликаторов? Раньше они собирались в среднем каждые семь лет. Я сам такие курсы оканчивал. Все время кадры мультипликаторов пополнялись. Знаете, какая у нас была стипендия пятьдесят с лишним лет назад? Я получал 560 рублей, а зарплата инженера была 1200. Нам, студентам, этих денег хватало выше головы, не надо было бегать по работам, распыляться. Я убежден, что обучение аниматоров должно быть бесплатным.
— Но во ВГИКе вроде есть отделение. Да и при частных студиях какие-то курсы набирают.
— Все эти скоропалительные курсы не дают профессионального уровня. Что касается ВГИКа, то там готовят художников-постановщиков. Уровень, на котором готовили нас, был совсем другим по сравнению с тем, что сейчас.
— За счет чего достигался этот уровень?
— Мы шесть дней в неделю занимались мультипликацией. То есть рисовали сцены мультфильма. Несколько раз в неделю рисовали обнаженную натуру, портреты, делали наброски и все прочее. У нас преподавали актерское мастерство…
— А это зачем?
— Мультипликатор без актерского мастерства — никто. Разного уровня были мультипликаторы, но качественно сцены решал тот, кто хорошо владел актерской техникой. Кроме того, у нас преподавались в полном объеме история кино и искусства, эстетика, литература. Мультипликатор раньше обязательно был очень хорошо образован. Сегодня я, к сожалению, постоянно сталкиваюсь с удивительным невежеством. Начинаешь с человеком разговаривать, вспоминаешь какое-то имя в искусстве и понимаешь по глазам собеседника: да он же не знает, о ком речь!
— К сожалению, это касается не только аниматоров...
— Я же вам сразу сказал: начнем разговор о студии, о школе, а получится, что о стране. Молодым кажется, что гуманитарное образование — это лишнее. Но есть глубокая связь между знаниями и видением мира. Через историю, через эстетику, через искусство ты расширяешь свое пространственное воображение. Без этого человек не формируется как личность. Я уверен, что художник должен умнеть всю жизнь. Перестал умнеть — иди заниматься чем-то другим. Искусство — жестокая вещь, а кино — вдвойне жестокая. Сегодняшний подход к мультипликации во многом автоматичен, поскольку обусловлен креном в сторону технологий.
— Пожалуй, нынешний молодой аниматор более всего интересуется 3D. Вы, кстати, как к трехмерным технологиям в кино относитесь?
— Было бы глупо отрицать эту технологию. Я ею не пользуюсь, но она есть, и слава богу. Только зря они считают, что ухватили бога за бороду: искусством все это и не пахнет. Мир сейчас зациклился на 3D. Многие думают, что достаточно нажать на кнопку, а там все перефазуется. Здесь снимем актера, надев на него датчики, потом переведем его в объем медведя, и медведь будет танцевать. Я считаю, что для каждой творческой задачи надо искать подходящую технологическую цепочку. Сколько у меня на «Союзмультфильме» было конфликтов с начальством и производственниками, потому что я говорил: то, что вы делаете, мне не подходит, я персонажей сам сделаю, по другой системе. На меня обижались. Но потом, когда смотрели фильм, все вопросы исчезали. Доказать можно только фильмом. А в 3D он сделан или просто перышком нарисован — неважно.
— Мне кажется, вообще нельзя понять, как в традиционной технике перекладки можно было создать такие сложные воздушные объемы, как у «Ежика в тумане».
— У меня все время компьютерщики спрашивают: а как это у вас сделано? ...а то? И не верят, что все так просто. «Ежика в тумане» мы сделали вместе с художником Франческой Ярбусовой и оператором Александром Жуковским. Без оператора такого масштаба, как Жуковский, фильм бы не получился. И о том, как снимать «Ежика», мы с ним начали разговаривать за год до съемок. Это была серьезнейшая подготовка. Мне нравится фраза Юрия Олеши: в эпоху больших скоростей художник должен думать медленно. Это я к тому, что у нас не было такого: тендер объявлен — и вперед, валяйте наперегонки. Сегодня нет продыха, чтобы подумать. Да, в «Ежике» та самая перекладка. А за что ее только не принимают. Сейчас в Москве выставка потрясающего режиссера Александра Алексеева. Он в 30-е годы изобрел игольчатый экран и сделал шедевр «Ночь на Лысой горе». Этот фильм для меня очень много значит, и я часто его упоминаю. Так нашлись журналюги, которые написали: а Норштейн-то, оказывается, обворовал Алексеева — он снимал «Ежика» на игольчатом экране. Попробуй пойди отмойся.
— Пускай дураки сами отмываются...
— Но им-то наплевать. Главное — сенсацию создать: Норштейн обворовал Алексеева.
— А разве это преступление, если бы кто-то стал снимать в подобной технике?
— Ни в коем случае. В Канаде есть человек, который снимает на игольчатом экране. Он считает себя учеником Алексеева. Когда-то изобрели масляную краску, когда-то — акварель или литографскую систему печати. Это всего лишь технологии.
— Если бы сегодня вам предложили набрать мастерскую…
— Нет. Я очень много времени потерял. У меня теперешняя страна отобрала слишком много лет. Работая в СССР, я все-таки с 1973 по 1979 год сделал 60 минут мультипликации. Хотя у меня трудно складывалась судьба, и даже «Ежика в тумане» не сразу приняли. Со «Сказкой сказок» тоже было очень тяжело. Но все-таки эти фильмы пробивали тогда себе дорогу на экран. Через сложности, через борьбу — неважно. Возьмем «Стеклянную гармонику» Андрея Хржановского — в те годы такие картины появлялись, а сейчас никому ничего не нужно. Вот недавно Хржановский вернулся из Японии, где показывали «Стеклянную гармонику», которой уже 44 года, в зале на две тысячи мест. С живым оркестром, с музыкой Шнитке. Понимаете? Это событие мирового уровня. Японцам оно нужно, а нам нет.
— Так и Хржановский тоже должен вести мастерскую.
— Но ведь мне 70, а ему 71. Он преподает в школе-студии «Шар». И я тоже: встречи, мастер-классы провожу. Ко мне из ВГИКа приходят ребята, и я никогда им не отказываю. И, на мой взгляд, сейчас для «Союзмультфильма» школа важнее всего. Одно без другого не сможет существовать.
— Кто же может составить костяк этой школы?
— Например, Иван Максимов — очень хороший режиссер, остроумный человек.
— Он же ваш ученик?
— Да. И Миша Алдашин — тоже мой. Наш, вернее, — им и Хржановский преподавал, и Хитрук, и Бардин. В Петербурге есть Костя Бронзит, но он не прошел классическую школу анимации. А дальше идет поколение, которое, если говорить жестко, трамвай пока еще не переехал. Я имею в виду, что искусство занимается человеческой драмой, и чтобы им заниматься, надо ее пережить. И возвращаясь к курсам: конечно, если их откроют, я туда приду. Хотя бы для того, чтобы дать студентам направление мысли. Чтобы они поняли серьезность своей работы. Чтобы подошли к ней как к строительству собора. Если набирать людей на такие курсы, то помимо обычных экзаменов (рисунок, раскадровка, композиция, письменная работа) надо проводить и психологическое тестирование. Мы однажды провели такое тестирование, и это был как раз тот курс, с которого вышло больше всего талантливых людей.
— Слушаю я вас, и получается, что спасти наш кинематограф может только возврат к наработкам советского времени. Но поди это докажи тем, кому сегодня 25—30 лет.
— Нечего уже доказывать. Другого выхода нет. Мультипликация — ладно. Страна без нее, в конце концов, проживет. Но страна не проживет без науки, без производства. Она будет жить только на воровстве. Ее будут продавать, продавать и продавать. И понятно, чем это закончится.
— Вы все время говорите, что стали аниматором случайно и, может, по ошибке. Это действительно так?
— Все больше и больше убеждаюсь, что это была ошибка. Я совершенно серьезно. Не знаю, как бы у меня судьба сложилась без мультипликации, но я всегда живопись хорошо понимал и чувствовал. На каком-то повороте не так сложилась жизнь. Последние двадцать лет меня в этом убедили. Это было отрицательное время — оно будто жизнь твою вычитало. Я люблю мультипликацию, но пережить эту гнусность было непросто. Я заряжен на другую мультипликацию, на другое качество. Трудно мне это объяснить... Для меня мультипликация — вид культуры. Гораздо более высокого уровня, чем просто театр или кино. Я об этом книгу написал, двухтомник «Снег на траве» — четыре кило весит. Поэтому меня оскорбляет сегодняшнее отношение к мультипликации — и тех, кто деньги распределяет, и тех, кто фильмы снимает. Знаете, как только появилось наше коллективное письмо, в одной газете написали, что якобы мы, старики, хотим поделить между собой деньги. Мне тут же хочется задать вопрос этим негодяям: а взял ли я хоть копейку от Министерства культуры? Ну вот я, лично я!
— У меня другой вопрос: почему не берете, почему не требуете?
— Не возьму. Пока существуют эта система унижения художника, эти тендеры, эти экспертные советы, которые на самом деле ничего не решают, буду книжки свои продавать. И сам по себе работать.
Ирина Любарская, Итоги №38 / 797 (19.09.11)
http://www.itogi.ru/iskus/2011/38/169882.html
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Вторник, 16.09.2014, 16:04 | Сообщение # 15 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| После «Шинели»
15 сентября 1941 года родился классик мировой анимации Юрий Норштейн
Судьба Норштейна, автора культовых мультфильмов «Ёжик в тумане» и «Сказка сказок», признанных лучшими анимационными картинами XX века, могла бы стать классическим примером того, как советская власть собственными руками создавала диссидентов.
В начале 1950-х отца Юрия, Бориса Норштейна, наладчика деревообрабатывающих станков, уволили с завода и выдали ему волчий билет — за то, что не донёс на товарища и был евреем. В разгар очередной антисемитской кампании, начатой убийством Соломона Михоэлса и продолженной «делом врачей», двух этих обстоятельств было достаточно для того, чтобы стать «врагом народа». Борису Норштейну «повезло» — ему просто запретили работать в столице. А его сына Юру выгнали из художественной школы, где он был одним из подающих надежды учеников.
По окончании общеобразовательной школы Норштейн пытался поступить сразу в три художественных училища — ни в одном из них его не приняли. Тогда по совету приятеля поступил на курсы художников-мультипликаторов при «Союзмультфильме» и оказался в анимационном кинематографе, который никогда его не интересовал. В соответствии с дипломом Норштейна взяли на студию мультипликатором, или, пользуясь современной лексикой, аниматором, — художником, который «оживляет» созданные другими художниками образы. Норштейн оживил персонажей десятков картин, в том числе «Левши», «Как один мужик двух генералов прокормил», «Каникул Бонифация», «Моего зелёного крокодила», «Варежки», «Чебурашки», освоил все возможные техники мультипликации — от рисованного и кукольного фильма до перекладки (съёмка рисованного персонажа с нескольких стеклянных ярусов, расположенных на разном расстоянии от камеры). И вскоре понял, что работа в мультипликации ему противопоказана. Десятки персонажей, оживающие под его руками, словно вызванные из небытия призраки, высасывали из него все жизненные силы.
Норштейн предпринял попытку сбежать от этого кошмара и снова подал документы в художественное училище, Строгановское. Его опять не приняли. Как выяснилось позже — по причине того, что учить его больше было нечему.
Режим лепил из него диссидента. Получился же законченный художник.
Через шесть лет работы на «Союзмультфильме» Норштейну дали первую самостоятельную постановку на пару с другим начинающим режиссёром, Аркадием Тюриным, художником-постановщиком фильмов «Левша» и «Как один мужик двух генералов прокормил».
Темой норштейновского дебюта стала строфа из идеологически «правильной» поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин»:
Когда я
итожу
то, что прожил,
и роюсь в днях —
ярчайший где,
я вспоминаю
одно и то же —
двадцать пятое,
первый день.
Студийное руководство утвердило заявку на фильм «25-е — первый день», не подозревая, что авторы превратят события Октябрьского переворота 1917 года в метафору обновления мира со всеми вытекающими отсюда художественными последствиями. Готовый фильм представлял собой энергичный коллаж из произведений авангарда 1910—1920-х годов — Татлин, Шагал, Филонов, Альтман, Малевич, Дейнека, Пименов, Лисицкий, Жорж Брак, графика Маяковского, Юрия Анненкова, Чехонина, «иконопись» Петрова-Водкина. Плюс музыка Дмитрия Шостаковича. Плюс финал, в котором на фоне работ Филонова «Гимн городу» и «Формула Революции» звучали стихи Поля Элюара и Ангел Шагала парил над праздничной демонстрацией.
Увидев эту картину, руководство студии, мягко говоря, впало в шок. «А где Кукрыниксы?» — недоумевало оно. Где, в конце концов, сам Владимир Ильич? Что за авангардистский беспредел?
Вставлять в фильм Кукрыниксов Норштейн категорически отказался. Ленина, так и быть, вставил — в виде официозной фотографии, сопровождаемой фонограммой речи вождя мирового пролетариата. На общем авангардистском фоне присутствие такого, плакатного, Ленина выглядело откровенной издёвкой. Картину фактически положили на полку, дав ей низшую, четвёртую категорию.
Из всей этой истории Норштейн сделал для себя два главных вывода. Первый: мультипликация есть пластическое время. Второй: не идти ни на какие уступки, если они не согласуются с твоей совестью. Остальное его мало заботило.
Впрочем, самое смешное, что история с революционной тематикой для Норштейна на этом не закончилась. Спустя десять лет, к очередному юбилею Октябрьского переворота, он вместе с Фёдором Хитруком, автором бессмертного «Винни-Пуха», хотел контрабандой протащить на экран очередной крамольный фильм о событиях 25 октября 1917-го. Картина под названием «За час до нашей эры» излагала всю историю восстаний против власти, начиная со Спартака, опираясь на произведения Гойи, Брейгеля, Босха и Давида... Работу над картиной Норштейн и Хитрук остановили самостоятельно. Очевидно, они вовремя почувствовали, что масштабность замысла чревата помпезностью, не свойственной ни одному из этих авторов.
Возможно, после «25-го» Норштейн ещё не скоро получил бы следующий фильм, но на помощь пришёл патриарх советской анимации Иван Иванов-Вано, который никогда не страшился творческих экспериментов и, в отличие от руководства студии, видел в других талант невооружённым глазом. Иванов-Вано предложил Норштейну совместно снять «Сечу при Керженце» по мотивам симфонической поэмы Римского-Корсакова о граде Китеже.
Идея картины принадлежала Иванову-Вано, и распознать в фильме почерк будущего автора «Ёжика в тумане» удаётся с большим трудом. Но всё же построение кадра по законам русской фресковой живописи XIV—XVI веков и внутренней перспективы для Иванова-Вано было внове, и патриарх дал Норштейну понять, что он — полноценный соавтор. Когда Норштейн решил, что необходимо переснять один план, руководитель творческого объединения сказал ему напрямую: «Ты здесь, деточка, никто!» Иванов-Вано так не считал.
Фильм «Сеча при Керженце» получил кучу призов на фестивалях, а Норштейн — свою первую действительно самостоятельную постановку, фильм «Лиса и заяц» по одноимённой русской народной сказке о том, как лиса попросилась к зайцу в избушку да и выгнала хозяина.
Картина делалась на заказ — для итальянского цикла «Сказки народов Европы». Этим обстоятельством диктовалось её изобразительное решение: русский лубок и росписи прялок. Однако сугубо декоративные элементы становятся у Норштейна смыслообразующими. С помощью незатейливых линий и бесхитростных орнаментов Норштейн рассказывает драматичную историю маленького оскорблённого существа, защитить которое от коварной лисы может только такое же маленькое существо. Так простенькая народная сказка превратилась в притчу о духе, который крепнет в страданиях.
Притча в сказочной форме станет определяющим жанром для фильмов Норштейна советского периода. Свою следующую картину «Журавль и цапля» он создал тоже по мотивам народной сказки. Историю о том, как журавль и цапля хотели пожениться, да всё никак договориться не могли, потому что гордые были, Норштейн снял с щемящей чеховской интонацией. Руины особняков, густой туман, обволакивающий пустое и безжизненное пространство болота, жалкие атрибуты старорежимной жизни, посреди которых существовали неприкаянные герои… Весь этот антураж отсылал и к «Вишнёвому саду» Чехова, и к «Детям солнца» Горького, и к итээровским персонажам Петрушевской, мятущимся сов. интеллигентам.
Вряд ли Норштейн, как бы ни поддерживал он теперь интерпретацию «Журавля и цапли» как элегии о вымирающей интеллигенции, хотел добиться такой лобовой метафоры. В снятом следом фильме «Ёжик в тумане» нет вообще никаких примет социума. Лес, туман, река, одинокое существо один на один с таинственным миром, который то ускользает, то проявляется, никак не сообразуясь с твоим бытием. Путь познания через отказ от познания, просветление, дзен. И тут же — малиновое варенье, самовар на можжевеловых веточках, бесчисленные звёзды над головой и — погружённый в себя ёжик, думающий про лошадь: как она там, в тумане.
Мария Виноградова, озвучившая сотню мультипликационных персонажей и сыгравшая сотню ролей в кино, считала, что норштейновский ёжик — это лучшая её роль. В этом ёжике такая мера простоты и доверия, что он становится спутником, в котором каждый может узнать себя. Людмила Петрушевская так и сделала, более того, убедила окружающих, что Франческа Ярбусова, жена Норштейна, именно с неё ёжика и нарисовала.
Объясняя на студийном худсовете, про что кино, Норштейн процитировал «Божественную комедию» Данте:
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу…
Худсовету больше ничего разжёвывать было не нужно — но администрацию студии такой автокомментарий не устраивал. «Ёжику в тумане» с трудом удалось пробиться в прокат, фильм выпустили на малый экран кинотеатра «Россия». К всеобщему удивлению, он четырнадцать месяцев собирал полный зал.
Сам Норштейн «Ёжика в тумане» не жалует. Когда его спрашивают про этот фильм, он травит байки, рассказывает о том, как его бессменный оператор Александр Жуковский сочинил афоризм «Лучше портвейн в стакане, чем ёжик в тумане», и всячески убеждает собеседников, что на съёмках они просто валяли дурака. И каждый раз напоминает, что ему более дорог и ценен фильм «Сказка сказок».
«Он жил во мне, этот фильм, задолго до того, как я вообще подумал о том, чтобы заняться режиссурой», — признался Норштейн в одноимённой книге.
Этот фильм невозможно пересказать или описать. Его надо прожить вместе с автором. Он родился из детских воспоминаний Норштейна, из душевного состояния Петрушевской, только что ставшей матерью, из песни «Враги сожгли родную хату», которую Норштейн пел своей шестилетней дочери, а она рыдала взахлёб, из медитативного стихотворения Назыма Хикмета, которое и дало название фильму:
Стоим над водой —
солнце, кошка, чинара, я и наша судьба.
Вода прохладная,
чинара высокая,
я стихи сочиняю,
кошка дремлет,
солнце греет.
Слава богу, живём!
Блеск воды бьёт нам в лица —
солнцу, кошке, чинаре, мне и нашей судьбе.
Попытка авторов сформулировать словами сюжет вылилась в следующую заявку студийному руководству:
«Это должен быть фильм о памяти.
Помните, какой длины были дни в детстве?
Каждый день стоял сам по себе, сегодняшнее исполнялось сегодня, а для завтрашнего счастья отводился завтрашний день.
Все истины были простыми, все новые предметы повергали в изумление, а дружба и товарищество стояли превыше всего.
То вечное откладывание жизни на завтра, которое постигает многих с возрастом, та жизнь абы как, дружба — не дружба, радости, не узнаваемые как радости, — от солнца, снега, ветра, гуляния, от вымытой гладкой тарелки, от собак, кошек, — это пережидание судьбы пусть нас минует.
Не об этом фильм…»
История повторилась. Худсовет — за, начальство — против. Фильм был категорически запрещён как явление, чуждое народу. Но тут случилось чудо. Через четыре года после выхода «Ёжика в тумане» власть вдруг решила наградить его создателей Государственной премией СССР. Класть на полку новый шедевр лауреата Госпремии было по меньшей мере неблагоразумно.
«Сказка сказок» вышла на экран, собирая призы международных кинофестивалей. И на этом советский период в творчестве Норштейна закончился. В 1981 году начался новый — период работы над «Шинелью» по одноимённой повести Гоголя, который продолжается до сих пор.
За это время распался Советский Союз, Норштейна выгнали со студии «Союзмультфильм», умер Александр Жуковский, сменилось несколько президентов. А Норштейн всё сидит то за письменным столом, то за мультстанком, обстоятельно создавая своего блаженного и неторопливого Акакия Акакиевича.
В 1989 году Норштейн показал несколько минут рабочего материала на международном киноконкурсе в Монреале. Кадры оказались настолько феноменальными, что впервые в истории фестивалей не фильм, а всего лишь рабочий материал к нему был удостоен приза. Впервые анимационный кадр достиг той степени достоверности, в которой рождается новая реальность, доступная во всех ощущениях.
С тех пор от работы над «Шинелью» Норштейн отвлёкся лишь дважды. Полтора года ушло на то, чтобы сделать трёхминутную заставку к программе «Спокойной ночи, малыши!», которую сняли с экрана после нескольких показов, потому что тщательная проработка деталей якобы испугала детей. Ещё полтора года понадобилось для того, чтобы снять двухминутный фильм для японского киноальманаха «Зимний день» по стихотворениям Басё. Норштейну досталось первое хокку:
«Безумные стихи»… Осенний вихрь…
О, как же я теперь в своих лохмотьях
На Тикусая нищего похож.
Этим маленьким анимационным шедевром, в котором поэт Басё встречается со своим персонажем, лекарем-шарлатаном Тикусаем, в котором каждый листок осеннего леса дышит и живёт собственной жизнью, Норштейн, разумеется, остался недоволен. Он вернулся к Акакию Акакиевичу.
В его сокровенных планах — снять ещё «Притчу об Иове» и «Песнь песней». Но это будет потом, после «Шинели». Ведь когда-нибудь наступит это «после».
Максим Медведев, 15 сентября 2014 года
http://www.chaskor.ru/article/yurij_norshtejn_posle_shineli_24808
|
| |
| |
|
