О фильме «ОВСЯНКИ» посетитель сайта http://www.kinopoisk.ru

***

«Другое кино» — видно сразу. Несколько кадров требуется и сразу ясно — это — другое кино.

***

Фильм — монолог, фильм — откровение, фильм-драма про обычных людей, живущих на периферии.

***

Спасибо огромное за медитацию, в которую фильм ввергает! И спасибо Виктору Сухорукову, за переживаемую на наших глазах любовь!

***

Кино настолько странное, что очень не хочется писать традиционный отзыв. Напишу свои ощущения от просмотра всего в нескольких словах. Вот они: глубокий, честный, сильный, любовь, эротичный, странный, смерть, философский, музыка, лететь, вечность, природа, художественный, бессмертие, овсянки, Танюша, необычный, красиво, пронзительный.

***

Фильм досмотрен. Мурашки. Возвращаюсь домой…

Моя оценка не пять, не десять, моя оценка — ШЕДЕВР! Всем любителям настоящего элитарного творчества посвящается!

«Только любовь не имеет конца!»

***

«Овсянки», конечно, стоит посмотреть. Чтобы осознать, что не только Никитой Михалковым и всякими «Ёлками» богат наш кинематограф. Спасибо Алексею Федорченко и Денису Осокину.

***

Кажется, совсем нехитрая мистика, а ведь оставляет в душе какую-то новую загадку.

***

«Овсянки» многогранный фильм. Это и история любви, и психологическая драма, и энциклопедия традиции племени меря, и мистическая сказка, все это с примесью современной эротики… «Овсянки» - фильм, кажущийся скучным после голливудских блокбастеров, но богатый смыслом, символами и образами, которые заставят мыслящего человека задуматься о смысле жизни, любви, смерти…

***

История, рассказанная Алексеем Федорченко неторопливая, немного неповоротливая и косолапая. Ожидание закрученного сюжета исчезает практически мгновенно, размываясь в домашнем вине, которое пьют герои. Так же быстро и скоропостижно приходит явственное ощущение, что кино действительно не для всех. Разглядывать его нужно внимательно. Внимательно смотреть на экран. Смотреть и чувствовать. Потому как кино в своей немногословности говорит зрителю гораздо больше, чем кажется с первого раза. Кино тихое, кроткое и такое емкое. Его емкость чувствуется сквозь все нити повествования. Сквозь следы на снегу, оставляемые санками, везущими печатную машинку. Сквозь капли дождя на лобовом стекле машины, в танце разноцветных нитей, теребимых ветром и привязанных к ольхе, сквозь блеск брошенного в озеро обручального кольца. В ядреной водке, отдельными каплями стекающей с женского тела. Сквозь измазанное углем лицо и сквозь пламя погребального костра. Красиво, как медовый месяц в Мещерской поросли. Как искра, промелькнувшая между главными героями, как нечто невидимое, вспыхнувшее на миг и безнадежно улетевшее куда-то.

Кино не для всех. Смотреть только со спокойной совестью и полным желудком.

***

Как же красив этот фильм!

Да, в нём нет буйства ярких красок, хитросплетений и интриг сюжета, местами он слегка пошловат, но в этом и заключается вся его суть — показать простую жизнь с её обыденностями, банальностями, долгим молчанием, трагедиями, простыми радостями… поэтому — это настоящий Русский фильм, с большой искренней душой.

Картина не спекулирует нашими чувствами с помощью саундтрека, спецэффектов, и прочих голливудских заморочек, а, захватив нас собой, просто чисто и честно ведёт до самого конца, рассказывая одну историю, которая у каждого вызовет его собственный ассоциативный ряд, подтолкнёт к каким-то своим потаённым мыслям … о жизни, смерти, отношениях, любви…

Смотреть картину однозначно стоит ... хотя бы ради того, что бы немного подумать.

***

Холодная красота русского севера. Мёртвый народ меря, утративший язык и сохранивший только два обряда — свадебный и погребальный. Двое мужчин везут в последний путь умершую женщину. Крыло маленькой птички овсянки — крыло смерти.

Кажется, после Сокурова никто в нашем кино так не показывал телесность — женскую плоть, и манящую, тёплую и безжизненную, остывшую. Никто так не исследовал все этапы проводов покойного, когда правильно исполненный ритуал становится залогом загробного существования. Огонь и вода встречаются с мёртвым телом, производят свою работу, не согревая и не остужая, а превращая в прах и растворяя в текучей стихии. «Овсянки» — фильм-путешествие из мира цивилизации в мир языческий, где жизнь и смерть замкнуты в одном круге, где природа вбирает в себя всё, успокаивая, обезличивая, освобождая.

Мёртвое тело надо похоронить по обряду мёртвого народа — двойная смерть, когда живые мертвецы прощаются с мертвецом окоченевшим. И потому так холодно от кадров, выстроенных с совершенством и красотой. Смерть к лицу этой земле и её людям — утверждают авторы фильма.

***

Фильм получился нежный и сильный. Красивое медитативное роуд-муви на фоне хмурой осенней российской природы. Фильм не давит на мозги, не «грузит» — он легкий словно облачко, при том что главный герой его — Горе. Горе от потери близкого и любимого человека, объединившее трех мужчин — героев. По ходу просмотра подумалось, что выпить этот фильм до самого донышка смогут лишь те, кто сам пережил Потерю…

Федорченко словно кричит в каждом кадре — любите, любите, любите, пока любится, пока есть такая возможность!!! Жизнь конечна и конечна внезапно!

***

Попробуйте «Овсянки»! Кино для гурманов и не только

На фоне громких премьер с широкой рекламной кампанией этот фильм можно и вовсе не заметить. Однако пропустить его никак нельзя. Это абсолютно некоммерческое, авторское кино, в котором практически нет раскрученных, «медийных» лиц (кроме Виктора Сухорукова), смотрится буквально на одном дыхании! Хотя никакого захватывающего, грозящего неожиданными поворотами сюжета вроде бы нет.

Операторская работа в сочетании с необычной музыкой, такой проникающей внутрь тебя, задевающей за душу, создают атмосферу присутствия, соучастия наравне с героями. Впрочем, об операторской работе в этом фильме — отдельный разговор. Не люблю пафоса, но это действительно Волшебно!!! Никакое 3-D не создаст такого эффекта, как такая съемка!!! Впрочем, Михаила Кричмана, оператора-постановщика картины, по достоинству оценили на Венецианском фестивале, наградив Призом «Озелла» за лучшее изобразительное решение.

Что же такого особенного в этом фильме? Не могу ответить. Но меня оно буквально «заворожило». Осень, дорога, сырость, деревни, большие города и маленькие опустевшие городишки… средняя полоса России… всё такое до боли знакомое… всё такое настоящее, без прикрас.. Прошло уже 10 дней с момента просмотра, я постоянно в мыслях возвращаюсь к нему. И каждый раз открываю для себя что-то новое об этом фильме.

***

«Кино не для всех».

Много вопросов, почему и зачем оставил для меня этот фильм.

Почему люди снимают такое кино? Режиссер хочет донести до зрителя свое мироощущение. И если хотя бы один зритель это мироощущение «уловил», то можно сказать что режиссер не зря этот фильм создал. Зачем нужны подобные фильмы? Человек должен задуматься о своем существовании, и об окружающей его действительности, чтобы переосмыслить свою жизнь, задать ориентиры. Кому нужен такой фильм? Вообще-то говоря, всем. Это как прочесть хорошую книгу, сходить на выставку или на театральную постановку, прикоснутся к искусству талантливых людей.

Это совершенно поразительный фильм.

***

У них нет других богов, только любовь…

В этом фильме меня больше всего поразило то, как авторы (или может не они, а за них) определили жанр: эротическая драма. На мой взгляд, этот фильм можно назвать уж каким угодно словом: этнографическое, медитативное, элитарное, арт-хаусное, но не как не эротическое кино. Объясню почему. При всей парадоксальности экранного образа обнаженных женских тел и сцен, которые если не шокируют, то сильно удивят неподготовленного (особенного в возрасте) зрителя, фильм абсолютно искренний и лишенный какой бы то ни было пошлости и «эротизма». Любовь в чистом виде, без примеси фальши.

Фильм завораживает с самых первых кадров. Пустая мокрая дорога в лесу, по которой медленно и плавно движется велосипед с ценнейшим грузом — клеткой с двумя овсянками, истинными героями этого фильма. Именно они, эти неприметные с виду, крохотные птички окажутся главными катализаторами сюжета и главным же идейным его центром. Им дана роль если не провидения, то по крайней мере судьбоносных существ. И эта дихотомия кажущейся и истинной значимости в самом финале фильма просто поражает в самое сердце.

Блестящие актерские работы. Отдельная благодарность художникам и операторам — таким взглядом провинцию на моей по крайней мере памяти еще не показывали. Тонко, со светлой грустью и флером ностальгии, без надрыва, истерики и щемящей боли по утраченному или настоящему. Тихая, спокойная, но глубокая, наполненная осмысленным чувством и умиротворенная жизнь. Великолепные пейзажи и долгие планы, кадры висящих на дереве невестеных разноцветных ленточек, поезда, бесконечно тянущегося по берегу реки, песчаной отмели Оки… И еще это кино о том, что ты всегда носишь в себе семя того, кто тебя породил. И никуда от этого не деться. И пожалуй, это даже хорошо… Вековая мудрость не исчезает с уходом поколения, она лишь трансформируется в иные формы…

***

«Бессмертием, мы, меряне, называем смерть от воды. Утонуть — мечта каждого мери. Мы не верим в жизнь после смерти, и только утонувшие продолжают жить: в воде и вблизи от берега. Вода — сама жизнь, утонуть, — значит в ней задохнуться одновременно от радости, нежности и тоски. Утонувшего, если найдут, не сжигают, а привязывают груз и опускают обратно в воду. Вода заменит его тело на новое, гибкое, способное к превращениям. Только утонувшие могут встречаться друг с другом».

***

Хорошая женщина – мёртвая женщина

Как говорил Эдгар Аллан По, «красота особенно хороша, когда она заморожена». То есть, девушка особенно хороша, когда она мертва.

Если бы Алексей Федорченко (когда пришёл бы его черёд стать пеплом и быть преданным воде =)) встретился с Эдгаром По, тему для разговора им бы не пришлось искать долго. Ах эти прелестные некрофильские нотки, тонкой линией пронизывающие весь фильм. Камера скользит по телу мёртвой Танюши с невероятной нежностью и лаской, все детали похоронного обряда преподносятся с трепетом, поистине некрофильским.

Умирающая жена, умирающая культура, мёртвые города и традиции. Процесс умирания смакуется, и в усталом закадровом голосе чувствуются какие-то нотки настоящего мазохистского наслаждения. Рассказчик, стареющий фотограф, ещё один писатель-самоучка, обломок уходящего в забытье мира. Предающийся меланхоличной ностальгии, живущий старыми воспоминаниями. Если что-то должно исчезнуть, так тому и быть. Вот и фильм течёт медленно и плавно, как река. Пытаться повернуть свои воды вспять или начать пениться бурными потоками — свойственно скорее маленькому ручейку.

Языческие мотивы чарующие. Пропитывают теплотой, эротизмом. Сакральностью, в том числе и не в самых эстетических моментах. При всей своей отдалённости от современных параметров красоты, Таня обладает красотой какой-то древней, священной. Умершей красотой. Она похожа на языческую богиню-мать, Венеру палеолита.

Что касается живых женщин, они несут в себе лучшие качества мёртвых. Будучи живой, Таня, судя по рассказу, была пассивной и скромной, подчинялась инициативе своего мужа, омовение водкой вызывает явную ассоциацию с ритуальным похоронным омовением, а две девушки, неподвижно лежащие на чём-то, тоже похожи на два обворожительных трупика.

Вообще, стремление к смерти, которым пропитан весь фильм, тот самый даже фрейдовский танатос — это не совсем стремление к небытию, пустоте в суицидальном смысле. Это скорее нечто противоположное. Это стремление к чему-то тому, что останется живо даже после распада, исчезновения. Стремление — к бессмертию. К тому, что будет «отстукивать свою книгу на боках мёртвых рыб».

Даже не знаю, какую оценку следует поставить, чтобы казаться объективной. Что-то зацепило. Что-то из прошлого. То ли из детства, то ли из снов.

Мелькнуло и поманило.

http://www.kinopoisk.ru/level....st

На Золотого Льва в этом году претендует фильм екатеринбуржца Алексея Федорченко «Овсянки».

Картина, жанр которой сам режиссер определяет как «эротическая драма», участвует в основном конкурсе 67-го Венецианского кинофестиваля, стартующего 1 сентября. Перед своим отъездом в Венецию режиссер объяснил корреспонденту AIF.RU смысл слова «овсянки» и признался в том, что он любит получать призы.

«АиФ»: - Алексей, признаюсь, вы меня удивили. Мне как раз почему-то казалось, что вы – тот самый редкий случай, когда режиссера интересует все-таки сам творческий процесс. А награды, по большому счету, безразличны.

Алексей Федорченко: - Нет, я вообще люблю получать призы. Как каждый режиссер. Не верьте, когда говорят, что им все равно. Конечно, не все равно. Конечно, приятно получить приз. А особенно главный приз. Это такие вехи, которые меняют твою жизнь. Но, по большому счету, – вот это честно – я рассматриваю само участие в Венеции, как победу. Однозначную. И глупо это отрицать. Меня просто все время удивляют наши СМИ – вот, допустим, на днях показали конкурс красоты, наша девушка там заняла, кажется двенадцатое место. И на следующий день вышли передовицы с подзаголовком: «Наша участница не попала в десятку! Это провал!» А ведь на самом деле – это победа. Ведь наша девушка попала в «пятнадцать». В пятнадцать самых красивых девушек мира! Радуйтесь, люди! Не хотят радоваться. Хотят сокрушаться по поводу того, что наша девушка не попала в десятку. Это ужасно. Вот я считаю – то, что наш фильм попал на Венецианский фестиваль, это уже прекрасно.

«АиФ»: - Пять лет назад, когда вы первый раз поехали на Венецианский кинофестиваль, у СМИ не было повода предъявлять вам претензии. Ваша картина «Первые на Луне», участвовавшая во второй по значимости секции «Горизонты», получила в ней главный приз. Как вы оцениваете свои шансы на этот раз?

А.Ф.: - Я не знаю. Это такое субъективное дело – жюри. Это зависит от звезд на небе, и от здоровья… там… пятого члена жюри. Я не загадываю. Конечно, я надеюсь, что фильм понравится - там есть, что посмотреть женщинам и о чем подумать мужчинам. Поэтому мне кажется, что он должен понравиться всем. Но это как звезды сойдутся.

«АиФ»: - Когда вы победили в «Горизонтах», ваша благодарственная речь была эмоциональной, но краткой. «Вива, Италия! Вива, Фестиваль! Вива, Россия!», - сказали вы. В этом году вы лучше подготовились?

А.Ф.: - Тот спич был импровизацией. И это были все итальянские слова, которые я знал. И я их сказал. Сейчас я выучил еще пару слов, так что, если придется что-нибудь говорить, я буду более многословным.

«АиФ»: - Будем надеяться, что вы не напрасно учили итальянский. А пока расскажите о фильме. Например, о том, кто такие овсянки?

А.Ф.: - Овсянки – лесные воробьи зелено-желтого цвета. Они живут практически на всей территории России, их около тридцати видов. Они не очень заметные, но очень хорошо поют. Это замечательные птицы.

«АиФ»: - То есть главные герои вашего фильма – эти замечательные птицы…

А.Ф.: - Главные герои нашего фильма - это замечательные люди. Они живут, любят, страдают, умирают. Фильм снят по замечательной книге Дениса Осокина, который получил за нее главный приз на «Аксенов-фесте». Денис - большой писатель: глубокий, нежный, умеющий видеть новый смысл в очень простых вещах.

«АиФ»: - А почему вы называете свой фильм «эротической драмой»?

А.Ф.: - Потому что это действительно драма. И там много эротики. На самом деле, жанр картины определить сложно, поэтому мы спрятались за термином «эротическая драма».

«АиФ»: - Я слышала, картине присвоили классификацию «детям до 18». Это действительно так?

А.Ф.: - Формально, да. Но мне кажется, что если эти дети увидят картину, ничего страшного не случится. Там все очень красиво.

«АиФ»: - Своей восьмилетней дочери вы ее уже показали?

А.Ф.: - Нет, она, надеюсь, посмотрит ее в Венеции. Варя едет со мной – директор фестиваля Марко Мюллер прислал ей личное приглашение.

«АиФ»: - Варя знакома с Марко Мюллером?!

А.Ф.: - Да, в прошлый раз Варвара тоже ездила на фестиваль. И они познакомились. Варю на фестивале действительно полюбили. И она с восторгом воспользовалась приглашением Марко Мюллера, чтобы прогулять школу, и пройтись по красной дорожке.

«АиФ»: - Кто еще пойдет с вами по красной дорожке?

А.Ф.: - Актеры Юрий Цурило, Игорь Сергеев, Юлия Ауг, продюсеры Игорь Мишин, Мери Назари, Дмитрий Воробьев и оператор Михаил Кричман.

«АиФ»: - Как себя чувствует Юрий Цурило? Я слышала, на съемках «Овсянок» он попал в автомобильную аварию.

А.Ф.: - Это была не совсем авария, а, скорее, забавный инцидент. Дело в том, что по сюжету Юрий Алексеевич почти весь фильм за рулем. А он, как выяснилось, не умеет водить машину. То есть права у него есть, но за руль он очень давно не садился. И мы наняли специально инструктора, чтобы Юрий Алексеевич прошел несколько курсов вождения. Он прошел эти курсы и замечательно водил. Но в один момент, когда машина ехала по крутому склону в городе Горбатове, случилось недоразумение. Мы снимали – была включена камера, пошел дубль. И в этот момент навстречу выехала машина. Дорога была узкая, и надо было затормозить. Но я не сообразил, что настоящий актер во время съемок останавливается только, когда режиссер говорит «стоп». Юрий Алекссевич был полностью в роли, он ехал вперед и не остановился. Не пропустил машину, которая шла навстречу. Удар был небольшой и никто не пострадал.

«АиФ»: - А какие испытания выпали на долю Виктора Сухорукова, который тоже снимался в «Овсянках»?

А.Ф.: - Ему пришлось с риском для жизни стоять на тонком льды на Волчихинском водохранилище, под Екатеринбургом. Именно там мы снимали все сцены с его участием.

«АиФ»: - Где еще проходили съемки?

А.Ф.: - В Костромской, Ивановской, Нижегородской областях. И в республике Коми. Мы отбирали натуру сначала вместе с Денисом Осокиным. Проехали всю эту, описанную в книге, дорогу - от города Неи Костромской области в город Горбатов Ивановской. Там и нашли все объекты. Потом я по этой же дороге проехал с Михаилом Кричманом и Андреем Панкратовым – оператором и художником-постановщиком. Объекты утвердили. Но настоящий город Нея нам не подошел по образу. И мы стали думать, где будем его снимать. Так случилось, что мы с Денисом летом того же, 2008 года, снимали документальный фильм «Ветер Шувгей» - о городах болгарских лесорубов в тайге Коми. Один из таких городов стал в нашем фильме городом Нея.

«АиФ»: - Ваш фильм «Первые на Луне», получивший в 2005-м приз в Венеции, был целиком снят на государственные деньги. Кто дал деньги на этот раз?

А.Ф.: - Эту картину государство, к сожалению, не поддержало. Мы несколько раз подавали на поддержку Госкино, но, видимо, некоторые сцены испугали чиновников министерства культуры. Хотя ничего страшного, повторяю, в них нет. Там все безумно красиво, нежно, удивительно. Но этот фильм полностью снят на частное финансирование. Игоря Машина. Бюджет где-то миллион триста.

«АиФ»: - Насколько я знаю, у фильма уже есть международный дистрибьютор. А как обстоят дела с прокатом в России?

А.Ф.: - Международный дистрибьютор у нас уникальный – это французская компаний «Мементе форте». Она прокатывает по миру всего лишь несколько фильмов в год. Работает эксклюзивно. И она первый раз взялась за русский проект. Прокат в России начнется, если не ошибаюсь, в октябре. Будет премьера в Москве, а потом фильм пойдет по России. Но мы – я и продюсер - сейчас, в основном, занимаемся фестивальной программой, потому что после Венеции у нас в ряд стоят еще несколько фестивалей. Сначала российские – «Киношок» в Анапе и «Меридианы Тихого во Владивостоке. Потом Торонто, потом Нью-Йорк. Потом европейские – Варшава, Салоники. Будет Иран, будет Франция. Еще несколько фестивалей, которые еще не прислали окончательное приглашение, но наверняка пришлют.

«АиФ»: - То есть вы прямиком из Венеции отправитесь либо в Торонто, либо в Анапу, либо во Владивосток?

А.Ф.: - Если с визой все будет хорошо – просто виза канадская сложной оказалась – то я из Венеции поеду в Торонто, а из Торонто – в Нью-Йорк.

«АиФ»: - В прошлый раз, когда вы ездили с фильмом «Первые на Луне», вы сказали, что вам фестиваль важен для налаживания связей. В прошлый раз вы хотели пообщаться с Такеши Китано, но, как писали журналисты, не получилось. С кем вы хотите пообщаться в этом году?

А.Ф.: - Я планирую несколько встреч с европейскими продюсерами, которые заинтересовались проектами нашей компании «29 февраля». Но, вообще, я еще не думал о Венеции. Времени не было. Я доделывал фильм, собирал визы. Визами я просто ненавижу заниматься, а приходится. А это отнимает уйму времени и сил. Так что о Венеции я, наверное, смогу подумать, только когда самолет оторвется от земли.

Автор: Ирина Шипилова
http://www.aif.ru/culture/article/37278

В пятницу днем на Венецианском кинофестивале пресса смотрела российский конкурсный фильм "Овсянки" Алексея Федорченко. Его прокатное название за рубежом - "Молчаливые души".

Перед тем как попасть в Венецию, картина претерпела множество приключений. Законченная еще в 2008 году, она надолго застряла на этапе "постпродакшн". В ней не раз менялась музыка: необходимые фильму мелодии турецкого певца Таркана оказались продюсерам не по карману. И, как мне рассказывали, фильм был гораздо больше насыщен "радикальными" эпизодами в стиле Рейгадаса, но, к счастью или к сожалению, от них вовремя отказались. В итоге образовалась 75-минутная лента, которая, несмотря на томительно тягучий ритм, пролетает как один миг, не давая зрителю пошевелиться.

Дальше мне придется хватать себя за локоть, чтобы не переборщить в оценках, и стучать по дереву, чтобы не сглазить. Мне этот фильм представляется крайне значительным, если не сказать выдающимся. По силе впечатления, которое теперь занозой сидит в памяти, в отечественном кино второй половины ХХ века я нахожу только одно сопоставимое название - "Зеркало", лучший фильм Тарковского.

Федорченко, мне кажется, тоже нащупал для кино возможность проникнуть в нечто доселе нетронутое, мистическое и неуловимое - в генетический код. Перевести этот код в ранг киноязыка. Сделать его главным и единственным предметом рассказа. Это принципиально новая концепция кинематографа, и я не сомневаюсь, что это открытие теперь растащат на цитаты и, возможно, войдя в эту дверь, ринутся искать дальше.

Но первый шаг сделали "Овсянки" - "Молчаливые души".

В интервью, которое я взял у Алексея Федорченко недавно, он говорил об исчезнувшем угро-финском народе меря, который был полностью ассимилирован славянами, но чья кровь и сегодня доминирует в жителях северных областей России. Вслед за своим соавтором талантливым казанским писателем Денисом Осокиным Федорченко рассказывает о скорбном путешествии, которое совершают вполне современные люди, - Мирон, директор бумажной фабрики в костромском городке Нея (Юрий Цурило), и фабричный фотограф с редким именем Аист (Игорь Сергеев) - от его имени идет рассказ. У Мирона умерла молодая жена Таня (Юлия Ауг), и по обычаям народа меря он должен предать тело огню, а прах развеять в реке. Потому что меря народ языческий, у них два бога - огонь и вода, а других богов нет. И еще - любовь. К ней мы еще вернемся.

Федорченко говорит о меря примерно как об инопланетянах, незримо живущих среди нас. Неотличимых внешне. Но голос крови позволяет им видеть друг друга. Голос крови руководит их поступками, диктует свой кодекс поведения, понятия о добре и зле, о запретном и позволительном.

Поэтому простой сюжет о поездке с телом жены к месту ее упокоения насыщен многочисленными побочными сюжетами. Внешне эти сюжеты подобны этнографическому фильму. Мы видим подробный обряд омовения тела, малопонятные нам манипуляции - так мы наблюдали бы в научно-популярной ленте за невероятным устройством жизни какого-нибудь муравейника, с изумлением находя в нем понятное, разумное и даже родственное. Иной раз это наблюдение заставит нас пересмотреть собственные заблуждения и предрассудки.

Федорченко снимает не научно-популярную ленту, но этот процесс остранения и ревизии привычного - самое интересное в просмотре "Овсянок". Потому что перед нами не муравьи - это люди, наши современники и даже соплеменники. Но они - носители другой морали и других обычаев, которые вдруг в какой-то момент начнут казаться нам разумными и родственными. Более разумными и естественными, чем нанесенные цивилизацией табу и предрассудки. То, что считается грязным, греховным, вдруг оказывается целомудренно чистым и человечным. Так американские хиппи когда-то провозгласили любовь единственным божеством, достойным почитания. Любовь - ключевое слово и для фильма "Овсянки". Ею поверяются поступки, она определяет, что есть добро и что - зло.

Дальше вступают в свои права оттенки и нюансы. Любовь может быть недостаточной, современная жизнь оставляет ей слишком мало места, люди недолюбили, недочувствовали, недодали друг другу счастья. Все это фильм передает каким-то сверхчувственным образом - он как никакое другое кино подобен сложному музыкальному произведению, симфонии трагической и счастливой, разъятой и цельной одновременно. Ее темы, ее лейтмотивы - это шорохи жизни, это звучания масс воздуха, это отзвуки древности, которая в нас ворочается и пытается достучаться до наших сердец. Саундтрек картины заслуживает отдельного анализа: там поразительные песнопения, томительные звучания каких-то первобытных инструментов, бытовые шумы становятся музыкой - там поет сама природа. Великолепна работа Михаила Кричмана - оператора, которого мы узнали по фильмам Андрея Звягинцева. Он как никто умеет передать эту мощь природы в скупом кадре, ее поразительную красоту, ее драматизм и магнетизм. Он умеет вписать в природу человека как нечто нераздельное. Вместе с режиссером он создает фильм, где все действия выламываются из современной рутины, и рутина отлетает как шелуха, оставляя только первозданное и настоящее.

Печальную поэтичность придает картине литературный прием, предложенный автором книги. "Это книга утопленника, - объясняет режиссер. - Герой утонул и написал эту книгу своей жизни на дне реки Волги, используя ржавую пишущую машинку, на боках мертвых рыб. И мы эту книгу мертвого человека превратили в фильм". Легкий флер мистики окутывает происходящее, работает на все то же остранение, придает современным событиям и персонажам окрас вневременного и вечного. "Книга утопленника" - как послание нам из глубин древности, из того мира, которого уже нет.

В какой мере можно доверять археологическим раскопкам Федорченко? Опыт "Первых на Луне" был для него бесценным: показал, что в искусстве выдумка может убеждать больше, чем реальность. Обычаи и верования народа меря не существуют со столь давних времен, что теперь их можно не столько реанимировать, сколько сфантазировать. Так что Федорченко продолжает свои кинематографические мистификации и этого не скрывает: "главное - понимать, что меря на такое не обиделись бы", - говорит он. Но эти предполагаемые обычаи позволили ему осуществить главную сверхзадачу картины - "переплавить скорбь в нежность". Поэтому, вопреки скорбному сюжету, это фильм в высшей степени позитивный.

Не знаю, как отреагирует на такой фильм жюри под водительством Тарантино: отточивший свой талант на фильмах категории B-movie, он не слывет ценителем авторского кино. К тому же впереди еще большая часть конкурса, и неизвестно, какие еще восторги нас ждут. Но ясно, что случилось событие редкое: в кино пришел новый большой художник, который принес с собой свой необычный и поразительный мир.
из первых уст

В пресс-конференции съемочной группы фильма "Овсянки" участвовали, кроме режиссера Алексея Федорченко и оператора Михаила Кричмана, продюсеры Игорь Мишин и Мари Назари, актеры Юлия Ауг, Игорь Сергеев и Юрий Цурило.

Для начала Алексей Федорченко предложил рассматривать свой фильм не как образец нового российского кино, а просто как фильм под названием "Овсянки". Режиссер подчеркнул, что кино - дело коллективное, и первым номером в этой команде назвал писателя Дениса Осокина: "это он придумал такой фантастический мир, а мы просто хотели визуализировать его замечательную, ни на что более не похожую книгу".

"Мифологию народа, который более не существует, мы создавали с нуля, - рассказывает режиссер. - Была большая опасность ошибиться, но, мне кажется, все обряды, ритуалы и мифология, которые мы придумали, не обидели бы мерянский народ. К сожалению, меряне не оставили после себя ничего, кроме некоторых географических названий. Но обряды, которые вы видели на экране, могли бы существовать в реальности".

"В начале всего, конечно, был сценарий Дениса Осокина, - подтвердил оператор фильма Михаил Кричман. - Это сильная литература, прекрасный язык, который сразу рождает в воображении визуальные образы. Мы с художником и режиссером поехали на русский Север, исколесили его - я его, как выяснилось, практически не знал. Алексей Федорченко рассказывал нам о бывших болгарских поселениях, где люди обрусели и от них остались этнические детали, которые могли бы нам помочь. В фильме вы видите дома, которые на самом деле не русские. Картина преимущественно снималась в Республике Коми, и эта холмистость, эти реки не совсем типичны для российского пейзажа. Но они очень помогли нам найти визуальный образ фильма.

Журналистов заинтересовало обилие эротики в фильме: "Обычно духовное русское кино избегает показывать эрос - как вы преодолевали груз этой пуристской традиции?" Михаил Кричман ответил, что, с его точки зрения, нелепо избегать на экране коллизий, которые происходят каждый день. Он не считает фильм эротической драмой - "это жизнь, которая нас окружает, просто мы иной раз боимся в этом себе признаться".

"Мы хотели обратить скорбь в нежность, сделать слова "смерть" и "любовь" синонимами, - сказал Алексей Федорченко. - Такая задача была поставлена перед актерами".

Юлию Ауг спросили о столь необычном актерском опыте - сыграть в мистическом фильме мертвую женщину. "У меня небольшой опыт съемок в кино, - призналась актриса. - Но съемки этого фильма изменили меня и, думаю, очень многих в нашей творческой группе, всех, кто прикоснулся к этому материалу. Я не могу сказать, что играла эту роль - это плохое слово: "играла". Живя в этой роли, мне совсем не трудно было молчать. И совсем не трудно было играть мертвую. То, о чем мы говорим в этой истории, и то, как мы ее рассказываем, не требует слов - для этого хватает дыхания. Взглядов, любви, энергии, которую любовь в себе несет. Энергии, которая живет в человеке, соединенном с природой. Человек, который пропустил через себя эту природу, эту землю, этот воздух, - уже жив".

Из досье "РГ"

Алексею Федорченко 43 года, он окончил Уральский политехнический институт в Свердловске и сценарную мастерскую ВГИКа. Работал ассистентом режиссера и руководителем продюсерского управления Свердловской киностудии. Его документальный фильм "Давид" удостоен призов международных фестивалей в Любляне и Стокгольме. В 2005 году снял фильм-мистификацию "Первые на Луне", который получил приз за лучший документальный фильм программы "Горизонты" Венецианского кинофестиваля. В 2007 году снял игровой фильм "Железная дорога". Живет и работает в Екатеринбурге.

Валерий Кичин (блог автора), Венеция
"Российская газета" - Столичный выпуск №5278 (199) 06.09.2010
http://www.rg.ru/2010/09/06/kino.html

Венецианский фестиваль приближается к своей середине, и завышенные ожидания становятся более реалистичными. На общем фоне конкурса выделяются "Овсянки" Алексея Федорченко. Из Венеции — АНДРЕЙ ПЛАХОВ.

… "Овсянки" не похожи на российское кино "новой волны". В нем другая Россия — не чернушная и не христиански умильная, а метафизическая, во многом фантастическая, придуманная писателем Денисом Осокиным, написавшим прекрасную повесть "Овсянки" и напечатавшим ее под псевдонимом Аист Сергеев. Аистом зовут и одного из трех главных героев "Овсянок", от чьего лица идет повествование. Он работает фотографом на бумажной фабрике, и именно к нему обращается директор с просьбой помочь сжечь тело умершей жены, а потом развеять ее прах по реке. Так поступают со своими покойниками меряне — дожившие до наших времен потомки угро-финского народа меря, сохранившего ритуалы язычества. Лучшим же способом ухода в другой мир считается утонуть в одной из тамошних рек — от Волги до Неи: это голубая мечта любого мерянина. Осуществить ее героям помогают мистические птички овсянки.

После "Возвращения" Андрея Звягинцева, в 2003 году примирившего Венецию с новым российским кино, "Овсянки" стали вторым случаем единодушного приятия фильма from Russia with love. С "Возвращением" картину Алексея Федорченко сближают и великолепная операторская работа Михаила Кричмана, и отсутствие господдержки (по словам режиссера, в Минкульте сочли сценарий "Овсянок" порнографическим, и проект полностью профинансировал продюсер Игорь Мишин). В Венеции же фильм, действительно не чуждый эротики, воспринят как целомудренный и духовный, чего по привычке ждут в мире из России. "Овсянки" уверенно лидируют в рейтинге журнала Variety, опережая работы знаменитых и культовых авторов обоих полушарий. Они нашли горячих сторонников среди критиков молодых и старых, российских и зарубежных, их уже сравнивают с "Дорогой" Феллини и "Зеркалом" Тарковского. Сам Тарантино, великий и ужасный, демонстративно аплодировал стоя на премьере российской картины. Одним словом, ясно, что на наших глазах рождается миф — в положительном смысле этого слова.

Как всякий миф, он несет в себе черты заблуждения. Иностранцы легко поверили, что в современной России, застрявшей меж эпох и цивилизаций, действительно живут-поживают язычники меряне и сжигают своих мертвецов. О том, что это метафора потерянного (а возможно, и никогда не существовавшего) мира, раздавленного катком индустриализации, догадались немногие. Алексей Федорченко давно имеет вкус к mockumentary — ложной документальности, игре в документ. Именно в этом ключе были сделаны "Первые на Луне", и они тоже обманули публику, критиков, даже жюри, наградившее картину как лучшую среди документальных в секции "Горизонты". Теперь Алексей Федорченко готов бороться за "Золотого льва" главного конкурса.

Газета "Коммерсантъ", №163/П (4463), 06.09.2010
http://www.kommersant.ru/doc/1499047

Венецианский кинофестиваль, всё менее и менее доступный большинству постсоветских кинокритиков, достиг своего апогея: в лидеры вырвалась русская картина — «Овсянки» Алексея Федорченко.

Про малодоступность я специально написала: как это ни смешно и печально, но за Мострой (так итальянцы называют свой фестиваль) я слежу теперь издали, из своих Химок, правда чуть ли не в режиме онлайн, пристально и ревниво. Помню, Венеция всегда была моей мечтой: в первый раз попав сюда в 1999-м, ровно 11 лет назад, преодолев страшные препятствия в виде казахского паспорта, ужасов итальянского посольства и пр., я так обалдела, что потом не могла ровно 10 лет успокоиться. В 2008-м отпраздновала свой личный юбилей — 10 лет на Лидо (острове неподалёку от прекрасной Венеции, где фестиваль и происходит уже многие и многие годы). Как его называют в официальных релизах, «старейший в мире»…

За эти 10 лет много чего произошло — сменились аж три директора, не говоря уже о кинематографических модах и тенденциях, о концепциях и трендах, а в последнее время — о соперничестве с новоявленным Римским кинофестивалем. Забегая вперёд, можно сказать, что Венеция победила, хотя вновь испытывает определённые трудности: на Лидо, в районе фестивального дворца Casino, идёт чудовищная стройка, а директор Мостры интеллектуал и китаист Марко Мюллер, строгий начальник, в который раз заявляет, что ему всё надоело и что свой контракт, кончающийся в 2011 году, он продлевать не намерен. Посмотрим-посмотрим: на моей памяти такие кризисы случались не раз и не два, и тем не менее Мостра продолжает процветать.

И вот ещё что: прочтя о Мостре очередную глупость (я же говорю, что критики теперь почти туда не ездят, а ездят всё больше «обозреватели» жёлтой прессы, за редкими исключениями в лице, скажем, Андрея Плахова, на мнение которого и стоит полагаться), не верьте. А то вам скажут, например, что Мостра «вдруг» повернулась лицом к «третьим» кинематографическим странам вроде Ирана (что-то в этом роде я читала прямо в моём любимом «Частном корреспонденте», куда сейчас и пишу эти заметки). Сообщаю: Мостра ВСЕГДА была повёрнута лицом к Ирану, стране не то чтобы третьей, а самой что ни на есть первой в кинематографическом мире. Достаточно назвать такие имена, как Аббас Киаростами или Мохсен Махмалбаф (есть ещё Джафар Панахи, Ширин Нешат и Маржан Сатрапи, да и другие — имена первого, а не какого-то там третьего или, того хуже, четвёртого ряда).

Ещё одно распространённое заблуждение — интриги против России (как сказала большой эксперт по всем вопросам известинская девушка Елена Ямпольская, мол, «Утомлённым-2» в Канне не дали приз только потому, что «это была наша победа» — во Второй мировой, имеется в виду. Как будто каннская администрация намеренно не открывала второй фронт, а теперь вот мстит и гадит).

Оставьте, господа, никто нам не мстит и тем более не гадит. Другой вопрос, что «таинственная» русская душа не всегда внятна европейцам: от нас ждут либо елейной «духовности», либо, наоборот, мрачной чернухи. Слава богу, что «Овсянки», картина Алексея Федорченко, не подходит ни под одно из этих определений. Забавно, что при всём при этом режиссёр демонстрирует нам не ту Россию, которую мы потеряли, не ту, которую умом не понять, и даже не ту, которую воображают себе наши ханжи, а ту, которой… никогда не было. Фантастический сюжет, лукаво притворяющийся документальным (у этого жанра даже есть своё название — «мокументари», и Федорченко один из его адептов), ввёл в заблуждение почти всех в Венеции: лишь немногие поняли, что рассказ о каких-то там язычниках, до сих пор живущих в России, есть чистая фантазия. К слову сказать, это не первый опыт федорченковской мистификации: несколько лет назад он получил приз здесь же, в Венеции, за «документальный» фильм «Первые на Луне» (хотя там не было ни одного документального кадра).

Какая, однако, ирония (вот вдумайтесь): если, скажем, суровая правда балабановского «Груза 200», или сигаревского «Волчка», или (берём более благостный вариант) серебренниковского «Юрьева дня», повествующих о реалиях подлинной России, пришлась не по вкусу европейским отборщикам, то сюжет фантастический попал прямо в точку (!). Означает ли это, что Россия — как, впрочем, и всегда — существует где-то в «подсознании» просвещённого мира? Никак не хочет быть артикулированной как сознательное, реальное пространство? И исключительно как миф? Недаром Хелен Миррен, великая британская актриса, русская по происхождению, в первый раз попав в Россию, была немало поражена: она-то думала, что здесь до сих пор снуют лакеи с юнкерами под хруст французской булки. Вот тебе и юнкера, мать твою… Вот тебе и язычники…

Приступаю, однако, к заключительной части своего «репортажа» издалека, из Химок Московской области, как я уже говорила (как-то один известный журналист написал репортаж о несостоявшемся интервью). А именно — к патриотической.

Не смейтесь: узнав, что именно Федорченко имеет все шансы на «Золотого льва», я долго прыгала на одной ножке (что при моих габаритах несколько затруднительно). Точно так же я прыгала семь лет назад, когда в Венеции триумфально победил Андрей Звягинцев (притом что это не самый мой любимый режиссёр на свете), взяв аж трёх «Львов». Между прочим, Федорченко приходится соревноваться с такими «монстрами», как Франсуа Озон, София Коппола, шестью американцами, традиционно сильными в режиссуре, и прочими (читайте репортажи из Венеции, так сказать, аутентичные) многими другими, вплоть до одного модного вьетнамца. Не говоря уже о том, что в жюри заседает супермонстр Тарантино, в представлениях, как известно, не нуждающийся. Говорят, он стоя аплодировал «Овсянкам», хотя хранил при этом сумрачное выражение лица (у него их вообще-то ровно два — идиотски-радостное и мрачно-сосредоточенное, своими глазами видела). Для «Овсянок» он выбрал второе, и что это значит, мы узнаем через несколько дней, 11 сентября, если быть точным.

Учитывая то обстоятельство, что «Овсянки» были изъяты из программы «Кинотавра» (хотя премьера в родной стране режиссёра на отечественном фестивале по регламенту не помеха мировой премьере), я лично надеюсь на победу. Иначе бы зачем Марко Мюллер так давил на администрацию сочинского фестиваля, сняв фильм Федорченко в последний момент?

С другой стороны, опять-таки г-н Тарантино. Россию он идентифицирует, как я поняла, исключительно с Пастернаком, на могилу которого во время своего визита в Москву смотался самолично и чуть ли не на электричке, обманув многочисленных секьюрити. И что тогда ему «Овсянки»? Что ему Гекуба? Сложный вопрос.

Так что ждём-с.

Диляра Тасбулатова, 7 сентября 2010 года
http://www.chaskor.ru/article/ovsyanki_ser__19573

Фильм ''Овсянки'', насколько я понимаю, это инсценировка прозы, рассказов. Сами ли вы заказывали инсценировку или это было вам уже предложено?

Алексей Федорченко: Книга называется ''Овсянки'', автор - Аист Сергеев. Это один из псевдонимов моего друга Дениса Осокина, замечательного казанского писателя. Мы познакомились с Денисом уже лет 6 назад. Я прочитал в журнале ''Знамя'' повесть ''Ангелы и революция'', читал ее год, наверное, без перерыва, нон стоп, потом купил билет в Казань и поехал в Казань его искать. Нашел, мы встретились, познакомились, подружились. Вот ''Овсянки'' это уже третий фильм, и написал он для меня еще несколько сценариев игровых.

Марина Тимашева: Соотношение: сценарий-проза? Он очень много менял или все-таки шел по своему литературному тексту?

Алексей Федорченко: Он шел по своему литературному тексту - он сразу писал визуально очень.

Марина Тимашева: Фильм, который больше всего из ваших художественных фильмов любят киноведы - это стилизация под документальное кино, такая мистификация ''Первые на Луне''. Этот фильм, насколько я понимаю, совершенно другого свойства, так?

Алексей Федорченко: Совершенно другого. Это более традиционное, но абсолютно нетрадиционное кино, грубо говоря, ''road movie'', но с большой и мифологической подоплекой, и этнографической, и философской. Пока мы жанр не придумали, обозвали это ''эротической драмой'' для зрителя. Там эротики много и она очень необычная, такая языческая, потому что фильм языческий. Ну вот поживем пока с эротической драмой, потом вы скажете, что это за жанр.

Марина Тимашева: Алеша, в общем, люди все знают, что овсянка это птичка, но понятно, что кино не про птичек. И внятная ли там история или это опять такое сложное кино только для искушенных, посвященных?

Алексей Федорченко: Кино очень простое, история очень простая и, надеюсь, что непростая, потому что какие-то пласты там есть, какая-то глубина, я надеюсь, там есть. А история очень простая. У директора Гнейского бумкомбината из Костромской области умирает жена и они ее везут на берег реки Оки, в самый маленький городок России — Горбатов, чтобы придать огню, со своим работником, фотографом этого комбината.

Марина Тимашева: Алеша, это в пересказе сюжетном напоминает фолкнеровское ''Когда она умирала''. Тут есть какая-то связь?

Алексей Федорченко: Когда мы искали название другое, потому что одно время думали что ''Овсянки'' для зрителя это слишком сложное название, появилось название ''Она умерла''. И замечательный наш деятель театральный и мой товарищ Олег Лоевский сказал, что у Фолкнера есть такой рассказ. Я его не читал. Я из интернета вытащил, прочел две страницы, решил, что это мне не помогает, а немножко путает ,и отложил. Хочу почитать его обязательно, и почитаю. Больше ассоциаций нет никаких.

Марина Тимашева: Вот я сейчас смотрю много фильмов и очень часто я вижу именно это ''road movie''. Я даже не могу сказать уверенно, нравится мне это или не нравится, но, по крайней мере, это останавливает мое внимание, что все эти ''road movie'' происходят при обстоятельствах, мягко говоря, экстремальных, а я бы сказала, до некоторой степени умозрительных, сконструированных и чрезвычайно экзотических. То есть не то, что люди случайно встретились в вагоне и начали разговор и выпивку, а или люди дуэль устроили на рюмках, когда они допьются до такого состояния, чтобы поговорить, то человек попал в заложники какому-то бандиту в чистом поле, или что-то еще в этом роде. То есть мне кажется, что предлагаемые обстоятельства весьма при этом умозрительны и сконструированы. У вас в фильме точно так это?

Алексей Федорченко: Мне кажется, что очень естественная история, поскольку то, что там происходит, это могло произойти с нашими соседями. Почему ''Овсянки''? Овсянки это лесные воробьи, их очень много, они невзрачные, такие желто-зеленые комочки, водятся в любом русском лесу, но они прекрасно поют. Русские трели канареек называются ''овсянкой''. И вот эти люди, наши герои - директор бумкомбината, фотограф бумкомбината и чертежница - что, казалось бы, может произойти? А страсти, которые кипят внутри этих людей (и за нашей стенкой, у соседей), они могут быть очень глубокими, и никакая ''Кармен'' с этим и не сравнится.

Марина Тимашева: А это опять будет такой безысходный, страшный фильм: такая Россия, топь, болота, не то богатыри, не то разбойники (очень обобщая), которые, куда бы ни пошли, головы себе свернут, а если сами не свернут, то им помогут. И это довольно частая модель. А у вас тоже так будет - страшно и безнадежно?

Алексей Федорченко: У нас грустная тема - это реквием, прощание с любимым человеком. Но мир, который удалось нам создать, я надеюсь... Не зря мы привлекли замечательного оператора Михаила Кричмана. Задача была создать мир, который и рядом с нами, и которого нет. Потому что герои моего фильма считают себя мерей. Это финно-угорский народ, который жил на территории России, от Москвы до Ивановской области, огромные территории занимал, и он полностью ассимилировался в русских еще в начале 17-го века, потеряв язык, культуру, не оставив фактически ничего, кроме названий замечательных населенных пунктов и рек: Кострома, Нея. И все реки, которые в Костромской области есть, это названия мерянские. Может быть, даже и Москва, хотя есть несколько вариантов названий. И меря существует в названиях рек и в русских, потому что по последним исследованиям научным, которыми я занимался, когда готовился фильм, в русских более 50 процентов финской крови, потому что они поглотили в себя все племена, которые на этой территории жили. А жили: финны, мещера, мурома, меря. Некоторые сохранили свою самобытность — марийцы, мордва, удмурты - а некоторые растворились русских. И вот мы - меря. И поэтому то, что там происходит - языческая эротика, жажда простых и каких-то странных обрядов - это сидит в каждом из нас. И для меня это очень естественно, что там происходит, и никакой натуги в сценах нет, там очень просто все. Я этого и боялся, что история эта очень простая: умерла, поехали, сожгли.

Марина Тимашева:

''народ странноват тут – да. лица невыразительные
как сырые оладьи. волосы и глаза непонятного
цвета. глубокие тихие души. половая распущенность. страсти не кипят. частые разводы, убийства и самоубийства не имеют видимых оснований.
ласка всегда внезапна, исступленно-отчуждена..
все как в старинных книжках по финской
этнографии!''

Это был фрагмент из книги ''Овсянки''. А верить тому, что говорит Алексей Федорченко про народ меря, нужно с осторожностью: и сам режиссер, и автор сценария Денис Осокин (Аист Сергеев) склонны к мистификациям.

''всю ночь я смотрел длинный фильм – с названием ''узюк''. ударение на втором слоге. он меня радовал – потом тревожил. но проснуться не было сил. в фильме будто бы я в составе большой и веселой группы ''лучших художников костромского края'' поехал в португалию на фестиваль. ехали мы туда в приятном автобусе – кажется в ''неоплане''. ехали с остановками в разных городах – разворачивали арт-площадки и показывали каждый свое искусство. нас кормили, поили, встречали музыкой – все были очень нам рады''.

А я желаю съемочной группе увидеть Гран-при Венецианского фестиваля – и не во сне, а наяву.

Марина Тимашева
http://www.svobodanews.ru/content/transcript/2147206.html

Алексей Федорченко прославился первым же своим фильмом — Венецианский фестиваль наградил его "Первых на Луне" (2005), остроумную и тонкую имитацию документального фильма о якобы состоявшемся в 1937 году первом и, само собой, жутко секретном полете советского пилотируемого космического корабля на Луну. Спустя пять лет его "Овсянки" в той же Венеции получили приз ФИПРЕССИ и приз за лучшую операторскую работу (Михаил Кричман). На фоне такого международного признания особенно пикантно, что, по словам режиссера, Госкино отказало "Овсянкам" в финансировании, усмотрев в нежном и трагическом сценарии Дениса Осокина порнографию.

"Овсянки" могли бы называться — по аналогии с "Первыми на Луне" — "Последними на Нее". Нея — это река в Костромской области, правый приток Унжи. И хотя Алексей Федорченко не выдумал Нею — как не выдумал он, собственно говоря, и Луну — жанр "Овсянок", как и жанр фильма об астронавтах-1937, можно определить как высокую мистификацию, переходящую в утопию.

По формальным же признакам, "Овсянки" — road-movie. Фильм дороги, фильм-путешествие, причем путешествие не только и не столько в пространстве, сколько во времени — к истокам мира, к смерти и к вечной жизни. Мирон (Юрий Цурило), директор фабрики из города Нея, и фотограф с невообразимым, каким-то вымирающим, как редкий вид, именем Аист (Игорь Сергеев) сопровождают в последний путь умершую накануне Танюшу (Юлия Ауг), жену Мирона, чтобы предать ее огненному погребению там, где некогда проходил их медовый месяц. По предполагаемым обстоятельствам, и Мирон, и Танюша, и Аист, и постовой мент, пропустивший без лишних вопросов "Мерседес" со скорбным грузом,— меря, хранители традиций древнего населения Поволжья. Меря господа Осокин и Федорченко тоже не выдумали, они просто продлили существование этого народа во времени: на самом деле, меря были ассимилированы славянами еще в XVI веке, и остались от них лишь археологические артефакты.

Меря, если верить "Овсянкам", очень сексуальны — не бесстыдно, но откровенно. Женщины-меря без лишних слов предлагают себя меря-мужчинам. Перед свадьбой подруги невесты заплетают ей нитки в лобковые волосы. Вдовцы чтят память покойной жены, рассказывая — даже и вовсе не знакомым людям — о том, какой у них был секс при жизни. Меря омывают своих женщин водкой и грезят, как о лучшей смерти, об утоплении, но преднамеренно топиться не имеют права. Меря мало, их не отличить от иных людей, они — не сектанты, они — печальные хранители истины и любви.

Языческо-сексуальная утопия Федорченко очень человечна, то есть очень печальна. Это утопия, основанная на любви не небесной, но земной, и даже мертвая героиня оказывается на экране возмутительно живой

То есть "Овсянки" — это такое якобы этнографическое кино, что не могло не прийтись по душе Европе, озабоченной спасением вымирающих региональных культур. Кто его знает, может, европейские критики даже поверили в документальную основу "Овсянок". Но Алексей Федорченко говорит о вещах гораздо более глобальных, чем региональная культура,— об истоках самой европейской культуры.

Как-то стало само собой разумеющимся рассуждать о том, что ее колыбель — христианство, и переживать, упомянут ли об этом христианском первородстве, скажем, в хартии объединенной Европы. Бедные-бедные древние греки и римляне, то есть язычники: о том, что колыбель европейской культуры — античность, упоминать не принято. Особенно не принято в клерикальной России, где духовность ассоциируется с православием. Федорченко же снял притчу о другой, более древней духовности — языческой. Его меря — своего рода древние греки Поволжья. Варвары, если вам так угодно. Возможно, именно это обстоятельство — а не "порнография" — смутило отечественное министерство культуры.

Языческо-сексуальная утопия Федорченко очень человечна, то есть очень печальна. Это утопия, основанная на любви не небесной, но земной. Любви людей нескладных, не стесняющихся своих чувств и желаний, не соответствующих никаким канонам красоты, порой смешных, никогда — не жалких, трагичных в своей человечности. Режиссер, как провинциальный, ну или какой-нибудь профкомовский фотограф, всматривается — глаза в глаза — в своих меря. Лысеющих мужчин, улыбчивых женщин, что называется, в теле, не первой свежести уличных попрыгушек, без околичностей интересующихся у Мирона и Аиста: "Вы нас хотите?" В их внешности есть что-то общее: Алексей Федорченко и Михаил Кричман действительно изобрели некий новый антропологический тип. Исчезающий, вымирающий, как вымирает в фильме перед наступлением зимы природа.

Но, повинуясь языческой логике, режиссер даже не заставляет Юлию Ауг притвориться на экране мертвой. Она возмутительно живая, и поэтому хочется подыграть Алексею Федорченко, поверить, что меря были, есть и будут.

Журнал «Weekend» № 41 (187) от 22.10.2010
http://www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=1521501&NodesID=8

В прокат выходит получивший на Венецианском фестивале приз за операторскую работу фильм «Овсянки» Алексея Федорченко – поэтическая фантазия о сгинувшем народе и языческих традициях, которые уважают даже милиционеры.

Директор провинциального комбината Мирон Алексеевич (Игорь Цурило) едет хоронить жену Танюшу (Юлия Ауг). Для подмоги он берет с собой молчаливого сотрудника Аиста (Игорь Сергеев), пишущего на досуге этнографический очерк и делящего свою холостяцкую каморку с парой птичек овсянок. Никаких гробов, крематориев и поминок церемония не предполагает: Мирон отправляется к озеру, где пара проводила медовый месяц, сооружает погребальный костер и, следуя обычаю народа меря, сжигает тело усопшей. По дороге Мирон рассказывает, что перед свадьбой в лобковые волосы женщины вплетаются ленточки, и, как водится у мерян, «дымит» – вспоминает пикантные подробности интимной жизни. Аист же возвращается мыслями к отцу – чокнутому поэту, мечтавшему утонуть, но вместо этого утопившему в проруби печатную машинку.

Путь «Овсянок» на экраны начался бурно: организаторы Венецианского фестиваля, взявшиеся рьяно следить за тем, чтобы конкурсные показы были абсолютными мировыми премьерами, в ультимативной форме потребовали снять картину с «Кинотавра».

А режиссер Федорченко во всех интервью называл свой фильм эротической драмой: поползли даже слухи, что «Овсянки» лишились госфинансирования из-за чересчур откровенных сцен.

Впоследствии выяснилось, что эротика в картине исключительно интеллигентная, а в Венеции, несмотря на скандал с «Кинотавром», фильм получил три, пусть и не главных, приза: «Озеллу» за операторскую работу, награды ФИПРЕССИ и экуменического жюри.

Успех картины Федорченко в Венеции вполне объясним. «Овсянки» – кино о подлинности и идентичности, гимн старинным традициям, которые растворяются с наступлением цивилизации и задыхаются под гнетом больших городов, оно хорошо рифмуется с европейским антиглобализмом. Да и возглавлявший жюри Венецианского фестиваля Квентин Тарантино (сам по иронии ставший главным глобалистом от кинематографа) недвусмысленно продемонстрировал свои симпатии, когда несколько лет назад, будучи председателем в Каннах, отдал «Пальмовую ветвь» Майклу Муру. При этом с «Овсянками» произошла отчасти та же история, что и с «Первыми на Луне» – фильмом Федорченко, который получил Гран-при программы «Горизонты» в 2005 году. Тогда псевдодокументальная фантазия о секретном советском полете к спутнику Земли была отмечена как лучший документальный фильм.

«Овсянки», может, и не мокьюментари, но в определенном смысле тоже мистификация.

Фильм снят по повести, опубликованной под именем Аист Сергеев – так зовут героя романа и в то же время это один из псевдонимов писателя и фольклориста из Казани Дениса Осокина. Описываемый в книге финно-угорский народ меряне действительно существовал, но полностью ассимилировался еще в XVI веке, оставив после себя лишь археологические артефакты и некоторые названия (по одной из версий, топоним «Москва» имеет мерянские корни). «Овсянки» выдают за реальность полуфантастический мир, в котором умерших сжигают на ритуальном костре, любимых обмывают спиртом, а хранители древних верований встречаются на каждом шагу: даже милиционер на дороге легко пропускает машину с мертвой женщиной, удовольствовавшись лаконичным объяснением – мол, веретеница это, возлюбленная.

Живое осязаемое язычество, отзвуки которого еще можно найти в дремучих деревнях и заброшенных уголках страны, у Федорченко не зверство, а предмет любования.

Этим «Овсянки» кардинально отличаются от пессимизма нашей новой волны. Здесь нет ни чернухи в духе «Счастье мое», ни даже иронии «Свободного плавания», русская дикость возведена Федорченко в поэзию, и никогда еще работавший со Звягинцевым оператор Михаил Кричман не снимал русские холодные пейзажи с такой нежностью. «Овсянки» рифмуют традиции с мудростью, природу со свободой и свободу с любовью точно так же, как это почти двадцать лет назад делал другой призер Венецианского фестиваля. Тот самый, вслед за которым «Овсянки» следовало бы снабдить слоганом «территория любви».

ТЕКСТ: Дарья Горячева
http://gazeta.ru/culture/2010/10/26/a_3431570.shtml

Премированные в Венеции «Овсянки» Алексея Федорченко убаюкивают, как спокойное течение реки, и открывают в российском кино новые заводи

Автор повести «Овсянки» Денис Осокин знает, что роуд-муви почти всегда подразумевает единственный пункт назначения. Стивен Кинг называет его пустошью в конце тропы, но Осокин, наверное, уточнил бы, что там обязательно должна быть вода. Хотя дело не в названии. «Если чему-то суждено уйти, оно уйдет», — размышляет в фильме Федорченко рассказчик с нелепым именем Аист (Игорь Сергеев): все в мире движется в одну сторону. «Овсянки — очень умные птички, — говорит спутник Аиста, директор бумажной фабрики Мирон (Юрий Цурило). — Надо загадать им желание». А желание будет — бессмертие.

«Овсянки» в кино вышли тихими, прохладными, по-ноябрьски бессолнечными (отмеченный венецианским жюри оператор Михаил Кричман очень красиво снимает разнообразные оттенки серого). Двое мужчин едут на внедорожнике, везут покойницу. Они из народа меря, у которого нет религии, но есть память. Для меря очень важны обряды, свадебный и погребальный.

Когда девушка выходит замуж, ей вплетают разноцветные ленточки в лобковые волосы. А утром муж привязывает ленточки к дереву.

Когда женщина умирает, ей вплетают разноцветные ленточки в лобковые волосы. А муж рассказывает тем, кто рядом, самые интимные подробности жизни с любимой, это называется «дымить». Потом везет тело туда, где прошел медовый месяц, сжигает на погребальном костре, а пепел отдает реке. Меря очень любят воду. Утонуть — самая счастливая смерть.

Вся эта выдуманная поэтическая этнография, как ленточки в волосы, вплетена у Осокина и Федорченко в серую фактуру обыденности и заменяет настоящую национальную память, безвозвратно утраченную. Проезжая через современные города и села, герои «Овсянок» называют их по-своему, видя в каждом невидимое, сокровенное, Китеж-град, ушедший под воду (самая счастливая участь).

Получается, что меря — это идеальные русские. Они спокойны, доброжелательны, любвеобильны и даже водку употребляют наружно: моют ею женщин перед сексом. Очень любопытный концептуальный поворот разговора о «России, которую мы потеряли». Да вот же она, отражается в серой воде Оки или Волги. А если долго глядеть, наверное, даже в мутной Москве-реке ее можно увидеть.

Олег Зинцов Ведомости 01.11.2010, 206 (2724)
http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/248719/omytaya_rossiya

Фильм «Овсянки», правда, снят по довольно слабому литературному материалу – одноименной повести Дениса Осокина, но само по себе это не страшно: при наличии хороших актеров, режиссера и оператора качество оригинала – вопрос глубоко второстепенный (какое-нибудь, к примеру, «Сияние» Стивена Кинга, ставшее основой для гениального фильма Кубрика, – тоже тот еще шедевр, в том числе по меркам самого Кинга). Так что пока вроде бы всё указывает, что фильм «Овсянки» хорош и достоин всяческого внимания, не так ли?.. Увы, больше аргументов привести не удастся. Чистейший провал. Образцовый.

Действие фильма разворачивается (что, впрочем, явное преувеличение) где-то на стыке Вологодской, Костромской и Кировской областей. У директора местного бумкомбината внезапно умирает молодая жена, и он со своим другом едет ее хоронить. Официальные «ритуальные» инстанции к этому непричастны; оба друга – из старинного народа меря (финно-угорской группы), почти без остатка растворенного в северных российских провинциях, и потому они соблюдают – из последней верности и без надежды на продолжение – древние племенные обряды и обычаи: что свадебные, что похоронные, что бытовые. Обряды эти весьма специфичны и обладают неким архаическим обаянием; в основе их – культ воды как идеальной стихии, слиться с которой является высшим счастьем для человеческого существа. Поэтому, скажем, утонуть почитается у мерян за благоволение судьбы, а утопиться значит выказать непомерную гордыню. И тело покойной друзья везут на берег далекого пустынного озера, с тем чтобы сжечь его и предать водам пепел. Прекрасный сюжет для получасового фильма. Если снимать энергично и монтировать вдохновенно (что необязательно), можно уложиться и в двадцать минут. Фильм Федорченко идет восемьдесят. То есть требуемые двадцать и час сверх того.

Этот «час сверх того» обязан своим постылым существованием безграничному доверию, которое Алексей Федорченко питает к сценаристу и оператору. В первом случае это доверие необъяснимо, и в обоих – губительно. Вот зрителям рассказывают о свадебном обычае мери: перед свадьбой подружки невесты повязывают ей на лобковые волосы цветные ленточки, которыми после брачной ночи украшают ветви ольхи. Рассказ ведется так: главный герой со странным именем Аист (тот, который друг вдовца) за кадром описывает порядок действий, а на экране этот порядок действий честно воспроизводится. Камера Михаила Кричмана, без иронии говоря, безукоризненно целомудренна – что, учитывая обилие рискованных сцен в фильме, и непросто, и очень важно; но загадочности самого приема дублирования изображения закадровым текстом это не отменяет. Не то школьная ошибка, не то радикальный авторский прием; но даже если верен второй вариант, автору придется верить на слово. Мотивировку приема он от зрителя утаивает. А это значит (согласно азам режиссерской профессии), что прием работать не будет. Несмотря на то (или именно благодаря тому) что таких «дублированных» эпизодов в фильме Федорченко полно. Попросту говоря, складывается ощущение, что ему и текст резать жалко, и кино снимать надо; вот и не выбрать. Конечно, «превратить дефект в эффект» – одно из любимых и давнишних правил в отечественном режиссерском цеху; но в режиссуре – как в алхимии: всегда есть риск, что превращения не произойдет. Отличие в одном: в режиссуре всегда можно себя убедить, что всё на самом деле получилось.

А вот герои, накупив по дороге в поселковом магазине различных деревяшек для погребального костра, несут их к машине; последним из магазина выходит Аист, пытаясь удержать охапку черенков для лопат – две-три дюжины. Натурально, не удерживает, и они выскальзывают и рассыпаются. Он неторопливо подбирает их с пола и опять складывает, на сей раз – успешно. Занимает происходящее около минуты экранного времени. К оператору претензий нет (да и откуда, стоит себе камера спокойно на месте и не выключается), к актеру тоже – отыграно чисто; вопрос один – про что снята и зачем оставлена в фильме эта удивительная сцена? Драматургической нагрузки она не несет, метафорической – тоже (или же это какая-то очень тонкая метафора, о которой режиссер договорился сам с собой, но позабыл оповестить остальных). Боюсь, что зрителям здесь просто-напросто предлагают впечатлиться естественностью и неподдельностью происходящего. Задача благородная, но нельзя ли решать ее не «в нагрузку» к основному действию фильма, а внутри него? Кажется, режиссура именуется искусством (да и попросту профессией) именно потому, что требует решать задачи разных уровней одновременно, образуя цельность повествования, – а не одну вслед за другой… Неловко, да и странно уличать режиссера, успевшего снять, по меньшей мере, один очень хороший фильм, в школьных ошибках, но выбора нет: здесь все они, как на подбор, – из тех, которые на втором курсе правят и за которые – если те остаются неисправленными – с третьего отчисляют. Ни одной сложной.

Однако, как известно, всё можно списать, – профессиональные огрехи, неряшливость, даже очевидный брак, – если есть, ради чего. Но вот тут-то и начинаются самые печальные страницы повести о фильме «Овсянки». За вычетом очень благородной (а также своевременной, острой и актуальной) темы об исчезновении малых народностей, всё прочее здесь – либо списываемые на специфику сознания мери «странности» повествования (преимущественно похабного толка, и никакое целомудрие оператора от этого одержимого сценарного язычества не спасает), либо самые расхожие и затхлые штампы «поэтического артхауса». Коллега Станислав Зельвенский, помнится, в своей рецензии на фильм «Остров» предлагал законодательно запретить кадры с лодочкой, бьющейся у пустынного берега. Список остальных кадров, также рекомендуемых к законодательному запрещению, можно с легкостью составить по фильму «Овсянки». Ленточки, развевающиеся на холодном ветру. Прибрежная осока, под этим же ветром гнущаяся. Низкое хмурое небо, нависающее над проселком среди порыжевшей листвы. Одинокая фигура человека на пустынном пирсе. Всё подолгу, проникновенно, с тем возвышенным бесстрастием, которое без каких-либо затрат позволяет добиться эффекта «мудрости на авторском челе» – и столь же беструдно, с ходу, удваивает исходный метраж. Хотя когда звучит последняя фраза фильма, с внезапной остротой понимаешь, что вся прочая его пошлость – лишь мелочные придирки. Фраза такая: «Только любовь не имеет конца». Повторена дважды, для особо пытливых. Интересно, сколько зрителей в зале будут поражены глубиной этой мысли? И вообще – сочтут эту фразу за мысль?.. Вот их-то как раз жальче всего.

Алексей Гусев
http://www.fontanka.ru/2010/10/28/085/

Не прошло и недели, как председатель жюри кинофестиваля в Абу-Даби Ума Турман вручила фильму Алексея Федорченко “Овсянки” главный приз, а также сертификат на 100 000 долларов. Не прошло и двух месяцев, как этот же фильм прогремел на Венецианском кинофестивале. И вот, наконец, после ряда закрытых показов картина добралась до зрительского проката.

Серо-голубое цветовое решение фильма с первых кадров настраивает на минорный лад: здесь все немного возвышенно и печально. Чуть ли не единственные (не считая жертвенного костра ближе к финалу), кто тут обладает хотя бы блеклым окрасом — птички-невелички, те самые овсянки. Парочку таких летунов — размером не крупнее воробья — покупает случайно один из главных героев по имени Аист, фотограф на бумажно-целлюлозном комбинате, на котором работает директором его давний друг Мирон Алексеевич. С внезапной смерти Танюши, жены Мирона Алексеевича, и начинается минимальный сюжет “Овсянок”. Оказывается, что все трое принадлежат к исчезающему (и придуманному Дмитрием Осокиным, по повести которого и поставлен фильм) племени мери. Маленькой народности, растворившейся среди русских за долгие годы совместной жизни. Народец этот, хоть и немногочисленный, обладает и своей философией, и своими обрядами. Один из них — предание огню усопшего и растворение его пепла в воде. Отправляясь в путь, Аист берет с собой и клетку с овсянками. Боится, как бы они без него не погибли с голоду. Овсянки отплатят своему хозяину за его доброту, исполнив давнюю мечту (этнически-мифологического свойства) и Аиста, и заодно Мирона Алексеевича. Правда, попутно окончательно поставив под угрозу вымирания весь род мери.

Да, “Овсянки” не взяли главный приз на Венецианском кинофестивале. Но это смотря что считать главным призом. Председатель жюри этого года, Квентин Тарантино, вовсе не скрывал, какая именно картина запала ему в душу больше остальных. Да и приз Озелла за лучшую работу оператора Михаилу Кричману — сколь почетен, столь и символичен. Это действительно картина-созерцание. Ее надо рассматривать, кое-где ставя на паузу. Медитируя вместе с плавным движением камеры, следящей то за размытой дождем тропинкой в лесу, то за разбитой дорогой, то за мерным дыханием поверхности реки.

Камера для подглядывания за внешним и внутренним миром героев выбирает самые необычные места. Например, разговор двух мужчин показан через запотевшее лобовое стекло (за секунду до этого заботливо протертое в нужном месте) автомобиля, причем с точки, расположенной на заднем пассажирском сидении. Максимально отстраняясь от героев, камера парадоксальным образом оказывается, как никогда, близко к ним. В “Овсянках” нет литературных зацепок — каких-то неожиданных сюжетных ходов, переворачивающих повествование с ног на голову. Но визуально картина решена так, что каждый следующий кадр не просто дополняет, порой полностью меняет суть предыдущего. В одном из самых сильных эпизодов приходится долго всматриваться на крупном плане в лицо женщины, по которому блуждают, сменяя друг друга, то ли боль, то ли наслаждение. Камера отъезжает, открывая нам все больше тайн этого человека: как глубоко она дышит, как держит руки, как скрестила ноги. Пока, наконец, в кадре не появляется еще один человек. Мужчина. Который совсем не должен здесь быть.

И хотя в фильме постоянно слышим закадровый текст, лучшие моменты — те, в которых нет никаких звуков вовсе. И даже цвета. Как в эпизоде с абсолютно белым полем, в правом верхнем углу которого медленно появляются две тонкие параллельные линии: они растут, тянутся к противоположному углу, как вдруг оказываются тенями отца и мальчика, входящими в кадр в самую последнюю очередь.

Точно так же, в самую последнюю очередь, хочется искать смыслы и плодить трактовки фильма Алексея Федорченко. Гибель культуры (а с ней языка и обычаев), растворяющаяся индивидуальность, как пепел мертвого в течении реки — все это нам показывали, и показывали не раз.

Но, кажется, еще никто не делал это настолько красиво.

http://www.mk.ru/culture....ey.html

28 октября в Москве в Молодежном историко-культурном центре «Особняк купца В.Д. Носова» в рамках празднования недели родственных народов состоялся премьерный показ фильма «Овсянки» - призера Венецианского кинофестиваля и обладателя Гран-при Ближневосточного международного кинофестиваля в Абу-Даби. Организаторами выступили Объединение марийской молодежи Москвы и региональные отделения АФУН РФ в Москве и Московской области. Главной сенсацией вечера стало присутствие на премьере режиссера картины Алексея Федорченко, автора сценария писателя Дениса Осокина и дочери главной героини фильма актрисы Юлии Ауг – Полины.

Идея нестандартного празднования Дня родственных народов просмотром фильма «Овсянки» родилась не случайно – эта картина практически открыла в мировом кинематографе финно-угорскую тему. Успех картины на крупнейших международных кинофестивалях однозначно свидетельствует: тема эта свежа, неизбита и открывает совершенно новые горизонты для осмысления.

«Овсянки» не первая работа режиссера Алексея Федорченко, посвященная финно-угорской тематике. До этого была картина «Шошо» о марийских жрецах. А замечательные произведения казанского писателя Дениса Осокина и вовсе проникнуты финно-угорской философией воспевания жизни во всех ее проявлениях. Поэтому и встреча с ними получилась по-родственному теплой и сердечной.

Отметим, что финно-угры восприняли фильм совсем иначе, чем прочая российская кинопублика. Те сцены, которые многими критиками были названы «эротическими», для них имели совершенно другой смысл.

Другая Россия

О чем эта картина? Прежде всего, о любви. Любви целомудренной и возвышенной, стоящей наравне с такими фундаментальными понятиями как жизнь и смерть. Вопреки мнению многих кинокритиков, увидевших в фильме прежде всего эротическую составляющую, картина Алексея Федорченко рассказывает о любви бережно и нежно, с той затаенной светлой грустью, как бывает чуточку грустным воспоминание о прошедшем большом празднике. Или сбывшейся мечте.

По финно-угорски сдержанно – языком движений, взглядов, безмолвного любования фильм рассказывает о празднике тела – роскошного, по-тициановски чувственного, такого земного при жизни и уже отстраненного, ушедшего в край предков. Соответствующими будут и обряды проводов – главную героиню украшают в последний путь празднично, как невесту. И облегчают ей путь возносящимся в небо чистым и жарким пламенем.

Это не документальное кино и не этнографическое, поэтому бессмысленны споры о том, такими ли были обычаи рассеянного по Руси народа меря. Важно, что зритель чувствует момент поразительного открытия: рядом с матрицей христианского сознания существует и другая матрица – финно-угорская. И в этой матрице женское тело вовсе не несет на себе печать греховности, падения. Напротив, оно прекрасно, божественно и естественно, как естественна река, тихо несущая свои воды. Сравнение женского тела и воды – текучей, все принимающей, все растворяющей, лейтмотивом проходит по всему фильму.

При просмотре этого фильма рождаются совершенно удивительные ассоциации. Авторам фильма удалось показать совсем другую Россию – теплую, открытую, доверчивую, прозрачную в своей ошеломляющей исторической глубине, как прозрачны осенние воды. Кадры фильма эстетски изящны – они сами по себе произведения искусства. Напомним, что работа оператора Михаила Кричмана была отмечена на Венецианском кинофестивале отдельной премией «Озелла».

Созвучие стихии любви природных стихий: огня, воды, леса, света и воздуха рождает в фильме еще одно измерение: объемность звучания темы вечности. Нет, речь идет не о главном герое Аисте Сергееве, который по фильму отстучал эту повесть на утопленной отцом машинке на боках мертвых рыб и пошел путешествовать по великой мерянской реке Волга. Человек определенно бессмертен – говорит эта картина. Жизнь отдельного человека конечна, но продолжается в тех, кто остался на берегу реки. Кто любит и помнит о любимых.

Это волшебство, это обещание вечности и празднование самой жизни – самое оптимистичное заявление российского кинематографа последних десятилетий. Может быть, этот фильм и есть воплощенная интуитивная догадка, что предрекаемое нам мрачное «новое средневековье» просто страшная сказка на ночь, а впереди на самом деле – жизнеутверждающее «новое возрождение»?

«Небесные жены луговых мари»

После просмотра картины «Овсянки» гостей финно-угорского вечера режиссера Алексея Федорченко, автора сценария Дениса Осокина и Полину Ауг приветствовали долгими аплодисментами. Обсуждение фильма вылилось в интересную и жаркую дискуссию: возможно ли воссоздание ритуалов летописного народа, как относится актриса Юлия Ауг к табу на изображение умершего человека, нельзя ли было обойтись без «дыма», в течение которого рассказываются интимные подробности и т.д.

Денис Осокин и Алексей Федорченко отметили, что фильм не преследовал цель показать, к примеру, быт меря. Отсыл к народу меря здесь послужил системой координат, благодаря которой зритель, будучи вырван из привычного контекста, сможет свободнее принять, что существует и иная шкала ценностей – более близкая, более человечная. Это относится и к «дыму». А что касается Юлии Ауг, то она «просто очень хорошая актриса» и играла так органично, что сам Квентин Тарантино долго не мог поверить, что она – профессионал на сцене.

Был задан и вопрос, каким образом авторам картины, не будучи финно-уграми, удалось передать в картине сам финно-угорский дух. По словам Алексея Федорченко, все, что нужно было для работы над фильмом, содержалось в повести Дениса Осокина, ставшей основой сценария. Он просто постарался сохранить эту самобытность в своем фильме: «Так, как Денис Осокин, не пишет более никто». К тому же, в работе над этой картиной ему очень помог предыдущий опыт с фильмами «Шошо» и «Öдя». Кстати, режиссер подарил диски с этими фильмами организаторам вечера, так что уже 16 ноября нас ждет еще один кинопросмотр!

Кстати, Алексей Федорченко объявил радостную новость: съемочная группа кинокомпании «29 февраля» уже в ноябре приступает к новому проекту – фильму «Небесные жены луговых мари». Фильм будет состоять из нескольких новелл – рассказов марийских женщин. В его основе лежит марийская мифология, по которой дочь Бога спустилась с небес к марийскому юноше и стала праматерью этого народа. И с тех пор каждая марийская женщина несет на себе этот божественный отсвет.

Неизвестно, ждет ли новый фильм такая же блистательная фестивальная судьба, но интерес к нему уже обеспечен!

Меря живут среди нас!

В рамках показа в особняке состоялось открытие выставки самобытного художника-этнофутуриста Андрея Мерянина «Мерянский космос» при поддержке Общества мерянских краеведов «Метsӓ Kuntta» Художник утверждает, что он – представитель народа меря, который вовсе не исчез, а вполне мирно проживает и по сей день в деревнях, к примеру, Костромской области. На северо-западе Ярославской области живут кацкари, в словаре которых доселе сохранились живые мерянские слова. Андрей Мерянин называет свое творчество «обращением к родовым корням» и на его картинах, наполненных мерянской символикой, меря мирно соседствуют со зверями и небесными ликами.

По мнению мерянского художника, которого, естественно, спросили о соответствии фильма ритуальным обычаям меря, фильм «Овсянки» - это не реконструкция исторических обрядов, а утверждение мысли о том, что меря была и осталась на генном уровне в русских верхнего Поволжья и центральной России. Этот фильм про меря – гостя изнутри, и потому, наверное, он затрагивает струны души, - сказал художник.

Обращение к финно-угорской тематике мастеров такого уровня как режиссер Алексей Федорченко и писатель Денис Осокин можно только приветствовать. И учиться их бережному переложению на столь образный и интуитивно точный киноязык значимых элементов финно-угорской культуры. Может быть, даже для того, чтобы нам самим не стать «легендарными» народами, чье мироощущение и обряды придется реконструировать через ближайшие четыреста лет.

Елена Минилбаева, Инфоцентр FINUGOR.RU
http://finugor.ru/ru/node/15700/

Овсянки Алексея Федорченко – экранизация одноименной короткой повести Дениса Осокина, опубликованной в позапрошлом году в "Октябре" и написанной от лица вымышленного рассказчика, 40-летнего фотографа бумажного комбината Аиста Сергеева. Фильм следует предельно простому сюжету повести: рассказчик и директор комбината, оба из народа меря (в действительности уже не существующего), везут к реке Нее внезапно умершую жену директора, чтобы на берегу предать ее тело огню и пустить пепел по течению. Отчасти сохраняется и нарративная форма, поскольку на "внутренний" аудиовизуальный ряд иногда накладывается "внешний" голос повествователя, почти дословно воспроизводящий отрывки повести, в которых говорится про мерянские обычаи. Благодаря закадровому голосу (который здесь можно назвать и загробным) в картине сохраняется аура осокинской прозы, написанной как бы наивным языком, остраняющим события, подобно языку Платонова.

Овсянки – сквозной образ повести и фильма. Овсянки - птицы, которых герой купил на рынке и взял с собой в поездку, Овсянкина - девичья фамилия покойницы, Овсянка - имя, которым ее называл муж. Овсянкой могла бы называться река Нея, у которой вырос герой: "нея" - по-мерянски "овес". И, наконец, овсяный колорит – важная составляющая цветовой гаммы картины, снятой одним из лучших российских операторов Михаилом Кричманом. Овсяной цвет – цвет российских полей поздней осенью, когда были куплены овсянки, и ранней бесснежной весной, когда, по Осокину, происходит действие повести.

Дух Танатоса – только одна составляющая Овсянок. Вторая – дух Эроса. Федорченко, определяя жанр картины, говорит об "эротической драме", но под нею часто подразумевается смесь экранного траха с экранным насилием. В Овсянках ничего подобного нет. Секс присутствует главным образом в словах, притом опосредованных холодными пейзажами и присутствием мертвого тела. Однако слова эти таковы, что заставляют внутренне дернуться от предельной, а то и запредельной откровенности, неприменимой к живой женщине, но почти ритуальным образом применимой к неживой.

"Все три отверстия у Танюши были рабочие. И распечатал их именно я", - то, что в другом случае показалось бы оскорбительной пошлостью, в ситуации фильма звучит по-другому, поскольку мотивировано и языческой атмосферой картины, и мерянским обычаем, и тем, что собеседнику рассказчика необходимо выговориться, причем перед человеком, который был неравнодушен к умершей. (К слову, в повести эта немыслимая для современного человека языческая откровенность еще более развернута: "Мама стала для меня гораздо любимей, роднее – после того как я, десятилетний сын, узнал, как отец лишал ее невинности – во всех нежнейших подробностях"). И не только выговориться перед другим, но еще и сделать его свидетелем, показывая ему (но не зрителям) видеозапись семейного секса.

Непривычная интимность соседствует в фильме с непривычной, почти гомеровской эпичностью, с которой показан ритуал сожжения и предания речной воде. Именно речной, текущей как Время и уносящей как Лета. "Реки – женские живые тела. Уносят горе – и утонуть в них можно".

Культурному зрителю вполне очевидно, что Овсянки вписываются и в формальную, и в содержательную кинематографическую традицию. Герой, существующий "здесь и сейчас", его закадровый голос, говорящий из другого времени и другого пространства – прием, встречающийся во многих фильмах, например в Моем друге Иване Лапшине. Эрос, владеющий человеком, который потерял жену – в Последнем танго в Париже. Языческие ритуалы – во всех этнографических фильмах. Но синтез этих элементов в общем хронотопе, внедренном в современный материал – "ноу-хау" Осокина и Федорченко. Приз ФИПРЕССИ в Венеции да и само приглашение фильма в конкурс старейшего в мире кинофестиваля засвидетельствовали, что это было понято как раз теми, кому положено ценить кинематографические открытия.

Виктор Матизен
http://www.cinematheque.ru/post/143655/print/

Господа начальники, стране нужно немножечко последовательности, немножечко логики, а так-то мы даже без хлеба проживём, на хлорированной воде.

Касаткины навязали книжку. И не простую книжку, а еврейскую.

Как это говорилось в советские времена на какой-нибудь радиостанции «Юность», «письмо позвало в дорогу».

И письмо было следующего содержания:

«Купил Лене израильский детектив. Писательница Батья Гур.

Убийство произошло в Иерусалиме,
в психоаналитическом институте,
в субботу утром (!).
Вчера Лена прочитала сцену,
где какой-то нервный психоаналитик решил на допросе,
что над ним издеваются.
То есть принял вопросы сыщика за пародию на психоанализ.
Мне это всё так нравится как идея, что даже и читать не хочу…»

Книжка была немедленно изъята мной для ознакомления.

(Лена, прости, уже дочитываю и верну самое позднее в субботу.)

«Еврейская книга» — крупными буквами написано прямо на обложке. А ещё написано «детектив». Антисемитизм в Туле фактически не практиковался, однако хорошую «еврейскую книгу», пускай даже и «детектив», три года упорно никто не хотел покупать, несмотря на, хе-хе, многократные уценки.

Восхитивший всех нас кусок выглядит следующим образом:

«…Тогда Охайон попросил Голда рассказать о личности доктора Нейдорф, уточнив, что он может говорить всё, что придёт в голову, — всё будет важным. Голд не верил своим ушам. Выражение «всё, что вам придёт в голову» было одной из ключевых фраз, которыми пользуется психотерапевт во время сеанса. Он подозрительно взглянул Охайону в лицо, ища признаков насмешки или попытки его передразнить…»

Я настолько потерял контроль над собственной жизнью, что пользуюсь теперь подсказками, любезно разбросанными Высшей Силой по окружающей среде; пользуюсь, подобно герою восхитительной ранней картины Пола Верховена «Четвёртый мужчина», которую я показал в «Некрополе» четвёртого же ноября, получается в ознаменование диковинного антипольского праздника, и от которой у всех присутствовавших натурально поехала крыша.

Забавно, кстати: просить у Польши прощения за Катынское преступление и одновременно возгонять градус празднования откровенно антипольского праздника 4 Ноября.

Катынь без вопросов ужасна. А подобная концептуальная белиберда не ужасна??

Господа начальники, стране нужно немножечко последовательности, немножечко логики, а так-то мы даже без хлеба проживём, на хлорированной воде.

Для очередной колонки отсмотрел отечественную кинокартину «Овсянки», её подсунул мне всё тот же, на сей раз, впрочем, негодовавший, Касаткин. Едва собрался выдумывать концепцию, как подоспела означенная еврейская книжка с указанием:

«Эй, говори всё, что придёт в голову, — всё будет важным».

Слушаюсь и повинуюсь!

Но сначала-то в голову ударила трагическая новость: смерть Лесли Нильсена. Конечно, это мой самый-самый-самый любимый актёр; представлялось, что он бессмертен.

Лесли Нильсен гораздо крупнее, чем кажется любителям посмеяться.

Лесли Нильсен — это смиренный ответ любителям гламурно повыпендриваться от любителей здравого смысла.

Лесли Нильсен — это народ, каким воображают его так называемые элиты.

Подобным нехитрым образом элиты поднимают уровень самосознания, но мы-то не обижаемся, нам тоже нравится посмеяться, пускай даже и над собою. В конечном счёте наша неуклюжесть с нашей же недалёкостью объективно существуют, никуда не денешься.

Из отечественных с Лесли Нильсеном рифмуется у меня Николай Парфёнов. Тоже гений, из незаслуженно забытых.

Как прекрасно, что в будущем году выходит во всемирный прокат «Очень страшное кино — 5», где Нильсен в очередной раз сыграл сумасшедшего американского президента из народа! Как говорится, запасаемся попкорном и отправляемся обливаться слезами в комфортабельные кинозалы.

«Какие-какие?!» — «Ну, это самое, ком-фор-табельные».

Потом немножечко подумал: это же только у них в Москве подобное, а в провинции кинотеатры давно разорены, проданы, разграблены, арендованы. Между тем опыт тульского киноклуба «Некрополь» лишний раз подтверждает, что смотреть кино нужно исключительно коллективным образом.

Нужно, но почти что негде. В ближайшем к дому кинотеатре «Родина» открылась серия новых магазинчиков.

Импортные джинсы? Одобряю.

Компакт-диски? Одобряю горячо.

Беда в том, что и джинсы палёные, и нефиговые диски продаются неважно.

А иначе как объяснить тот факт, что буквально сегодня на моих глазах девушка-продавщица приклеила скотчем по ту сторону стекла громадное объявление:

«Большой выбор шансона!»

Двадцать лет, двадцать долгих лет меня убеждали в том, что постсоветская «буржуазная» культурка будет постепенно эволюционировать в сторону тонкости и качества. Я же с самого начала отрицал такую возможность, утверждая, что культурка эта если и будет эволюционировать, то единственно в сторону хохломы и гопоты.

Ничего, совсем скоро либеральная общественность сама взвоет и побежит к начальству требовать комиссаров в пыльных шлемах и цензурку.

Родина: большой выбор шансона.

Ха-ха-ха. Родина — определённо не моя.

Вон уже Стаса Михайлова пустили с большим и чуть ли не кремлёвским концертом — в воскресный прайм-тайм на Первый канал. Даже моя вполне себе народная мама удивилась: «Голос-то у него хороший, но что это за ужасные, что за непонятные песни??» Откудова он типа взялся?

Мама, Родина предлагает тебе большой выбор шансона, не капризничай.

Откудова, откудова.

Наша необуржуазная Родина воспитала.

Дальше-то будет ещё слаще, ещё забористее.

Хотя, если говорить честно, я всем этим брутальным парням с пронзительными тембрами, но плохим репертуаром завидую: женщины разного возраста, фигурально выражаясь, оргазмируют. Впрочем, почему только фигурально?

А без женщин, как известно, жить нельзя на свете, нет.

Самое время переходить непосредственно к «Овсянкам». Там два мужика тоскуют по только что умершей сексапилке (впрочем, женщина своеобразная, на любителя). Сначала они её жгут, потом спят с провинциальными проститутками, а потом уже погибают сами. Знамо дело, без женщин жить — по-волчьи выть.

История вопроса такова. Касаткин написал эсэмэску в том ключе, что «Овсянки» — едва ли не самое тошнотное зрелище, которое ему в последние годы попадалось. Но после того как Касаткин забраковал полюбившийся мне «Бубен, барабан», веры ему в отношении отечественной культурки никакой нет.

Взял диск с «Овсянками» и сначала долго смеялся, увидав на коробочке следующую завлекалочку:

«Этот фильм замечателен по всем параметрам! Здорово, просто шикарно!» (Квентин Тарантино).

И ещё:

«Призёр Венецианского фестиваля — 2010».

А сверху:

«Игорь Мишин представляет».

Это, видимо, продюсер. Типа, осеняет своим крылом и давно, кстати, сдувшуюся Тарантину, и выдавший «Овсянкам» второстепенную премию Венецианский фестиваль.

Россия окончательно поменяла смыслы на понты.

Кино-то совсем короткое: немногим более часа. Первые впечатления были ужасными. Но, будучи сейчас человеком донельзя растерянным и, значит, необъективным, я выносить окончательную оценку не спешил.

Пошёл покушал, погулял, посмотрел по зомбоящику очередной бессмысленный футбол, где типа «наши» громко и гордо победили очередных третьестепенных «не наших»; очень хотел бы написать дальше «провёл с любимой женщиной ночь, полную огня», но чего не было, того не было; напротив, спал как убитый, а наутро, в те самые часы, которые часкоровский астролог охарактеризовал как самые плодотворные, пересмотрел «Овсянки» ещё раз, хотя и на промоте.

Правда открылась, и кино скорее понравилось. На самом деле это стильный минималистский опус. Ну, немного пижонистый, местами невыносимо манерный, однако же неглупый и продуманный. Не было никакой нужды прибегать к услугам потускневшей Тарантины, чтобы это нестыдное кино продвинуть к тем немногочисленным соотечественникам, которые не окончательно отравились тутошним провинциальным снобизмом.

(Касаткин, израильская книжка и российская киношка одинаково хороши и духоподъёмны, верь мне!)

Сюжет «Овсянок» — это мощная метафора: русские, или, если угодно, россияне, как бы превращаются в некую маргинальную народность мери, а здешние наши бескрайние территории — в унылую провинцию с трудной и никому не интересной судьбой.

Мери — это такое старинное племя финского происхождения, проживавшее когда-то в Северном Поволжье, но постепенно растворившееся в природе. Они выпали из Большой Истории, они культивируют, как было сказано закадровым голосом, «половую распущенность», а вдобавок языческие ритуалы.

Сцена сжигания умершей женщины двумя выразительными мужиками, один из которых спал с ней, второго из которых она молчаливо при этом любила, — без малого грандиозна.

Пепел высыпается в реку. Для мери величайшая доблесть и громадное счастье — утонуть и, так сказать, стать частью водной текучей стихии. В конце концов два главных героя падают в машине с моста, тонут: типа повезло. Я так, однако, не считаю. Здесь как раз та самая манерность, от которой иногда немножечко подташнивает.

Забыл сказать: фильму прибавляет обаяния тот факт, что рассказчика зовут Аист. Аист, что ли, Владимирович? Пересматривать и уточнять неохота. Как это пелось в стародавние советские времена:

«Здравствуй, Аист!
Мы наконец тебя дождались!»

…Дописал до этого места, почему-то испытал чудовищную, непереносимую тоску. Оделся, зашёл в ближайший храм: вечерняя служба, три священника, двенадцать человек прихожан. Ладно, думаю, мы ещё не мери, мы ещё поборемся, выживем…

Как вдруг раздаётся вибрирующий клёкот мобильника: сильная баба хабалистого вида, не стесняясь, полугромко-полушёпотом отчитывает зачем-то позвонившего ей мужика, по-видимому мужа.

«…Я тебе сказала — я в церкви!»

Догадываюсь, мужичонка элементарно хочет есть. Допускаю даже, хочет интимной близости.

«…Что-о-о? Я тебе сказала! Я тебе всё сказала!»

На маму испуганно подняла голову её 12-летняя дочка, которую, судя по всему, привели в храм приобщаться к порядку.

(Орднунг превыше всего!)

«Стой здесь!» — мама с перекошенной физиономией, баба с чувством собственной правоты бросилась к выходу, не выключая мобильника и не понижая голоса, едва не утоптав некую богомольную старушенцию.

Честно говоря, хотел вмазать бабе по харе.

Священники продолжали службу, как будто ничего не случилось. А и в самом деле, если выгонять из храмов всю эту бабскую сволоту в брюках, с мобильниками и с перекошенными физиономиями — храмы опустеют.

Немедленно убежал. Сильнее всего было жалко красивую 12-летнюю девочку с доверчиво-испуганным выражением. Она интуитивно понимает, где добро, а где зло, но скоро семья и школа приучат её к орднунгу, и девочка навсегда превратится в среднестатистическую расейскую шалаву.

Дома посмотрел телевизор. На каком-то важном собрании президент страны говорил о том, что мы должны жить для будущих поколений.

Снова для будущих?? Старая советская пестня.

Почему бы не попробовать зафиксироваться на настоящем?

Остановить вечернюю службу. Объяснить маме так, чтобы слышала девочка. Надежда и шанс на спасение всегда есть. Страшно, когда наверняка знаешь, что им не воспользуются.

Игорь Манцов, среда, 8 декабря 2010 года, 09.46
http://www.chaskor.ru/article/v_storonu_hohlomy_i_gopoty_21391

Алексей Федорченко запускается с новой картиной. Сценарий «Небесных жён луговых мари» написан Денисом Осокиным ещё до «Овсянок». Это 25 волшебных историй о марийских женщинах, имя каждой начинается на букву «о». Фильм будет озвучен на марийском языке, идти с субтитрами.

В зале Дома кино идёт премьерный показ «Овсянок», одной из лучших российских лент последнего времени. И точно уж самой награждаемой из всех когда-либо сделанных в Екатеринбурге. Список призов постоянно множится: Венеция, Владивосток, Абу-Даби. В фойе — живой птичий гам. Клетки, что стоят одна на другой, напоминают этажи небоскрёбов. С создателями картины мы беседуем тут же, в кафе.

Вопросы Алексею Федорченко:

— Как ты решился стать режиссёром?

— Я выпускник УПИ, по образованию инженер-экономист. Работал организатором производства в объединении неигрового кино «Надежда». Когда директором Свердловской киностудии был назначен Георгий Негашев (режиссёр-документалист. — С.А.), он предложил мне стать его заместителем по экономике. Нам пришлось отстаивать киностудию от бандитов, от банков, от судов, от коммунальных служб, от ОБЭПа…

— На творческую стезю Алексея затянуло общение с режиссёрами, — вступает в разговор Дмитрий Воробьёв, исполнительный продюсер «Овсянок». — В обязанность руководителей киностудии входит обсуждение творческого процесса. Однажды Алексею сказали, что его присутствие на худсоветах не обязательно. Специального образования нет. Думаю, это очень задело его.

— Может, я и не понимал, что хорошо, но видел, что плохо. И при этом права высказать своё мнение не имел. Поехал поступать во ВГИК, на сценарный. Не для того, чтобы снимать кино. Хотел получить диплом, а с ним и возможность говорить то, что думаю.

Во время учёбы начал делать свой первый фильм. Назывался он «Классика Z», восемь минут, пять известных сюжетов — «Гадкий утёнок», «Маугли», Кармен». Во всех ролях — настоящие животные.

Снимались у меня марабу, черепахи, утки, гусеницы, все сделали то, чего я от них добивался. Говорю гусю: «Встань, посмотри в щёлку и отходи». Он выполнил все указания точно. У меня мороз по коже!

С тех пор актёров сравниваю с животными. Вот артист пытает меня: про что кино, какова сверхзадача? Я ему: «Встань, пройдись по диагонали, такую задачу и гусь выполнял». К счастью, мне попадаются понятливые исполнители. Я не ищу артиста, который может сыграть героя. Я героя ищу. Настоящего. Гусь так гусь!

— Кто-то из журналистов заметил, что Аист, герой «Овсянок», в определённых ракурсах похож на самого режиссёра.

— Правда? Для меня это новость. Был момент, когда я ощущал себя совсем другим персонажем «Овсянок», Мироном. Мы с писателем Денисом Осокиным поехали по маршруту, описанному в его повести.

Я сидел за рулём, как Мирон. Денис рядом, как Аист (некоторые свои тексты Осокин подписывает этим именем. — С.А.). Всё как в книжке. Не было только мёртвой женщины да клетки с птицами. Ловил себя на мысли: неужели и мы рухнем с моста?

Кстати, за время этой поездки я отыскал все объекты для натурных съёмок. Мне нравится, что герои отчасти напоминают меня. В моём предыдущем фильме «Железная дорога» похожесть автора и героя совсем не случайна.

Я в какой-то степени отождествлял себя с ним. А может, мои представления о себе не во всём адекватны. Есть запись — Денис Осокин пародирует Федорченко-режиссёра. Один в один. Какой же дурак я, если взглянуть со стороны!

Обращаюсь к исполнительному продюсеру Дмитрию Воробьёву:

— Какие производственные трудности пришлось преодолеть во время съёмок картины?

— Это был сложный проект, из-за большого числа экспедиций. Режиссёр с оператором решили снимать натуру в городке Кослан. Автомобильного сообщения нет.

Ближайший крупный центр — Сыктывкар — за двести километров. Добирались туда своим ходом, группу из Сыктывкара отправляли железнодорожным составом, грузили на платформу операторскую технику и «гелендваген», который снимался в нашем кино.

После съёмок в Кослане нужно было совершать бросок в Нижний Новгород. Хватало проблем. В фильме много мостов. Чтобы снять сцену на мосту, нужно перекрывать движение. Согласование — головная боль, письма в многочисленные инстанции приходилось отправлять за три месяца.

Фильм должен был завершиться эффектной аварией: пробив ограждение, автомобиль падает в реку. Подготовили каскадёров. Но режиссёр передумал в последний момент. Катастрофу показали иносказательно: камера крутится, удар, затемнение.

К нашему столику подходит Игорь Мишин, генеральный продюсер «Овсянок». «Сейчас бы мы сделали всё по-другому, — говорит он. — В Кослан не поехали точно, снимали бы посёлки по дороге в Ханты-Мансийск». Алексей Федорченко мнения не меняет: «Всё было сделано правильно. Я уверен, что это духи места нам помогли. В кадре реальные мерянские земли, чувствуешь характер народа, что когда-то населял эти края».

— Игорь, какие поправки в сценарий вносили именно вы?

— Я сразу сказал: мы будем делать кино о любви. В повести история размыта: едут в машине два мужика и мёртвая женщина, на заднем сиденье, ничего их не связывает, кроме общей мерянской крови.

В кино отношения между людьми должны быть более внятными. Мы придумали любовный треугольник, треугольник без острых углов. Мирон любит Татьяну плотски, как законный супруг жену, Аист — мечтательно, платонически.

Если бы возник адюльтер, история бы развалилась. Надо было пройти по краю. Кажется, удалось: бытовой сюжет возвысился до уровня настоящего эпоса.

— Европейский прокат «Овсянок» начался одновременно с российским. Как вы смогли так быстро наладить контакт с западными дистрибьюторами?

— Европейские прокатчики заинтересовались «Овсянками» ещё до показа в Венеции. В марте в Париже состоялась презентация новых российских проектов. Дистрибьюторы посмотрели материал. Предсказали «Овсянкам» счастливую фестивальную судьбу и купили права на картину. Ещё на стадии постпродакшена.

В англоязычных странах лента идёт под названием «Безмолвные души» (речевая цитата из фильма: «Тихие, безмолвные души»), во Франции её переименовали в «Последнее путешествие Тани».

— Алексей, а что ты намерен делать после «Овсянок»?

— Запускаюсь с новой картиной. Сценарий называется «Небесные жёны луговых мари». Он написан Денисом Осокиным. Ещё до «Овсянок».

Двадцать пять волшебных историй о марийских женщинах, имя каждой начинается на букву «о». Фильм будет озвучен на марийском языке, идти с субтитрами.

Незнакомая речь, если вслушаться, несёт в себе поэзию, отзвук природных стихий. Есть вероятность, что новую жизнь получит фильм «Железная дорога».

Картина была закончена в 2008-м, в самый разгар кризиса, а потому не смогла пробиться в прокат. Будем готовить сокращённый вариант, фильм выйдет под новым названием. Проектом заинтересовались американцы.

— От суеты фестивальной ещё не устал?

— Устал, конечно. Но представлять картину — профессиональная обязанность режиссёра. На фестивале в Арабских Эмиратах я произнёс спич: «Благодарю жюри и зрителей за то, что приняли наше кино. И поняли, какое чувство мы воспеваем. Ведь в основе всех мировых религий — любовь».

В кулуарах ко мне подошла Ума Турман, она возглавляла жюри. По-русски могла сказать всего одну фразу: «Я тебя лублю!» Рад был ответить: «А я тебя!»

Для Умы Турман, как и для нас, тех, кто делал «Овсянок», любовь — главнейшая из религий.

Беседовал Сергей Анашкин, суббота, 11 декабря 2010 года
http://www.chaskor.ru/article....s_21447

Как бы банально ни звучало, но герой настоящей публикации однажды проснулся знаменитым. Это случилось во время прошлогоднего 67-го Венецианского кинофестиваля, на котором фильм Алексея Федорченко по сценарию Дениса ОСОКИНА “Овсянки” был удостоен приза за лучшую операторскую работу и награды ФИПРЕССИ. Родился Денис в Казани в 1977 году и живет там до сих пор. Учился в Варшавском университете на факультете психологии, потом на филологическом факультете Казанского университета, после чего пытался заниматься наукой на кафедре фольклора Сыктывкарского университета. Одно время он работал в Центре русского фольклора при управлении культуры города Казани в качестве художественного руководителя. Первое произведение Дениса Осокина было опубликовано в детском журнале “Зонтик”. Сам Денис считает, что его тексты тяготеют к примитивистскому искусству, а это, по его мнению, означает возвращение к первоосновам. Но пока что творчество Дениса у массового читателя ассоциируется в основном с “Овсянками”. Дело доходило даже до курьезов: на фестивале любительского кино в Казани его представили публике как Дениса Овсянкина.

– Денис, вы занимаетесь наукой, фольклором, кино, телевидением, пишете стихи, прозу. Кем вы себя считаете прежде всего?

– Писателем и поэтом. К работе в кино я сам не стремился, она началась гораздо позднее, когда ко мне начали обращаться с предложениями о совместной работе мои друзья-режиссеры. Что же касается моей любимой науки, фольклористики и этнографии, то быть внутри нее – это давняя моя мечта, еще со школы, которая пока не осуществилась в желаемой мере. У меня нет ни одной научной публикации, на науку у меня не остается ни психических, ни физических сил. То, что не получается в моей собственной судьбе, я отдаю своим литературным героям и таким образом проживаю некоторые близкие мне пути вместе с ними.

В свое время я прочитал множество произведений, имеющих отношение к фольклору, участвовал в научных экспедициях. А если говорить о роли науки в работе в кино и на телевидении, то вот на нашем республиканском телеканале “Татарстан – Новый Век” я делал несколько лет цикл документальных фильмов о традиционной культуре народов Волги и Урала. Да и сейчас делаю, только реже. Работая над этим циклом или над документальными фильмами в кино, много езжу и нахожусь внутри этого живого материала. Но никогда прямо не переношу фольклорный материал в художественную литературу. Опосредованно, энергетически что-то, безусловно, переходит. Но то, что я делаю в литературе, определяю для себя не как научное, а как художественное исследование. Это – разные рельсы, разные пути. Далеко не все мои книги связаны с фольклорной тематикой.

– Можно ли как-то объединить эти темы в одно “магистральное” направление?

– Меня притягивает волшебная составляющая мира. У меня есть книги об огородных пугалах, лодочных станциях, анемонах, форточках, балконах, керосиновых лампах. Я стараюсь говорить о том потенциально глубоком и волшебном, что присутствует в окружающих нас вещах. Есть какие-то проблемы, которые меня занимают еще с глубокого детства. Некоторые из них связаны с географией. У меня даже есть своя заветная география. Это территории, где я, может быть, еще не бывал, но которые меня тянут. Моя заветная география шире понятия дома. А если говорить о доме, то это – Средняя Волга плюс Вятский край. Очень многие мои книги связаны с этим пространством. Это – моя “сердцевина сердца”. Невероятно много заветного для меня в родной Казани и в ее окрестностях, в районах, где я вырос, – там теперь постаревшие девятиэтажки, а раньше были утиные болота. Я часто селю своих героев в тех географических точках, куда сам приезжаю намного позже. Потом я убеждался, что предчувствия меня не обманули.

– Вы, по своей природе, — абсолютно русский писатель. Не ощущаете ли каких-то сложностей, живя в Казани – городе, являющемся центром культуры другого народа?

– Я – русский во всех обозримых поколениях. Но свою русскость я воспринимаю как очень сложный энергетический замес. В современных русских, помимо восточнославянской крови, есть и финно-угорская и тюркская. Я в себе чувствую все токи нашей удивительной многосоставной страны и особенно Средней Волги как региона. В Казани я не испытываю никаких сложностей, потому что это вовсе не только татарский город. Это — город Вселенной. Каждый может найти здесь и новое, и родное. Города Вселенной встречаются, в общем-то, по всей планете, но их не так много. В нынешней Казани приветствуется “другость, инакость” людей. Здесь именно что гордятся такой чересполосицей культур — и наряду с православием и исламом тут дышат древнейшие языческие культуры финно-угорских народов и ни на кого не похожих чувашей. Казань для меня – самый подходящий город. Если бы он не был родным – мне нужно было бы в нем поселиться.

– “Овсянки” были приняты большинством ваших читателей, а потом – посредством кино – и кинозрителей. Но вы как-то сказали: “Овсянки” — фатальная книга, в ней много крови, из меня — в нее — втекшей”. Что это значит?

– Повесть “Овсянки” (а это для меня действительно повесть, хотя в ней всего тридцать страниц) была написана за один месяц в декабре 2006 года. Идея пришла неожиданно: гуляя по Птичьему рынку в Казани, я увидел дедушку, который сидит там всегда. И впервые среди его птиц я заметил клетку с овсянками. Он сказал: “Овсянки. Триста рублей пара”. Я очень хотел, но не купил у него овсянок, потому что дом, где я тогда жил, был очень тесный. Кроме того, в нем было много других животных. Но решил, что напишу книгу и начнется она тем, что герой покупает овсянок. Тогда я еще не знал, что книга так дорого мне дастся, будет такой большой и речь в ней пойдет о похоронах жены. Все, что происходило в книге, я проживал вместе со своими героями. Это было очередное художественное исследование – о том, что же мне делать в этом вот случае? – в идеальном, наисердечнейшем смысле. Было страшновато, но я не боялся, потому что знал, что от моей книги будет светло. И я должен был пройти весь путь до финала как честный художник. При этом я не знал наверняка, что будет с моими героями, но чувствовал, какие энергии их ждут впереди. Закончил книгу к началу нового 2007 года, пришел к нему совершенно обессиленным и обескровленным. На протяжении всех каникул отъедался, отлеживался в постели, тихонько ходил вокруг дома, как старик.

– Как вы думаете, почему книга далась вам такой большой кровью?

– Кровь должна восстанавливаться – ладно. После написания книги, в 2007 году, для меня наступило Время Овсянок. Начались очень жесткие неурядицы в личном, бытовом плане, которых в моей жизни никогда раньше не было. Обрушилось чувство покоя и чувство дома, а без этого я мало что могу – не могу писать. Как будто кто-то захотел мне доказать, что нечего так вдохновенно жену хоронить! Но – все остались живы. Теперь не 2007-й – а уже 2011-й. Об “Овсянках” знают очень многие, посыпались внимание и награды. У меня есть подозрение, что в случае с этой книгой наглядно сработали какие-то энергетические качели. Я и страшно приобрел – и страшно потерял. Произошла какая-то не известная никому, но космическая битва за “Овсянок” на моей территории. И все могло бы обернуться для меня лично еще гораздо хуже.

– Предвидели ли вы, что вашу повесть ждет необычная судьба?

– Я с самого начала чувствовал, что книга не останется незамеченной, что с ней будут происходить разные серьезные превращения, что малоизвестные птицы-овсянки обязательно скоро станут широко известными. Об экранизации тогда не думал, этот вопрос возник спустя два месяца. Я показал книгу своему другу, екатеринбургскому кинорежиссеру Алексею Федорченко, предложил ему отложить другие наши планы и подумать о фильме по “Овсянкам”. Мне казалось, что может получиться ни на что не похожее кино. Он согласился. Я превратил книгу в сценарий, что было сделать несложно, потому что она очень визуальна. А спустя год появился продюсер Игорь Мишин, и мы запустились.

– Как вы думаете, много ли потеряла (а может быть, и приобрела) повесть, превратившись сначала в сценарий, а потом в фильм?

– Повесть “Овсянки” – абсолютно самостоятельная вещь, и для того, чтобы ее воспринимать, не нужна помощь каких-то других искусств. Фильм “Овсянки” – это отдельное произведение, созданное в другой системе координат. Можно даже сказать – в совершенно противоположной. В художественной литературе я помню каждую букву и отвечаю за нее. Каждая из них налита моими нервами, кровью, и я никому не позволю что-то изменить и переставить эти буквы местами. Фильм – это результат работы большого числа по-настоящему кровно заинтересованных людей, и в этом случае изначально предполагаются и ожидаются компромиссы. Я очень доверяю Алексею Федорченко. Мы с ним дружим, и до “Овсянок” успели сделать несколько работ. Он когда-то сам меня нашел: прочитал, позвонил и предложил работать вместе. Это один из примеров того, как мои книги вернулись ко мне с подарком. Я не хотел экранизации вообще, мое предложение было адресовано конкретно режиссеру Федорченко. Я понимал, что в фильме многое может случиться иначе. Меня беспокоило только то, чтобы сохранились главные идеи, основные послания, идущие от книги. Потому что после экранизации большинство людей примутся судить о произведении “Овсянки” по фильму, во всяком случае, так будет в ближайшем будущем.

– Сложно ли вам приходилось в совместной работе с продюсерами фильма?

– Были нестыковки, искались компромиссы. Через них фильм сконфигурирован несколько иначе, не со всем я могу внутренне примириться. Но – сохранились все генеральные идеи, сохранилось название в российском прокате (а это для меня лично уже пятьдесят процентов радости), и река Волга во всеуслышание названа великой мерянской рекой. Без наших продюсеров фильма “Овсянки” не было бы вообще.

– Часто спрашивают, придумал ли автор народность под названием “меря”, или она существовала на самом деле?

– Безусловно, меря существовали. Об этом свидетельствуют и летописи, и раскопки археологов, и гидронимика, и топонимика Центральной России, и человеческая память. Это большое финно-угорское племя, имевшее свой язык, которое до прихода славян жило на территории нынешнего Золотого кольца. Лет пятьсот—шестьсот назад этот народ полностью ассимилировался со славянами, язык исчез. Я сразу же сделал мерянами своих героев, не представляя до конца, во что это может вылиться. Мерянская этнография, прописанная в “Овсянках”, придумана мной. Но не на пустом месте, а в границах финно-угорской вселенной, их духовных основ. Их обычаи, реконструированные или придуманные, помогли мне сделать моих героев обычными, будничными и спокойными людьми, гражданами современной России. Я с этим миром хорошо знаком, еще больше люблю его.

– Фильм, над которым вы сейчас работаете с Алексеем Федорченко, снимается в Марий Эл?

– Да, фильм будет о марийцах. Называется он “Небесные жены луговых мари”. Сценарий написан еще до “Овсянок”. После Венецианского фестиваля появилась возможность запуститься с новым проектом. У нас новый продюсер и поддержка Министерства культуры России. С октября мы находимся в подготовительном периоде, проводили кастинг в Йошкар-Оле, в марийских деревнях на Урале. Первые съемки должны начаться в конце зимы. Будет несколько экспедиций в течение всего наступившего года, так как в нашем фильме задействованы все календарные состояния природы и человека в ней.

– Вмешиваетесь ли вы в творческий процесс на площадке?

– Зависит от конкретного случая. Могу максимально ангажироваться, могу и минимально. Я всегда на связи – всегда в контакте с режиссером, со всеми, кто хочет моих ощущений. Писатель в качестве английской королевы на площадке не очень-то нужен. Ведь к началу съемок я успеваю сказать океан слов – в сценарии, частных разговорах в подготовительный период. Сам уже устаю и думаю о том, что наконец-то теперь могу позволить себе помолчать и подождать – с круглосуточно включенной рацией, то есть с домашним и мобильным телефонами! Передохнуть перед работой на новом этапе – на стадии монтажа. Так было на “Овсянках”. Я тогда приезжал только на первый съемочный день и на кульминационную сцену сожжения Танюши на Оке, у города Горбатова. На “Небесных женах” мы будем иметь дело с живым народом и его средой – живыми ритуалами, реальной магией. Собираюсь ездить на съемки постоянно в качестве консультанта и друга-проводника.

Беседу вел Павел ПОДКЛАДОВ
http://www.kultura-portal.ru/tree_ne....1142874

Ласка всегда внезапна,
исступленно-отчужденна.
Денис Осокин. «Овсянки»

Именно так: исступленно-отчужденно одушевляется в «Овсянках» особенный осокинский текст. Именно так и фильм снят Федорченко с Кричманом. Простодушно, но не наивно. Как стихотворение. Однако без всяких примет, знаков «поэтического кино».

«Сестры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы. / Медуницы и осы тяжелую розу сосут. / Человек умирает. Песок остывает согретый, / И вчерашнее солнце на черных носилках несут. / Ах, тяжелые соты и нежные сети, / Легче камень поднять, чем имя твое повторить! / У меня остается одна забота на свете: / Золотая забота, как времени бремя избыть. / Словно темную воду, я пью помутившийся воздух. / Время вспахано плугом, и роза землею была. / В медленном водовороте тяжелые нежные розы, / Розы тяжесть и нежность в двойные венки заплела!» Мандельштамовские строчки, идущие как будто вразрез с виршами провинциального самоучки-поэта, которые прозвучат в фильме, напомнив о стихах обэриутов, идеально впадают в настроение этой странной тихой картины. Ни на что, ни на кого не похожей. Нежнейшей. Разве только отчасти — вне каких бы то ни было рифм — на «Поэзию» Ли Чхан Дона, победившую (в номинации за сценарий) на последнем Каннском фестивале. Общность — только в ощущении первозданности ощущений, в способности сохранить мир в утратах и длящейся нестерпимой любви от распада. И от чужого грубого взгляда, неверных касаний.

В «Овсянках» есть и сюжет. Мирон Алексеевич (Юрий Цурило), директор бумкомбината, у которого умерла молодая жена, просит фотографа этого комбината по имени Аист (Игорь Сергеев) сопровождать их для свершения мерянского — было, но сплыло это племя — обряда усопших. Из городка Нея, затерянного между вологодскими и вятскими лесами, движутся они в Мещерскую поросль — так меряне называют город Горбатов на Оке, где муж с женой провели медовый месяц. В путь-дорогу Аист забирает овсянок, лимонно-серых птичек, купленных на птичьем рынке за триста рублей. Эта никчемная вроде подробность удостоверяет в «Овсянках» документальную хронику текущих событий, но и внебытовое присутствие изумляющих (нейтральностью интонации, сердечным ущербом, тонкой переменчивостью) актеров.
Фильм Алексея Федорченко обязан прозе Осокина абсолютным слухом не только на слова и даже не на порядок слов, но чуткостью, которой очищены здесь взгляд оператора, мизансцены, актерское существование. Чувственным и одновременно отстраненным ощущением ноябрьского воздуха, спокойных рек, разнообразных мостов, переправ, мужского, женского одиночества, ласки. Целокупного мира обветренных пейзажей, архаических обрядов и современной действительности с ментами, магазинами, мобильными телефонами и ноутбуками. Маленький хрупкий фильм о любви и обычных людях с поэтической складкой. Без иронии и благоглупостей.

Бредовый сюжет — приготовление, исполнение языческого ритуала — снят, смонтирован так смело, целомудренно и остро, что бредовость тут оборачивается оригинальностью. Притом совершенно естественной, не выспренней, не искусственной, не герметичной или какой угодно еще. Так — по тексту Осокина — «нежностью оборачивается тоска». Зримо, тактильно, с саднящим волнением.

Настоящее актуальное искусство. Но не в смысле, который муссируется и потребляется на арт-сцене, несмотря на очевидные художникам, кураторам тупики таких «смыслов». Этнография тут не эмблема «мультикультурных проектов», но только способность удержать свои чувства и близких от телесно-душевных разрывов.

Впрочем, победа в Канне фильма Вирасетакуна уже освидетельствовала захват мифологической (мифопоэтической) территории, намагнитив границы между воображаемым/документальным. Между сном, явью и сущим.

Алексей Федорченко, автор мокьюментари «Первые на Луне», склонен тоже эту территорию осваивать. Поначалу в партнерстве с легендами и мифами 30-х годов, теперь — с квазифольклорными сочинениями Дениса Осокина, визионера, поэта, прозаика, знатока творчества северных народов. Друга уток, его любимых птиц, и почитателя Федерико Гарсиа Лорки.

Не от Лорки ли (но не впрямую, а de profundis) в его текстах и в фильме «Овсянки» эта обожженная не красной землей, а желтыми листьями сухость или абстрактная — оголенная чувственность севера, пересеченного реками? (Живой водой, в которой после смерти растворяются меряне — воображаемая ипостась наших современников, которые так далеко, так близко.) Этот ранящий в подбрюшье эротический трепет, опаленный непогасшей страстью, но отчужденный смертью любимой.

«Овсянки» перпендикулярны главному тренду — парадокументальному кино последних десяти лет. Их своеобразие сродни примитивистскому искусству, а самодостаточность внимает сокровенному человеку, откровенным мизансценам, тоске, разлитой в воздухе картины, в ритуальном обмывании тела умершей, которую убирают, как «невесту». И — красоте. Не думала, что сподоблюсь написать это слово, ставшее синонимом кича, пошлой красивости. Но здесь — благодаря именно «фольклорным» эпизодам, прерывающим движение фабулы, — красота синонимична гармонии. Речь, действия, пластика героев составляют вещество не искалеченного, хотя привычного мира, человеческой полноценности и художественной деликатности.

Вот эпизод фотосессии на бумажном комбинате. Аист, купив птичек, возвращается домой, включает компьютер. Он и фотограф, и фольклорист, собиратель сведений о пропавшем народе. Встык — он уже на рабочем месте. Снимает в цеху. Череда портретов работниц — точных по кастингу и способу съемки — пересекает границу бытового кино и переходит на территорию contemporary art. Перемена ритма. Директор вызывает Аиста, чтобы взять в поездку и совершить языческий обряд, не забыв тут же ответить на звонок мобильника и наврать про канатную фабрику. Чудеса и обыденка разом. Вот после сожжения трупа Танюши, снятого строго, функционально и вместе с тем душераздирающе (если нежность может разрывать, а не щемить душу), Аисту в рассветной промозглости не по себе, хотя он помогает собирать бутылки из-под керосина в мусорные пакеты. А Мирон Алексеевич, закатав брюки, с кульком праха идет по водичке, а еще выбрасывает обручальное кольцо, сняв с грязной, запачканной золой руки. Обыденные жесты после незаурядного на современный взгляд обряда. Деловитость ритуалов новой мифологии прочувствована и прожита в этом фильме с необиходной — на грани с абсурдом — естественностью.

Участники погребального обряда «переплывают» на мост, где к ним подходят проститутки. Римма и Юля похожи на работниц бумкомбината, которых снимал в прямом тогда смысле Аист. «Привет, вы нас не хотите?» Так за-просто они спрашивают, что невольно улыбаешься, и мужчины с легкостью отправляются с девчонками. Апсихологическое кино попадает в существо человеческих состояний, пониманий, реакций, на первый взгляд диковатых, никакой психологией их не взять, не объяснить — и единственно точных. Как внезапный смех на похоронах. (Классическое выражение скорби.) Но снимает Федорченко с Кричманом обнаженных Римму с Юлей — с пяточек до головы — как преображенных камерой ню(шек), как моделей современных художников. Как картинку с выставки фотобиеннале. Фронтально, в движении по вертикали, обрезая рамку кадра двойного портрета фоном, роль которого играет покрывало. Возвращаются они по окраинному городскому пейзажу под закадровый голос Цурило («Мы были признательны Юле и Римме; женские тела — те же реки; жаль, утонуть в них нельзя»). Такой вот реквием, а на экране — заурядный план, где трусят к проезжей дороге неприметные Римма с Юлей.

В противоположность модному парадокументализму игровых картин нулевых годов Федорченко с Осокиным двинулись в противоположную сторону. Сочетание квазидокументальной реконструкции мерянских обрядов (украшение разноцветными нитками женских волос усопшей) с выкаченной, но неизменной достоверностью среды — хозяйственного магазинчика, где покупаются топорища для костра, «Меги», сквозь ряды которой движутся попутчики, чтобы присесть у искусственного катка, поесть, помолчать, — порождает новую художественность. Она была бы немыслима не cтолько без оператора Кричмана, cколько без чудотворных актеров, включая Танюшу (Юлия Ауг), всплывающую в воспоминаниях мужа, во флэшбэках картины. Вот он поливает ее спелое тело водкой (в отсутствие, так сказано в повести «Овсянки», горячей воды в гостинице). Вот во время концерта, когда комбинатский хор исполняет а-капелльную «ораторию» на слова Весы Сергеева, отца рассказчика-фотографа: «Я с утра пошел в аптеку и купил мыльнянку там, а еще сухой калины и рябины килограмм…», — она смущает мужа своей близостью, а зрителей — трогательной голубой заколкой в белокурых волосах. Вот она готовится рядом с мужем, разомлевая, к любви.

Преодолевая табу, «дымя», то есть рассказывая — так принято у мерян, пока тело усопших еще на земле — об интимном, авторы «Овсянок» и актеры, о которых готова повторять, что они выше похвалы в своей обычной и таинственной безусловности, избегают экзотизмов (под видом языческих ритуалов), поэтизмов и всякой дребедени, имитирующей авторское искусство.

Рассказ Аиста — замогильные записки. Они с Мироном погибают, свалившись в Кинешме с моста по пути домой после погребения Танюши. Где-то на дне Аист нашел пишмашинку отца — поэта-самоучки, который ее утопил, мечтая по-мерянски раствориться в воде, но приняв прозаическую смерть от паленого спирта; на этой машинке сын-фотограф настучал мемуары «Овсянки», а Осокин сохранил имя автора, как А.С. в повестях Белкина. Мирон же уплыл к своей Тане.

Федорченко с компанией сняли фильм о том, как исступленно-отчужденно проживают, умирают, хоронят, вспоминают эти люди. Как бесстрастная интонация в рассказе о мужчине, женщине, чувствах эти чувства не дискредитирует и не опошляет. Как мудрости можно внять только в псевдофольклоре: «У меря нет богов, только любовь. Веровать в этот обряд так же наивно, как и желание вернуть исчезнувшую культуру. Если чему-то суждено исчезнуть, так тому и быть». Как фольклорная подкладка сюжета сообразуется с решением авторов, обратившихся к утопии в жанре роуд-муви. Как ласковость подчеркивает мужественность мужчины. Как женственность оживает сквозь память, воображение и срезы времен, лишаясь сувенирной этнографии. Как гениальная графомания Весы Сергеева (Виктор Сухоруков), которая прет из этого бедолаги с лицом сумасшедшего обреченца — «мексиканскую игрушку мне прислал кубинский друг. на башмак она похожа. в ней вода рождает звук…» — становится камертоном затерянного мирочувствия, его запахов, деталей, прикосновений.

Очарованный, а не выморочный мир. Так было и в маленьком, чудесами напоенном фильме Эдгара Бартенева «Одя» по тексту Осокина. Режиссер, будто археолог, заплывший в какую-нибудь крито-микенскую цивилизацию, а на самом деле в удорскую деревню на реке Вашке, притоке Мезени, в республику Коми, где и «Овсянки» снимались, рассказал и показал, как там жили-были, какие заветы чтили, чего боялись, как любили, куда вглядывались.

Денис Осокин — счастливое имя для режиссеров с умением превращать невозможное в реальность сотворенного кино.

http://kinoart.ru/2010/n10-article12.html

Ирина Семенова. Я долго пыталась приобрести кассету или скачать в Интернете ваш фильм «Железная дорога», но мне это не удалось. В прокате я его тоже не встречала. Почему?

Алексей Федорченко. Российское кино не поступает в прокат. Нет денег на рекламу. В рекламу нужно вкладывать больше денег, чем в производство. Телевидение перестало покупать из-за кризиса. Особенно неформатное кино. Или цены упали в пять-десять раз. Если Гордон останется на Первом канале, тогда артхаусное кино еще можно будет увидеть.

И.Семенова. Вы имеете в виду его программу «Закрытый показ»?

А.Федорченко. Да, конечно. После телевидения можно будет продавать кассеты.

И.Семенова. Вы были во многих странах. Где вам больше всего понравилось?

А.Федорченко. Мне не понравилось во Флориде.

И.Семенова. Почему?

А.Федорченко. Во Флориде очень некрасивые люди.

И.Семенова. Но, может, они добрые?

А.Федорченко. Может быть… В Нью-Йорке много красивых людей. И легких…

И.Семенова. А еще где?

А.Федорченко. В Израиле, в Индонезии, в Польше, на Филиппинах… во многих странах. Мне не понравилось в Вене, в Париже…

И.Семенова. Почему?

А.Федорченко. Не знаю, я сам удивился.

И.Семенова. Часто, когда какой-нибудь артист или режиссер получает приз на престижном фестивале, он переезжает в Европу или в
Москву, а вы после успеха в Венеции так и остались жить в Екатеринбурге. Вы не хотели бы переехать в Москву или еще в какой-нибудь центр?

А.Федорченко. Скорее, нет. Я — домосед. Москва вообще не мой город, слишком большой.

И.Семенова. Как вы ухитрились стать кинорежиссером? Ваши родители — врачи, приличные интеллигентные люди. О кино мечтают экзальтированные девушки с рабочих окраин. А вы окончили математическую школу, технический институт. В чем дело?

А.Федорченко. Я пошел в кино из-за лени. После института я работал по распределению в НПО «Автоматик». Там нужно было каждый день вставать в шесть часов и ровно в восемь быть на работе. При входе в НПО висели часы, и ровно в восемь часов одну секунду всех опоздавших фиксировал специальный автомат. В 1989 году появились компьютеры. Я предложил начальству полную компьютеризацию моей деятельности. За это меня отпустили.

И.Семенова. Вас заменил компьютер?

А.Федорченко. Да нет. Вместо меня потом взяли четырех человек.

И.Семенова. На киностудии в те времена, наверное, зарплата была выше?

А.Федорченко. Да нет. В НПО была зарплата 280 рублей, а на киностудии — 130. Для меня тогда работа была, скорее, хобби. Зарабатывал я совсем по-другому. Я был предпринимателем, продавал шоколад, был монополистом по плавленым сыркам. Может быть, я остался бы в бизнесе, если бы это было не так опасно для жизни. В 1993 году на Свердловскую киностудию пришел новый директор, Георгий Негашев. Я захотел работать с ним. Мне показалось, это интересно. Я еще в студенческие времена в комитете комсомола занимался культмассовой работой под руководством Валентины Михайловны Евсеевой. Что она преподавала в УПИ, я уже не помню. Но из тех, кто тогда занимался под ее руководством культмассовой работой и самодеятельностью, многие ушли потом в культуру. Кто-то сейчас в театре работает. Я рано начал читать. И читал много, как моя дочка сейчас. Она читает по одной книжке в день.

И.Семенова. Сколько лет вашей дочке?

А.Федорченко. Семь. Так вот, в школе я прочитал восемнадцать томов Чехова. Очень любил Бунина, Ремарка, Куприна, Гоголя, конечно. Позже полюбил Платонова, японцев, особенно хокку. Сейчас я люблю читать воспоминания Катаева, Олеши, Зощенко, Софьи Федорченко.

И.Семенова. Федорченко?

А.Федорченко. Это моя однофамилица. Недавно я открыл писателя Эрланда Лу. Из современников мне нравится Алексей Иванов, его книга «Географ глобус пропил». Я дружу и сотрудничаю с Денисом Осокиным. Классику не перечитываю. Зря, наверное. В современной поэзии мне нравится минимализм, а в живописи — примитивизм.

И.Семенова. Вам нравится Руссо?

А.Федорченко. Ну… это великий художник. Он жил давно и очень далеко. Мне ближе современный русский художник Иван Уруев, есть такой. Еще мне нравится Осокин, он живет на Волге, в Юрьевце.

И.Семенова. А что вы любите в кино?

А.Федорченко. Я люблю фильмы на стыке документального и игрового кино. Мне очень понравился «Тюльпан» Сергея Дворцевого, «Свободное плавание» Бориса Хлебникова, «Время жатвы» Марины Разбежкиной, «Ты, живущий» Роя Андерсена, «Безмолвный свет» Карлоса Рейгадаса. Я с большим интересом слежу за творчеством представителей румынской «новой волны». Мне понравился фильм «Смерть господина Лазареску» Кристи Пую.

И.Семенова. Я так понимаю, что из названного русский зритель при всем желании ничего не сможет увидеть…

А.Федорченко. Фильмы Кристи Пую и Карлоса Рейгадаса наверняка можно приобрести на дисках. Из того, что я видел в кинотеатре в последнее время, мне больше всего понравился очень пошлый и очень смешной фильм американского режиссера Ларри Чарлза «Бруно». Когда мы покупали билеты, кассирша предупредила: «Не ходите». Видимо, мы показались ей приличными, солидными людьми. Фильм действительно шокирующий и очень вульгарный. Он построен на провокациях, но совсем другого рода, не так как фильмы других режиссеров, которые работают в этой технике. Прекрасная работа актера Саши Барона Коэна.

И.Семенова. А какой ваш фильм вам больше всего нравится?

А.Федорченко. Мой любимый фильм Алексея Федорченко — «Шошо». Это документальная сказка на марийском языке.
Реальный волшебный мир, особая стилистика — он снят по сказке Дениса Осокина «Новые ботинки». Колдуны, гадалки, боги, эстетизация реальности. Продюсер Алсен Хейл. «Шошо» в переводе с марийского значит «весна». В фильме есть три русских слова: метель, скумбрия, ботинки.

И.Семенова. Фильм на марийском?

А.Федорченко. Да, на марийском. Один день из жизни марийской деревни. Но все понятно. Фишка в том, что это фильм о языческих жрецах (картах). Карты играют сами себя. Это очень интересно, потому что фильм рассказывает об одном из последних анклавов язычества на территории нашей страны1.

И.Семенова. Вы считаете, что кино — визуальное, а не драматическое искусство и имеет культурологическое значение?

А.Федорченко. Нет. И драматическое тоже. И философское.

И.Семенова. И политическое, и публицистическое, и социальное… Вам нравится Михаил Ромм?

А.Федорченко. Я предпочитаю Эйзенштейна. Мне очень нравится Лени Рифеншталь.

И.Семенова. Как вы думаете, гений и злодейство две вещи несовместные? Пушкин был прав?

А.Федорченко. Кажется, нет. Многие гении — очень неприятные люди. И наоборот…

И.Семенова. Что вы намерены делать дальше?

А.Федорченко. Буду работать с Денисом Осокиным. А пока я завис с «Овсянками».

1 Алексей подарил мне кассету с этим фильмом. Сюжет очень прост. Главный герой едет из села в районный центр покупать ботинки. Фильм напомнил мне творчество «Митьков». Я не очень хорошо знаю религиозные обряды марийцев, но все, что я видела, мне показалось еще одной гениальной и остроумной мистификацией Алексея. Это доставило мне эстетическое удовольствие, хотя, конечно, я не поняла ни слова.

http://kinoart.ru/2010/n10-article13.html

«Овсянки» - фильм для тех, кто в определенный момент своей жизни останавливается, оглядывается кругом и вопрошает: «Зачем всё?»

Он как будто о какой-то древней языческой сущности человека, о его природных инстинктах, о его жизни среди рек, полей, гор и озер… Я сама отношусь к финно-уграм (это народы Сев.Урала и Поволжья: коми-пермяки, зыряне, вепсы, а также меряне и др.). И в определенный момент своей жизни, пытаясь ответить на вопрос: «Кто я?», заинтересовалась традициями и обычаями этих «хранителей древности»…

Выводы примерно такие:

Финно-угров по всему свету объединяет общая материальная и духовная культура. Они живут в гармонии с природой, с собой и с соседними народами. На самом деле, все, что есть в этих людях – воздействие прекрасного, а также дикого и величественного окружающего их мира.

Например, на севере Урала есть такие реки, которые не текут, а как будто застыли среди песка, словно зеркала… Стоишь на берегу такой реки и думаешь: сколько людей до тебя, сколько после, и ты сам – все уйдут, а РЕКА останется, как РЕКА ЖИЗНИ или РЕКА ВЕЧНОСТИ… Вероятно, и писатель, создавший «Овсянок», размышлял подобным образом…

Эта языческая вера в природную стихию настолько мощна, что многие века насильственной христианизации так и не смогли сломить и переломить ее, она ушла в глубокое подсознание… Понятно, что традиции мерян Денис Осокин все же придумал сам, но описал он их убедительно, и даже если их нет, они вполне могли бы быть, возможно, у других малых народов.

В художественном плане «Овсянки» напоминают фильмы Звягинцева (Оно и понятно – оператор тот же). Но сюжеты у Звягинцева иного толка: они скорее с библейским подтекстом, а кадры - композиции с картин западноевропейских художников. Звягинцев – эстет, почти подражатель Тарковского. У Федорченко немного по-другому: здесь образы мужчины и женщины очень просты, первозданны и архетипичны. Он+Она=Любовь. «Эйфория» Вырыпаева? Да, есть какие-то параллели, наверно…

Знаю, многие видят в этом фильме излишне откровенный эротизм. Но здесь эротизм без пошлости, все искренне, естественно и вполне невинно… Тем более, это довольно сложное дело: «опоэтизировать» действительность и превратить банальный быт в красоту… Сложное, но возможное!

Конец фильма. Интересно, герои погибают, когда овсянки освобождаются из клетки… Что это? Смерть есть освобождение? Над этим тоже стоит поразмышлять …

Я с утра пошел в аптеку
и купил мыльнянку там,
а еще сухой калины
и рябины килограмм.
Топяную сушеницу
и конечно же чабрец,
кукурузных рыльцев ворох,
птичий горец наконец.
Льнянку с листьями брусники,
почки молодой сосны,
мяты, пижмы, цвета липы,
и кукушечкины сны.
Одуванчиковы корни,
можжевельника плоды,
и еще сто двадцать пачек
всяческой смешной травы.
Все принес домой – и в баке
тут же вместе заварил.
просто очень захотелось
чтобы запах лета был.

http://vkontakte.ru/video16654766_159816072

Кроме того, что говорили на дискуссии, запомнился момент с игрушкой от мексиканского друга, которая плакала. Этот стих и эта игрушка, мне кажется, олицетворяют большинство персонажей, которые несчастливы даже в своем счастье.

Нельзя не сказать и о втором главном герое – рассказчике. Человек с абсолютно другой жизнью, которая однажды пересеклась с жизнью тех двоих, маленькой искрой с Танюшей, которая сразу же и потухла. Но так или иначе, он был связан этой цепью любви. Он был последним носителем древних традиций мирян, и вместе с ним они ушли навсегда. Миряне перестали быть, когда он перестал быть. Вернее он унёс традиции в бессмертие. Сильно врезалась в память сцена, где его отец пишет стихи, про игрушку, которая плачет, когда в неё наливают воду. Становилось страшно, когда она издавала такие печальные звуки. А слезы будто прошли по её лицу кровавыми следами… Может быть, это было предупреждением о том, что случится дальше… Я не знаю…

И я думаю, что было бы очень некрасиво промолчать о музыке, которая была в фильме. Всегда к месту, всегда нужная, всегда красивая и всегда таящая в себе огромный смысл. Даже если в ней не было слов... Да, и стоит отметить то, что в фильме бесконечно мало слов. По крайней мере, мне так показалось. Они не перегружали картинку, а были всегда к месту и по делу. Только тогда, когда это было необходимо... Музыка и картинка прекрасно замещали слова…

Могу сказать одно, что фильм просто прекрасен. Легко и приятно смотреть, и есть над чем подумать!

Первое впечатление было уже сформировано благодаря трейлерам. Основное содержание я понял уже тогда, и оно не особо расширилось по ходу фильма. Но! Что странно – те нюансы, которые добавились, оказались настолько к месту, настолько нужны для восприятия, как если бы этот фильм был черно-белым без них. Само повествование поражает точностью выбора языка – как будто книга ожила перед глазами, и ее читает не просто закадровый голос, а непосредственный участник событий, переплетенный со своей книгой огромным количеством связей намертво, как бы каламбурно это ни звучало. Это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО тот фильм, который, при воспоминании о нем, вызывает все новые и новые мысли. Во-первых, это просто шедевральная работа оператора – эффект присутствия потрясающ просто, особенно (для меня) в моменте, когда они возле реки готовятся к ритуальному сожжению Танюши, после смывают руки в реке, и кажется, что ты можешь коснуться этой воды, помочь собрать пепел... Это настоящее мужское горе, которое, как я с самого начала понял, можно понять только в зрелом возрасте. И то не дай Бог.

Одним словом фильм можно выразить только так – миром правит ЛЮБОВЬ. Это выражается в светлой грусти, которая "не давит, а обволакивает, как мать", это видно в каждой нежной грустной улыбке главных и второстепенных героях, это поистине ВЫСОКИЕ ОТНОШЕНИЯ, без всякого смеха. Ну где еще можно увидеть, как муж и любовник дружно везут любимую ими обоими женщину предать огню, а потом реке, ведь это такой интимный ритуал?! Где еще увидишь, как гаишник, пропускает машину с мертвой "веретеницей", предсказывая дальнейшие действия, потому что "большинство еще помнит, что они меря" ?!

И ничего в нем нет пошлого, все сцены не то что невинны, а пронизаны любовью, занимаются ли люди ей с первыми встречными или сами с собой. Если вы меня сейчас правильно поймете – так можно выросшим детям показывать, КАК мама с папой любили друг друга, чтобы смогли появиться они. Такое, на мой взгляд, должно быть половое воспитание в школах.

И фразы... Фразы просто золотыми буквами вырезать: "половая распущенность как языческий обряд, дань предкам", "овсянки бросились с ПОЦЕЛУЯМИ в глаза, чтобы дать нам бессмертие", "меря никогда не топятся, это как обогнать всех по дороге в рай". Но самая запоминающаяся для меня фраза, не знаю почему: "Я напечатал эту книгу на спинах мертвых рыб".

Красивое кино!!! Оно учит нас, что любить надо учиться!

в этом фильме и есть история... в этом фильме и есть любовь... глубина мыслей, таинства обрядов, захватывающие стихи и музыка... очень интересный и своеобразный фильм. его хочется смотреть, его нужно смотреть! нужно знать историю, которая, к сожалению, умирает в наш век инновационных технологий.

отдельное спасибо Сухорукову... он, казалось бы, во второстепенной роли сделал фильм особенным, не похожим на другие. его глаза... в них вся жизнь меря, их угасающая культура, их прошлое...

спасибо за ТАКИЕ фильмы!