8 апреля 2010 года в российский прокат выходит новый фильм Киры Муратовой "Мелодия для шарманки" - грустная сказка о лишившихся матери детях, которые накануне Рождества бродят по городу в поисках отцов, а натыкаются на всеобщее равнодушие. С Кирой Муратовой, самой известной русскоязычной женщиной-режиссером, специально для "Недели" побеседовала Анна Федина (Vogue).

неделя: Кира Георгиевна, почему в качестве героев для своего нового фильма вы выбрали детей-сирот?

кира муратова: Да просто мне понравился сценарий Владимира Зуева, а он был о детях. Но дело было не в них, а в красоте, поэтичности самого текста. Это сказка, очень похожая на андерсеновскую. К тому же эта история, можно сказать, полностью противоположна моему предыдущему фильму "Два в одном". Там были сложные, извилистые вопросы, психологическая заковыристость, эротика, всякие пикантности. А эта картина о простых, прямолинейных вещах. Как говорил Лев Толстой, мы так много рассуждаем о сложностях, а еще столько не сказано о самом простом.

н: Когда "Два в одном" выходил на экраны, вы говорили мне, что разуверились в том, что искусство может исправить людей. Но разве "Мелодия для шарманки" не пытается заставить зрителей оглянуться вокруг и подумать о ближнем?

муратова: В прогресс и возможность как-то исправить человека я никогда особо не верила. Или просто не задумывалась об этом. А потом сама для себя сформулировала, что искусство есть искусство, жизнь есть жизнь, и они вертятся каждый по своей спирали. Наука, может быть, и развивается. Все остальное - нет. Ну какой может быть прогресс, если существовали Нерон, а потом Сталин? Получается, что, кроме формы, одежды, прикида, ничего не изменилось. Подобные завихрения истории - ярчайшее тому доказательство. Так что нет, я не ставлю себе задачи заставить зрителя о чем-то задуматься. Максимум, что я могу, это дать по голове себе. А надеяться, что я куда-то поверну зрителя, было бы слишком смело. Я даже не надеюсь, что смогу повернуть его в сторону кинотеатра, не говоря уж о каких-то душевных порывах. Я человек, воспитанный в идеологическую эпоху, когда мои фильмы клались на полку и ни о каких зрителях речи вообще не было. Надо сказать, что, когда советская власть ушла, ничего кардинально не изменилось. Мои фильмы по-прежнему смотрит очень узкий круг людей. Поэтому я ни к чему не призываю. Какие-то вещи меня привлекают, и я о них говорю, страдаю, пекусь, снимаю кино, но не ставлю себе масштабных задач. Даже снимая "Астенический синдром", я не верила, что он кого-то изменит или куда-то позовет. Хотя мне очень хотелось кричать во всю глотку о несчастных собаках, которых убивают на живодерне. Но это был бы глас вопиющего в пустыне. Нет, я не верю в прогресс.

н: При этом животные и дети - это те болевые точки, промахнуться по которым невозможно. Побитые собаки, голодные малыши обязательно вызовут слезы. Вы не ставили себе цели нас растрогать?

муратова: Для меня животные - это болевая точка, вы правы. Видимо, кроется во мне какое-то генетическое уродство, но я ощущаю свою вину за то, что мы, люди, вырвали животных из их естественной среды и стали над ними издеваться. Да, был у меня такой пунктик, который как-то латентно существовал, пока я случайно не попала на живодерню и пунктик не превратился в нечто гораздо большее. А по поводу детей болевой точки у меня никогда не было. Дети - это мы сами, просто на начальном этапе. Конечно, я люблю их и жалею, но не более чем взрослых. Так что, нет, снимая фильм о детях, я никого не хотела довести до слез, а уж тем более растопить сердца.

н: Вам самой на душе становится легче, когда вы заканчиваете и выпускаете в прокат фильм о том, что вас волнует?

муратова: Мне становится легче от самого процесса работы. Я люблю снимать. Во ВГИКе Сергей Аполлинариевич Герасимов привил мне эту привычку, будто в компьютер программу вложил, и вот я, запрограммированная, кручусь всю жизнь, пока есть силы и возможность. Кино - это то, что меня утешает и спасает. Оно заслонка, ширма, которой я отгораживаюсь от ужасов реальности. Искусство, оно же вообще придумано для того, чтобы человек мог испытать потрясение, сидя в мягком кресле у камина. У меня все то же самое. Писатель Сорокин на вопрос "Почему вы пишете?" ответил: "Потому что мне страшно". Точнее не скажешь. Пока ты занят делом, тебе некогда думать о том, что происходит вокруг.

н: Даже если у вас на площадке происходят ужасы, которые в жизни встречаются не каждый день?

муратова: Знаете, у актеров есть разные школы. Одни считают, что нужно все пропускать через себя, плакать, искренне страдать, а другие говорят, что надо просто уметь сконструировать и выразить нужные чувства, не испытывая их. Я явно отношусь ко второй группе. Свою работу я уподобляю действиям хирурга. Мое дело - холодный анализ, а если хирург во время операции будет жалеть своего пациента, то он его просто искромсает. Нет, конечно, я сочувствую детям. Но не детям-героям, которые мерзнут и голодают, а детям-актерам, которые работают уже двенадцатый час и страшно устали. Хотя я не буду спорить, если кто-то скажет, что это фильм о нежности и жалости. В самом начале картины, прежде чем мы знакомимся с главными героями, в электричке разносится колыбельная в исполнении Анны Герман, и старички со старушками очень трогательно друг с другом обращаются. Да и этих детей никто нарочно не обижает, просто каждый занят своими делами и, даже обратив внимание на сирот, очень быстро о них забывает. Такая уж у этих брата с сестрой судьба. Шарманка рока крутится независимо от обстоятельств. И если вернуться к началу нашего разговора, то давайте пофантазируем и представим, что кто-то из зрителей все-таки проникнется жалостью к героям. Но сколько продлится это его состояние? Час, день, неделю? Да, может быть, какое-то время он будет обращать внимание на бездомных людей и несчастных детей, но потом его все равно затянет круговорот событий, и он будет стараться поменьше смотреть по сторонам, чтобы не растрогаться.

н: Вас саму легко растрогать?

муратова: О да! Растрогать, разжалобить, породить во мне чувство вины может все что угодно. Причем бывают мелочи, которые врезаются в память и навсегда остаются укором. В идеологическую, как я ее называю, эпоху в Одессе было принято открывать дверь, не спрашивая, кто там. Мы были так бедны, что грабить нас было бесполезно, а значит, и бояться было нечего. Так вот в те времена по домам ходило множество нищих, которые стучались в квартиры и просили подаяние. Был день, когда я, вся измотанная какими-то хлопотами, пошла открывать дверь и, увидев очередного бродягу, разозлилась и перед его носом ее захлопнула. Он, бедный, даже сказать ничего не успел, только открыл рот, набрал воздуху, и я на этом вздохе его оборвала. Казалось бы, ерунда, ничего страшного не случилось, он пошел в следующую квартиру и там получил то, что хотел, но этот момент намертво врезался мне в память. Этот его вздох и мое хлопанье дверью... Такое бывает с каждым из нас, когда мы не позволяем себе испытать жалость, а потом чувствуем угрызения совести.

н: Такие эпизоды впоследствии попадают в ваши фильмы?

муратова: Конечно, ведь наша профессия предполагает, что мы замечаем или придумываем какие-то детали, которые потом крутятся в голове и рано или поздно находят свое место в картине. "Мелодия для шарманки" вся состоит из таких придумок и домашних заготовок. Причем не только моих. Очень многое в картину внес художник и мой соавтор Женя Голубенко. Например, момент, когда предприимчивые китайцы пересаживают в портшез застрявшую в пробке героиню Ренаты Литвиновой, это его идея. Такого в реальности нет, с другой стороны, сейчас столько разнообразных видов бизнеса, что подобная услуга вполне могла бы появиться.

н: Придумывала ли что-то Рената Литвинова для своей мини-роли в этом фильме?

муратова: Это нельзя описать словами. Она всегда придумывает, как будет играть. Она же замечательная актриса, и если ее правильно снимать, то в ее глазах можно увидеть столько всего, что все остальное, в том числе красота самой Ренаты, просто меркнет.

н: Вы любите повторять, что предпочитаете черно-белое кино, между тем последние ваши фильмы сняты в цвете, а "Мелодия для шарманки" вообще отличается необыкновенной яркостью красок. У вас изменился взгляд на мир?

муратова: Нет, это все вопросы к оператору Владимиру Панкову и художнику Жене Голубенко. Я не умею ставить свет, поэтому могу только постфактум оценивать результат. Как снята "Мелодия для шарманки" мне нравится.

н: Готовясь к съемкам, изучали ли вы жизнь бродяг?

муратова: Ну, всю теорию я изучила еще на съемках фильма по "Детям подземелья" Короленко. Я тогда перечитала массу очерков из жизни бродяг и досконально изучила материал. Это был мой последний доперестроечный фильм, на котором я больше всего погорела. В тот момент уровень бреда дошел до того, что не разрешалось показывать трудную жизнь бедняков, даже если действие происходит до революции. Им показалось, что картина вызовет ненужные ассоциации, и в результате меня выгнали с площадки к чертям, картину порезали, дали ей странное название "Среди серых камней" и положили на полку. А куски, которые вырезали, вообще зачем-то уничтожили.

н: Дело ограничилось теорией, и знакомиться с жизнью бездомных на вокзалах и в приютах вам не пришлось?

муратова: Главные герои "Мелодии для шарманки" еще не бродяги. Они дети из интеллигентной семьи, которые оказались без родителей и крыши над головой. Они станут бродягами, если им не помогут, но пока они просто сироты. Но есть в картине сцены, где брат и сестра встречаются с подростками, привычными к вокзалам и подворотням. Я хотела, чтобы в этих эпизодах снимались ребята из интернатов, но мы, отсмотрев немало кандидатур, в своих поисках потерпели фиаско. То ли плохо искали, то ли нам не повезло, не знаю. В результате мы сняли вполне благополучных, обыкновенных школьников, у которых не было опыта бродяжничества, зато был талант. Все равно эпизод, когда героев грабят, получился не таким эффектным, как мне хотелось, поэтому я постаралась его минимизировать.

н: Чем вы заняты в свободное время?

муратова: Думаю о том, что буду снимать дальше. А вообще последние два фильма несколько подкосили мое здоровье. Было много трудных съемок, ночных, зимних. Все это меня изнурило. Но Сергей Аполлинариевич Герасимов, когда я, замученная цензурой, спросила его, не стоит ли мне вообще уйти из режиссуры, ответил: "Да куда ты уйдешь! Кино тебя калечит, но оно же тебя и лечит". Так что я лечусь и думаю о новой картине. У меня есть тяга к деконструкции, поэтому я хочу сделать сборник короткометражек, которые по сюжету, теме, идее никак не были бы связаны, а объединялись бы только титром "режиссер Кира Муратова". Я вообще люблю этюдность. Например, проходя по улице, услышать, как кто-то играет гаммы. Хочется чего-то простого и понятного. Вообще зачем нужно придумывать историю на два часа, пусть историй будет много.

н: После учебы в Москве вы уехали в Одессу. У жизни вдалеке от столицы больше достоинств или недостатков?

муратова: По-моему, от перемены мест слагаемых ничего не меняется. Все самое главное в человеке - его принципы, переживания, открытия - находится у него внутри, и внешние обстоятельства не так уж важны. Когда однажды меня прогнали из Одессы и я попробовала снимать кино в Ленинграде, то поняла, что разницы никакой нет. Да, в Москве меня могут взорвать, а в Одессе мне может упасть на голову кирпич, но это дело случая. А то, что зависит от меня самой, останется неизменным. Так что, пожалуй, я и дальше буду жить в Одессе. Для москвичей я такой забавный раритет. Ехать к вам, чтобы там толкаться за место под солнцем, радости мало. Пусть люди, которые хотят, чтобы я снимала кино, сами приезжают ко мне. Слава Богу, они пока это делают.

н: В вашей коллекции наград три "Ники", несколько призов "Кинотавра" и недавно врученный вам украинским президентом орден Ярослава Мудрого V степени. Где вы храните все это богатство?

муратова: На этажерке, с которой, честно говоря, весьма редко стираю пыль. Правда, последняя "Ника" хранится у продюсера фильма, потому что он еще молод и не потерял страсть к коллекционированию. А мне не жалко, к наградам я отношусь благосклонно, но спокойно. Хотя на церемонии присутствовать всегда волнительно: чувствуешь себя ребенком на новогодней елке, который с замиранием сердца ждет, получит ли он заветную куклу или дело ограничится шоколадкой. Вообще меня в жизни столько ругали, что я закалилась и теперь меня почти невозможно огорошить. Пока запрещали картины, я думала: "Ничего, лишь бы кино давали снимать". А знаете, мне даже нравилось, что мои фильмы лежат где-то в подвале, как брильянты и изумруды в пиратском сундуке.

О чем фильм "Мелодия для шарманки"

10-летняя Алена (юная актриса Елена Косюк на Московском кинофестивале получила приз за "Лучшую женскую роль") и 6-летний Никита (Роман Бурлака) после смерти матери должны были разъехаться по разным приютам, но сбежали. Решили никогда не расставаться и отправились на поиски своих отцов. Вокзал, казино, дом для работников филармонии и шикарный торговый центр - разрезая серую равнодушную толпу, которую камера Владимира Панкова предпочитает наблюдать сверху, дети раз за разом обретают надежду и так же последовательно ее лишаются.

Фильмы о несчастных детях в нашем кино появляются редко, зато успеха добиваются почти наверняка. "Итальянец" Андрея Кравчука даже выдвигался от России на "Оскар", а "Волчок" Василия Сигарева стал чуть ли не самым громким фильмом прошлого года. Разделит ли их судьбу "Мелодия для шарманки", трудно сказать. Мудрая Кира Муратова смотрит на историю детей-сирот не как взрослый на малыша, а откуда-то из поднебесья, позволяющего рассмотреть всю картину целиком. И оказывается, что дело не в человеческой жестокости и равнодушии (Алене и Никите регулярно встречаются добрые люди), а в том, что называется "не судьба" или "что такое не везет". Не везет - это попасться за кражу булки в магазине, где богатенькие клептоманы, заранее оплатив развлечение и усыпив бдительность охраны, набивают карманы деликатесами.

Но факт, что за героями кто-то все-таки наблюдает, оставляет призрачную надежду на хеппи-энд. Как-никак, действие фильма происходит под Рождество, начинается он с открытки, изображающей избиение младенцев царем Иродом, а заканчивается мизансценой в стиле "Дары волхвов". Даром, что волхвами Муратова назначает бригаду строителей.

http://www.inedelya.ru/movies/article10250

Фильмы Киры Муратовой нужно смотреть снова, как перечитывают роман. Многое, важное, с первого раза не ухватишь.

Фабула проста, как душещипательный романс. Тему замерзающих в Рождество детишек уже пропевали и Гюго в детской версии "Козетты", и Андерсен, и Достоевский, и Диккенс. Муратова отягощает мотив святочностью детей: после смерти брошенной отцами мамы они сбежали, ибо их хотели разлучить, а мальчика отдать в приют для даунов. Здесь от нагромождения детских мучений ком в горле уже не оставит вас никогда.

Но при запредельной сентиментальности фабулы картина лишена сантиментов. Муратова хорошо знает, что такие нагромождения мук напоминают о попрошайках в электричке. И с электрички хладнокровно начинает. И сразу устраивает парад немытых монстров, гротескных близняшек и визгливых колядок, задавая четкую интонацию абсурда застарелого и нескончаемого, который скорее забавен, чем трагичен.

Она игнорирует все типы повествования, кроме линейного. Ей нужны не актеры, а натурщики. И она превращает в натурщиков всех, кого снимает: от детей, топорно повторяющих режиссерский показ, до народного артиста Табакова. При этом Табаков продолжает охотно у нее сниматься. Рената Литвинова играет у нее свои лучшие роли именно потому, что она по природе скорее натурщица, чем актриса.

Муратова любит повторять фразы, словно заело пластинку. Любит снимать одну сцену с разных точек, повторяя ее как для тупых. Она и не обольщается. Не зовет зрителя в единомышленники, не приглашает сочувствовать. Просто швыряет нам пригоршнями образы мира, который ей категорически не нравится. И мы не нравимся тоже.

Тоска та же, хотя жизнь в ее фильмах заметно меняется вместе с жизнью вокруг

Нимало не заботясь о зрительском комфорте, она никуда не торопится. Новый фильм длится два с половиной часа. К концу обнаруживаешь, что ты уже забыл о раздражении и что образы этой кунсткамеры теперь укоренились в тебе навсегда. В этой глубине и цепкости проникновения Муратова почти не знает себе равных, а если знает, это будут художники уровня Феллини в кино или Босха в живописи.

Ее антиподов в кино гораздо больше. Их объединяет расчетливость построения фильмов - спонтанная, как у Балабанова, или кокетливая, как у Сокурова. Муратова никаким расчетом не озабочена. Она снимает кино только так, как чувствует. Не терпит логики: ей диктует наитие.

Все фильмы Муратовой словно продолжают одну шарманочную мелодию. Всё со всем рифмуется, всё во всем откликается. Глаза собак, с тоскливой надеждой смотревшие на нас в "Астеническом синдроме", в новой картине аукнутся в глазах никому не нужных детишек. Тоска та же, хотя жизнь в ее фильмах заметно меняется вместе с жизнью вокруг. Теперь вот настала пора тотальной жратвы: за зеркальными стеклами богатых окон люди беззвучно пожирают окорока и торты, покупают ненужный антик, и нищие, копаясь в мусорных баках, рассуждают о грехе "гортанобесия". Необычно много отсылов к церковным обрядам и догмам, цитат из Писания, всегда поданных с нескрываемой издевкой и тут же опровергаемых реальностью. Здесь ни один интерьер, ни одно название улицы не случайны - от стены супермаркета, заклеенной, как ликами, глумливыми физиономиями муратовских актеров, до названия Успенского переулка, куда стремятся и никогда не доберутся маленькие герои. Автор открыто смеется над современниками, которые ударились в святую веру, но от этого стали только карикатурнее. Как старая песня про воробушка-звоночка обещала несбыточное счастье, так и обуявшая всех молитва обещает рай, в который никто не верит. Люди лгут себе и друг другу, привыкли к лжи, ложью живут и ее уже не замечают, как не замечают отравленного воздуха больших городов, - просто потихоньку вырождаются.

И потому Муратова ни к кому не взывает, не надеется пробудить уснувших и не рассчитывает на чье-то действенное сострадание. Она знает, что зритель ее фильма, в жизни изрядно отупевший от нескончаемой лавины негатива, в лучшем случае уронит слезу, но, встретив на улице первого же мальчонку у мусорной кучи, поспешит мимо, а на вопрос-мольбу ответит испуганно: я не знаю, я ничего никогда не знаю. Она понимает - и это понимает уронивший слезу зритель, - что только в сказке про доброго боженьку можно семью хлебами и рыбкой накормить четыре тысячи страждущих, а в жизни кормить себя должно общество. То есть страна чувствующих, думающих, хорошо обученных и дееспособных.

Но в мире, где чувствуют одни, думают другие, а дееспособны третьи, концы с концами не сойдутся никогда. Общества в таком мире не бывает. Сострадание в нем дырявое, как сито. И дети легко засыпают, всеми забытые, под воздушными шариками щедро подаренной им надежды, - навсегда.

Валерий Кичин (блог автора) "Российская газета" - Федеральный выпуск №5151 (72) от 7 апреля 2010 г.
http://www.rg.ru/2010/04/07/muratova.html

...По заснеженным улицам Киева, заглядывая в чужие благополучные окна, бродят в поисках отца голодные и холодные дети, брат и сестра. После смерти матери они бежали из дома из опасений оказаться в разных приютах. Сказать, что в радостной предрождественской суете никому нет до них дела, будет преувеличением. Беспризорных детей с нарочито выбеленными Муратовой страдальческими лицами как будто нет; их никто не замечает, как призраков.

Много лет назад, во времена перестройки, Кира Муратова сняла «Астенический синдром», знаменитый свой фильм-диагноз. В «Мелодии для шарманки» она снова убийственно точно ставит диагноз нашему первобытному обществу потребления. Это общество вконец ожлобилось и одичало, утратило последние моральные ориентиры и окончательно разучилось отличать подлинное от мнимого. В этом обществе дети, работающие профессиональными попрошайками и «озвучивающие» тот же текст, что и реальные сироты, имеют гораздо больше шансов получить милостыню. А зажравшиеся клиенты супермаркета, ради развлечения ворующие с полок деликатесы, пользуются безнаказанностью в отличие от несчастной сестрицы Аленушки, которую, похоже, упекут в колонию за попытку стащить для голодного брата буханку хлеба... Но самое страшное то, что бедняки не оказывают больше друг другу поддержки, а напротив, норовят украсть у более несчастного, пнуть и избить слабого.

Все это безутешное содержание Муратова предъявляет вовсе не в форме обличительно-публицистической пощечины. Наоборот, в качестве жанровой рамки Муратова выбирает... «святочный рассказ», принципиально нереалистичную по форме рождественскую сказку «по мотивам» тех, что писали Диккенс и Андерсен. А рождественская история невозможна без волшебства. И оно случается, когда персонаж Олега Табакова, приметив замерзающего мальчика, присылает за ним свою жену (Рената Литвинова), выступающую в функции глуповатой сказочной феи. Но свидания с феей не состоится. В жизни некоторых людей чудес не случается, настаивает трезвая и жесткая Муратова. В то время как жизнь других - сплошная сказка. Искать справедливости бессмысленно. Так же, как обижаться на судьбу.

Стас ТЫРКИН — 08.04.2010 Комсомольская правда
http://www.kp.ru/daily/24470.4/629052/

"Мелодия для шарманки" запущена в российский прокат в скромном арт-хаусном формате с почти годовой паузой после премьеры на ММКФ. Сыгравшая беспризорную девочку Лена Костюк получила приз. Казалось, все, кому надо, даже не видя фильма, свой интерес к нему удовлетворили. Однако, как и любая картина Киры Муратовой, она просто обречена, чтобы стать событием, убежден АНДРЕЙ ПЛАХОВ.

Ведь даже те фильмы режиссера из Одессы, которые были запрещены в свое время, удивительным образом вернулись, прославились, а некоторые стали репертуарной телеклассикой. "Мелодия для шарманки" выходит в Москве в сопровождении муратовской ретроспективы, и особенно важно, что среди прочих показывают некогда изуродованную цензурой ленту "Среди серых камней", поставленную по мотивам прозы Короленко. Именно там истоки темы, к которой режиссер теперь возвращается.

Фильм заставляет нас совершить долгое и мучительное путешествие вместе с двумя детьми — сводными братом и сестрой, которые пускаются в него после смерти матери, чтобы их не разослали по разным интернатам, в поисках своих отцов. По дороге они встречаются с разными, более или менее эксцентричными людьми, некоторые даже совсем не злые, просто заняты своей жизнью и на детишек им наплевать. Маршрут путешествия, проходящий через храмы потребительской цивилизации — супермаркеты, казино, новогодние ярмарки тщеславия, становится все более и более тупиковым, превращаясь в подобие апокалиптической одиссеи "Страны приливов" Терри Гиллиама или того похуже.

Кира Муратова успешно навязывает нам волну своего изменчивого настроения. То она изводит глобальным трагизмом "Астенического синдрома" и язвит мрачным сарказмом "Трех историй". То, словно сжалившись, услаждает вполне безобидными "Увлеченьями" и забавляет водевильностью "Настройщика". Имеет право, в конце концов, менять эмоциональный тонус, иногда даже в рамках одного фильма, собирая его из разных запчастей. Может уже, как Джоконда, сама решать, кому нравиться, кому улыбаться, а кому состроить рожу.

Новая работа в этом смысле не похожа на прежние. В длинной, почти трехчасовой картине мало полутонов и меньше, чем обычно, смешных подвохов. Есть обычные муратовские штучки — вроде двух облезших существ в электричке, которые нежно гладят друг дружку по плешивой голове: это близнецы-братья, а рядом такие же женские клоны, все они — братья и сестры. Однако в этих штудиях человеческой фауны нет больше вызова и драйва, и смотрятся они как бы данью неизбежному: ну не может Муратова хоть боковым зрением не углядеть этих бесконечно нелепых представителей народонаселения. Они тут как тут, вечные персонажи густонаселенной одесской улицы с их характерным южным прононсом — вечные, хотя и еще более суетливые в соответствии с меркантильным духом нашего времени. В другом фильме режиссер посмеялась бы над ними, добродушно или злобно, в зависимости от настроения. Но не в этом: тут уже вовсе не до какого смеха.

"Мелодия для шарманки" — редкий даже для Муратовой шедевр тотального пессимизма и категоричного морализаторства. В "Трех историях" героиня Ренаты Литвиновой, убийца в белом халате, меняла его на кроваво-красное платье и заявляла афоризмом из собственного сценария: "Я ставлю этой планете ноль". Теперь оценка совсем зашкалила: может, минус один, может, минус бесконечность. Самыми отвратительными персонажами на этом празднике жизни оказываются престарелый холеный богач и его "неземная" подружка, которой он хочет в согласии с ее желанием подарить "сказочного мальчика", то ли из Андерсена, то ли из Диккенса.

Как и предыдущая лента Муратовой "Два в одном", эта разыгрывается под Новый год. Но там заснеженный город был похож на театральную сцену, Алиса, девушка в стране чудес, аккуратно вела трамвай и ела прямо за рулем украденную икру, а в вагоне дремали два Деда Мороза. Здесь же атмосфера рождественской сказки настолько вывернута наизнанку, что к середине фильма начинает просто физически подташнивать.

Чтобы засвидетельствовать переоценку ценностей, Муратова собирает под одной крышей нового проекта своих актеров — Нину Русланову, Наталью Бузько, Георгия Делиева, Ренату Литвинову, Олега Табакова. Это такой знаковый кастинг: есть даже сцена, где наряженная феей Литвинова едет в торговый центр, а там готовится какая-то новогодняя акция с участием звезд, То есть артисты еще и играют артистов этого рождественского макабра, в котором вовсе ни с какой не с иронией, а с неприкрытой ненавистью говорится о лживой благотворительности и полном равнодушии, которое стало нормой существования.

Нигде еще Муратова так не вычитывала человечеству — даже в матерном финале "Астенического синдрома". Закрадывается даже мысль, не задумала ли она глобальную оплеуху, чтобы проститься таким образом с кинематографом, бессильным изменить мир. Да, мы такие, и мы принимаем эту пощечину — поделом. Хотя втайне хочется верить, что настроение изменится и Муратову еще посетит легкая муза.

Газета «Коммерсантъ» № 62 (4362) от 09.04.2010
http://www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=1350603&NodesID=8

Почти через год после премьеры в прокат выходит «Мелодия для шарманки» Киры Муратовой. Никита Елисеев пишет о своем понимании режиссера и ее нового фильма.

Муратова и Балабанов

Блестяще разбирается в творчестве Киры Муратовой и разбирает творчество Киры Муратовой Манцов. Он же и обнаружил ближайшего «сродственника» Муратовой. Балабанов, разумеется. Есть одна идеологическая черта, отделяющая Балабанова от Муратовой, но она для Манцова, синефила и знатока кино, не важна. Штука в том, что Балабанов — cкажем так, «консервативный революционер», «милитаристский почвенник», а Муратова — коммунистка, красная. Бывают и бывали периоды, когда совместная ненависть к обществу потребления, к сытым мещанам и «гнилой демократии» стирает различия между «консервативными революционерами» и просто революционерами. Самый яркий, но самый неизвестный тому пример: Карл Радек на открытии IV конгресса Коминтерна, предлагает почтить память нацистского подпольщика, Шлагеттера, расстрелянного в Руре по приговору французского военного трибунала. И зал встаёт. Шлагеттеру была посвящена драма Ганса Йоста. Одну фразу из этой драмы любил цитировать Геббельс: «Когда я слышу слово „культура“, я хватаюсь за револьвер». Эта фраза может быть поставлена эпиграфом к фильмам как Муратовой, так и Балабанова.

При этом надо оговорить, если по отношению к Балабанову обозначение «консервативный революционер» или «милитаристский почвенник» — неточная метафора, то по отношению к Муратовой «коммунистка» — абсолютно точное определение. Единственная её надежда — на пролов (как у Оруэлла). (Любопытно было бы посмотреть, кстати, как экранизировали бы Оруэлла «1984» или «Памяти Каталонии» Муратова и Балабанов. Хотя Балабанова вряд ли заинтересовали бы воспоминания солдата испанских троцкистских вооружённых формирований. Для него-то настоящие герои — солдаты Франко, сражавшиеся за церковь и короля. И тоже неизвестно: английский парень с пулей в горле, скрывающийся от испанского и советского НКВД в городе, который он приехал защищать и защищал — в общем, его тема).

Любопытно, что у Муратовой пробивается надежда и на очень богатых. У них как раз есть ресурс человечности. Главный враг Муратовой — средний класс. Обслуга богатых. Те, кто чуть выбился из нищеты. Для настоящих нищих это — Эверест, но для настоящих богачей — так … холмик. Вот в них никакой человечности. Отсюда — сцена с тётенькой в шапке, которая в начале «Мелодии для шарманки» крадёт у детей пятисотенную заграничную банкноту. А что ей делать? Разменять деньги и отдать этим странноватым соплякам? Да их убьют с такими кипюрами… Взять малышей с собой? (Это жест. Но на этот жест способен по-настоящему богатый человек. Он потому и богат, что способен на неординарные, лихие жесты. Может рискнуть). Сдать детей в социальную службу? Ага… Они оттуда-то и сбежали. Тётенька принимает единственно правильное для её слоя решение. Просто забирает у детей деньги. Вот за это-то Кира Муратова этот слой и ненавидит настоящей горьковской ненавистью. Никакого прощения. Калёным железом, плевком в глаза.

Жёстким подчеркиванием — голодные, брошенные дети, мимо которых вы спешите праздновать Рождество — ваши дети, дети вашего социального слоя. При всей своей гротесковости Муратова умело фиксирует социальное происхождение детей. Это — дети интеллигентов; они — нищие, странноватые, у них некоторые нарушения в психике, но речь у них грамотная; они верно используют «взрослые» слова, они могут читать английские буквы. Повернись по-другому судьба, словно бы говорит Кира Муратова, интеллигентному зрителю, и, упаси, конечно, бог, но и ваш ребёнок может оказаться на улице, и сквозь окна будет смотреть, как прыгает по комнате счастливая девочка в костюме ангела. Социологический, материалистический, ну да, коммунистический подход.

Отсюда же, из коммунизма Муратовой, её совершенно особое отношение к христианству. Когда-то давно прадед нынешней кинозвезды, «красный поп», расстрелянный в 1934 году теми, чью победу он искренно и бескорыстно приветствовал, отец Александр Боярский в своей книге «Христианство и демократия» совершенно верно написал: «Диктатура пролетариата есть Евангелие, написанное атеистическими чернилами». Очень глубокая и жуткая мысль. «Атеистические чернила» означают отсутствие в мире искупления. «Мне отмщение и аз воздам» в этом мире не работает. Воздам я, чекист с револьвером, или Данила Багров с обрезом, или режиссёр с кинокамерой. Я — Страшный Суд этого мира, в котором голодные дети замерзают насмерть.

Ангелы в городе

Отсутствие искупления в фильмах Муратовой (и Балабанова) — самый сильный их элемент. Для них великий финал феллиниевских «Ночей Кабирии» — не более, чем сентиментальная сопля, волящая опровержения. Помните, этот финал? Кабирию ограбили, чуть не убили… Обманули. Она идёт по дороге, плачет. Её обгоняет весёлая компания на мотороллерах. Девушка из этой компании кричит Кабирии что-то вроде: «Поздравляю», или ещё что-то нелепо-ободряющее… Кабирия отвечает: «Граци, сеньора» и … улыбается… Этот в полной мере христианский финал немыслим ни для Балабанова, ни для Муратовой. Подозреваю, что в фильме у Балабанова Кабирия просто вскинула бы обрез и тут же порешила бы всех весельчаков. В случае с Муратовой и подозревать нечего, поскольку в «Мелодии для шарманки» она жёстко и умело возразила Феллини.

Мальчик Никита, замерзающий, голодный, полубезумный, бредёт по городу. Его ведёт интуиция, инстинкт, он вот-вот сейчас спустится в подземный переход и встретит своего отца, уличного музыканта. Бац, весёлая, добрая, сытая, праздничная компания… Ой, какой мальчик, ой, просто ангел! Ангелу — воздушные шарики, чмок, чмок… Умилились, дальше потопали… Ангел, на то и ангел, что ведёт себя по-ангельски, по-христиански, по-феллиниевски. Не бьётся в истерике, не кричит: «Да меня только что избили, обидели, выгнали, разлучили с сестрой, я один в этом городе, я сдохну скоро от голода и холода…» Ангел берёт шарики, поворачивается и уходит от того места, где мог встретить своего отца и спастись от гибели. Улыбка Кабирии в этом фильме — не знак искупления, а знак гибели. Сцена эта важна в теологическом, если можно так выразиться, смысле. Поэтому в этой сцене произносится ключевое для фильма слово: ангел. Потому что фильм этот про путешествие двух ангелов в богатом, грешном городе… Если найдётся хоть один праведник, который приютит двух странных, слабых, полубезумных детей, то город спасётся; если — нет, то городу — кирдык.

Сцена эта важна и в формально-эстетическом смысле, поскольку по ней видно, как здорово владеет Кира Муратова приёмами ненавистного ей коммерческого кино. В особенности, самого благородного из жанров коммерческого, условно говоря, голливудского, кино — фильма нуар. Если бы она хотела, она вполне могла бы снимать и нуар, и комедии. Сцена в казино тому яркий пример. Но она не хочет… Её отношение к тому, что очень условно можно назвать «Голливудом», очень напоминает отношение Франца Кафки к сказке. Ненависть. Отталкивание. И как Кафка только то и делал, что писал анти-сказки, так и Муратова только то и делает, что снимает анти-Голливуд. Именно «анти-». Не другое, внеположное, но возражающее в той же плоскости. Чего стоит появление доброй феи в сказочном платье в супермаркете… Это ж Голливуд чистой воды! Вот сейчас добрая фея с волшебной палочкой обнимет мальчика-сиротку, дождётся его сестрёнку, и будут они жить-поживать и добро, заработанное мужем феи, проживать. А фиг вам, дорогие зрители… Не встретит фея никакого мальчика… Фее будут доверены самые страшные слова во всём фильме, прямая цитата из горьковского «Клима Самгина»: «А был ли мальчик? Может и мальчика никакого не было?» Похоже на цитату из Достоевского, как и гоголевское: «Полюбите нас чёрненькими, а беленькими нас всякий полюбит» похоже на Достоевского, но это — Горький.

Горький Голливуд

Горький здесь не с ветру взят. Горький — самый близкий автор для Муратовой. В «Мелодии для шарманки» это в особенности видно. На первый взгляд фильм этот осовремененная экранизация «Мальчика у Христа на ёлке» Достоевского. Но это «Мальчик у Христа на ёлке», прочитанный материалистическими, атеистическими глазами, то есть глазами Горького. В середине фильма скороговоркой перечислены все литературные предшественники «Мелодии для шарманки». Богатый праведник объясняет своей жене по телефону: «Ну, такой мальчик, ну из Диккенса, Достоевского…» Горький не назван, именно потому, что слишком близок. Остальные поименованы по понятной социологической причине. Рождение капитализма возвращает в XIX век, значит, актуальны становятся все писатели XIX века, писавшие о несчастных, бедных, униженных и оскорблённых; в частности, о голодных, нищих, интеллигентных (что важно) сиротах, бродящих по большому, богатому, в лучшем случае, равнодушному, в худшем, враждебному им городу. Другое дело, что сделано это без того напряжения, что делало произведения этих писателей бестселлерами. Художническое напряжение здесь направлено в другую сторону — не привлечения зрителя, а принципиального и почти оскорбительного его отталкивания.

Здесь важнейшая формально-эстетическая черта, отделяющая Муратову от Балабанова. Балабанов заинтересован в зрителе. В его художнический инстинкт вписано: зрителю должно быть интересно. Он и «Замок» Кафки экранизирует захватчиво, детективно. Антисценарий. Учился-то он у Алексея Германа, представителя той удивительной, право же, породы режиссёров, к которой принадлежит и Муратова. В их художнический инстинкт вписано полное и исчерпывающее презрение к зрителям. Их дело снять хороший (по их представлениям) фильм. А то, что во время демонстрации этого фильма после первых же 20 минут ползала хоть Каннского кинофестиваля, хоть кинотеатра «Победа» в городе N, как метлой выметет, это их не колышет. Зато те, кто останутся, будут раз по тридцать пересматривать их фильмы. Розановская стратегия. «Я с читателем не церемонюсь. Пошёл к чёрту!» Если читатель (и зритель) после такого «приглашения на казнь» остаётся, то он — мой.

Анти-Рождество

Исчерпывающий пример такой стратегии — финальная сцена фильма. То есть, можно привести и массу других примеров, например, эстрадная, утрированная, анти-станиславская игра актёров. Что-то вроде декораций в фильме Поланского «Пианист». Дескать, да вам и без того жутко, хотя я декорации выстроил гетто, а если бы я совсем к «жизненной правде» приник, что с вами бы было? Так и здесь. Артисты наигрывают. Да, если бы они не наигрывали, вас бы и вовсе затрясло. Скажите, спасибо, что я вам этой утрированной игрой артистов напоминаю: фильм, искусство, гротеск, вам же от этого спокойнее. Или нет? Впрочем, здесь я, может, и ошибаюсь. Табаков-то не наигрывает и вписывается в гротеск Муратовой вполне органично.

Можно привести и другой пример манифестации такой стратегии. Вонючая бомжиха на вокзале, которая поёт прекрасную украинскую песню. Её гонят, мол, воняешь… Вот это и есть моё искусство, словно бы говорит, Кира Муратова. Вот это — тот самый револьвер, заряженный вонью, поднятый против вашей чистенькой культуры, получите. Однако же эта манифестация достаточно динамична и эстетически безукоризненна.

Финальная сцена — подчёркнутый удар по зрителю. Жёсткий и точно рассчитанный. Строительные рабочие находят труп замёрзшего ребёнка. Над ребёнком — гроздь воздушных шариков. Открытое окно, в которое сыплет рождественский снег. Рабочие застывают над мёртвым ребёнком. Немая сцена в точности копирует многочисленные изображения поклонения пастухов, что вписано в теологический смысл фильма. В начале мальчик находит картинку «Избиение младенцев». Бережёт её, носит с собой. Почему? Потому что фильм о современном «избиении младенцев». Этот мальчик, убежавший из детдома со своей сводной сёстрой в поисках отца, странный, не от мира сего, может стать спасением сего мира. Не хочется писать «мессия», уж больно слово … обязывающее, но (придётся применить вульгаризм) типа того. И вот он гибнет. Анти-Рождество. Поздравляю вас, современные ироды, вам удалось то, что не удалось Ироду древности, убили ещё в младенчестве, не дали дорасти до 33 лет.

Над ним склоняются «пастухи», простые, рабочие люди. Они поклонились бы ему живому и спасли бы живого, а так кланяются мёртвому. Сцена — очень красивая. И в ту же секунду, когда зритель соображает: «Поклонение пастухов», один из рабочих начинает икать. Если бы он икнул один, два раза, это было бы необходимым противовесом неожиданно олеографически красивой сцене. Но он икает бесконечно долго. Как бесконечно долго бьёт кирпичом по лицу человека Жан Габен в жутком фильме Марселя Карне «Набережная туманов». «Ударь раз, ударь два, но не до бесчувствия же», — говорили старые артисты про чересчур сильно действующие приёмы искусства. Муратова бьёт до бесчувствия. Всё тот же револьвер, поднятый против культуры. Не нравится? Анти-эстетично? Дурновкусно? Противно? А то, что маленькие дети (они могут быть и вашими детьми) замерзают насмерть в вашем городе — нравится? Не дурновкусно? Не противно? Получите… А я хочу, чтобы вам от этого фильма икалось, как икается вот этому парню. Такой вот у меня — катарсис… Ну, в общем-то, икается.

Никита Елисеев
http://seance.ru/blog/melodia-sharmanka

Премьера фильма Киры Муратовой «Мелодия для шарманки» состоялась в июне прошлого года на Московском фестивале. Несколькими днями позже исполнительница одной из главных ролей, 12-летняя Лена Костюк, получила Серебряного Георгия за лучшую женскую роль. Сегодня новый фильм Киры Муратовой выходит в прокат.

Алена (Лена Костюк) и Никита (Рома Бурлака) – сводные брат и сестра. После смерти матери их отправили в приют, откуда решили развезти по разным детдомам. Дети не хотят разлучаться и убегают в поисках отцов. Два с половиной часа экранного времени (которое в жизни равно одним суткам) дети путешествуют по рождественской земле, встречая самых разных людей, которые – все без исключения – черствы и бездушны. Калейдоскоп лиц, среди которых много известных – Олег Табаков, Рената Литвинова, Георгий Делиев, Жан Даниель, Наталья Бузько, Нина Русланова, крутясь в завихрениях рождественской метели, постепенно складываются в цельную картину, застывают в сознании брейгелевским полотном, из которого не сразу и вспомнишь детали.

Из «положительных» персонажей здесь лишь бомж-философ (Георгий Делиев), вещающий библейские истины дурным голодным голосом, да юродивая в лохмотьях с вокзала, раздражающая пассажиров скрипучим пением (Нина Русланова). Последняя – это, вероятно, то будущее, что ждет девочку Алену, если ей удастся выжить да не сгинуть по молодости от кинжала пьяного сожителя. Положительными этих персонажей тоже можно назвать лишь условно, их главная добродетель в том, пожалуй, что они явного зла окружающим не делают.

На постсоветском кинематографическом пространстве осталось два режиссера, обладающих собственным неповторимым художественным почерком, – Алексей Герман и Кира Муратова. Почерк Муратовой всегда узнаваем и, хотя он не всегда изыскан, но предельно ясен и разборчив. Ее достаточно извилистые коридоры формы ведут в одну-единственную точку, где прочно гнездится один главный смысл. Этот смысл у нее тоже почти всегда один – катастрофическое несовершенство мира. И при всем том Муратовой совершенно не свойственны назидательность и морализаторство. Она не хочет никого ничему учить, у нее – и это действительно огромная редкость для всякого художника – на первом, на главном месте – боль. Она умеет сделать так, чтобы мы эту боль услышали.

В «Мелодии для шарманки» приемы, с помощью которых режиссер заставляет нас слушать боль, не то что не новы – выйди они из любых других рук – и сразу бы получили эпитет «затасканные». И то правда – казалось бы, что может быть банальнее, чем противопоставить сытое довольство и голодные муки с помощью ярко освещенного квадрата окна, в окне – наряженные дети, стол с яствами, сверкающая елка? А по эту сторону – наши герои с темными кругами вокруг голодных глаз... Старо, как сам кинематограф. Муратова не боится показаться банальной, она вообще ничего никогда не боится, у нее как у настоящего художника есть рецепт: добавь своей, неповторенной и неповторимой интонации – и откроется новая грань старой, как сам кинематограф, мысли. И Муратова добавляет. Она добавляет тишины. Весь мир замолкает, обрушивается в безмолвие, когда дети видят за окном своих наряженных сытых сверстников. Вся сцена проходит в оглушительной тишине. Ни музыки (в остальное время в фильме звучит Земфира), ни скрипа снега, ни детского всхлипа. Мира, кроме как за этим окном, не существует.

Кира Муратова умеет сделать почти невозможное – она знает, как можно заставить полюбить то, что тебя раздражает. Это своего рода игра – она нанизывает одно несовершенство на другое и, пока ты морщишься от тошноты, увенчивает сверху эту пирамиду неожиданной макушкой – и вместо тошноты вдруг появляются слезы. Оба главных героя, детки-сиротки, надо признать, малосимпатичные. Нелепая толстая девочка с неприятными манерами, в нелепом синем пальто, мальчик – капризен и неопрятен в чужой рваной куртке. Разговаривают по-муратовски монотонно, повторяя фразы по нескольку раз, и видит Бог – полюбить их решительно невозможно. Впрочем, у нас так замусорены мозги стараниями адептов «доброго кино», что еще чуть-чуть – и начнем петь с их голоса. Никто не обязан любить. Любить всех способен только Господь Бог. Нам бы научиться жалеть.

Только Муратова не слишком нас обнадеживает – последняя сцена ее рождественской сказки недвусмысленно дает понять, что будущего вообще-то нет. Мальчик Никита, забравшись на чердак и найдя там деревянное корыто, укладывается в него спать. Утром пришедшие на работу в строящийся дом гастарбайтеры находят в корытце детский трупик. Корыто – это ясли. Гастарбайтеры – волхвы. Вместо новорожденного волхвы приветствуют новопреставленного. Тот, кто мог принести миру спасение, умер. Больше ждать нечего.

Независимая 2010-04-08 / Екатерина Барабаш
http://www.ng.ru/culture/2010-04-08/8_melody.html

В прокат вышла «Мелодия для шарманки» Киры Муратовой — тягостная история о мытарстве двух сирот, из которой становится понятно, почему в сегодняшней жизни невозможен счастливый сказочный финал.

Сразу предупредим: «Мелодию для шарманки» Киры Муратовой смотреть непросто. Длинное кино — картина длится больше двух с половиной часов – вообще смотреть сложно, но еще тяжелее, когда практически все это время в кадре беспрерывно страдают дети. И тем не менее, будьте уверены, фильм того стоит.

Кино Муратовой как хороший толстый роман. Прочитав один раз и уже зная содержание, в нем можно копаться снова и снова, изучая ранее не замеченные детали и третьестепенных персонажей, появляющихся в повествовании лишь ради пары крохотных реплик. Как во время чтения получаешь удовольствие не только от интриги, но и от смакования литературных виньеток или остроумных авторских ремарок, так и в муратовском кино ловишь кайф от мелких сценок и вроде бы случайных диалогов, которые сливаются в занятный макабрический этюд.

Пусть немного театральный, но ведь то, что жизнь — театр, замечено так давно, что даже неловко напоминать.

Вокзал, супермаркет, казино – любое место Муратова с одинаковой легкостью превращает в подмостки для очередной трагикомедии, ведь каждый уголок городского пространства обладает своей удивительной и неповторимой фауной. Вот раскинувшиеся в немыслимых позах пассажиры спят в привокзальном зале ожидания, вот мушиный рой людей, синхронно болтающих по мобильному телефону, вот сладкоголосая бомжиха, вот увлеченный рулеткой бандит, а вот пожилая пара, разговаривающая оперными ариями («Ты наступила в говнооо-о», – поет муж, галантно подавая спутнице руку). Все они одинаково интересны, никто из них не лучше и не хуже, как в глазах энтомолога таракан ничуть не лучше моли, – это не те категории, в которых их можно сравнить.

Что же касается сюжета, то «Мелодию для шарманки» тянет назвать современной вариацией «Девочки со спичками» Андерсена или, если хотите, «Мальчика у Христа на елке» Достоевского.

Никита и Алена (Елена Костюк получила за роль приз ММКФ), брат с сестрой, недавно лишившиеся матери, пытаются отыскать отцов, хотя бы одного из них, потому что папы у них разные. Грустная одиссея, во время которой героям будут попадаться на пути сплошь сциллы и харибды, происходит в канун Рождества: дети заглядывают в освещенные праздником окна и видят, как в тарелку накладывают сочное мясо, на подоконнике стынет запеченная курица, а иные более счастливые и богатые сверстники веселятся с родителями и ковыряют пальцами торт.

Вместе с Никитой и Аленой заглядывает в окна сытой благополучной жизни сама Кира Муратова, которая, кажется, взялась проэкзаменовать наши души.

Это тест: вот на вашем пороге появляются двое потрепанных сирот – что будете делать?

Варианты ответа: пройдете мимо, обманете, выпроводите, нахамите, поможете. Не обвиняя, а лишь констатируя факт, Муратова задается вопросом, у кого хоть что-нибудь шевельнется в сердце, и трезво на него отвечает: почти ни у кого, разве что у пары-тройки из десятков, если не сотен людей. И если вам это кажется мизантропическим преувеличением, есть простой способ проверки — подставьте себя на место муратовских героев, самых обычных людей, которые спешат в гости и не хотят видеть беспризорников в собственном подъезде.

И да, не стоит обманываться и обвинять во всех бедах судьбу: Муратова, выступая в роли рока, то и дело кидает на помощь детям спасательный круг – упавшая монетка, бесхозная купюра, богатый благодетель — вроде бы хеппи-энд неминуем. Но люди снова не выдерживают экзамен: монетка суетливо подобрана, купюра украдена, благодетель исчез –

счастливый сказочный финал в наши дни едва ли возможен, как бы азартно ни размахивала волшебной палочкой фея-крестная.

Олег Табаков (которому в «Трех историях» случилось пострадать от детской жестокости) в «Мелодии для шарманки» сыграл одного из тех, кого при виде голодных детей совесть все же кольнула. Позднее он говорил в интервью, что в 60-е Александр Вампилов диагностировал у советских людей рак совести, а Муратова предупреждает о глухоте. Вторила Табакову и мелькнувшая в картине Рената Литвинова, поминая свойственное нынешней эпохе тотальное равнодушие. Обобщая симптомы, наверное, можно сказать, что «Мелодия для шарманки» определяет у современного человека атрофию души.

Парк Культуры — 9.04.10 14:48 — Дарья Горячева
http://gazeta.ru/culture/2010/04/09/a_3349498.shtml

Насколько сильное впечатление производили на меня ранние картины Киры Муратовой, равно как и большинство работ переходного периода1, настолько тягостное, мрачное и отталкивающее – её последние фильмы. Распространённое (по сути, общепризнанное) суждение об «особом взгляде на мир», присущем женщине-режиссёру, всё-таки не должно, по моему скромному разумению, служить достаточным основанием для оправдания, а то и возвеличивания существенных и явных художественных просчётов. Просчётов, нередко допускаемых автором вполне осознанно – даже не с вызовом, а с полнейшим равнодушием к реакции публики… Как не вспомнить поистине пророческий эпизод из «Астенического синдрома» /1989/, когда зрители поодиночке и группами покидают кинозал, где демонстрируется «настоящий шедевр»!

«Мелодия для шарманки» являет собой ещё не столь экстремальный вариант. Хаос зрительных образов и звуков длится совсем недолго – пока брат с сестрой едут в пригородном электропоезде, уступая место более-менее связному повествованию. Правда, простенький рассказ2 то и дело (буквально в каждом кадре!) расцвечивается мелкими бытовыми зарисовками, знакомя с пёстрой картиной преимущественно странных и курьезных личностей и перемещая нас в самые разные места: от заброшенного складского помещения, где детей грабят жестокие сверстники, до роскошного казино и супермаркета, заваленного дорогими продуктами. Причём режиссёр всячески подчёркивает, что именно эта, внефабульная, побочная сторона является главной в её «просто печальной сказке» (с недвусмысленными отсылками к традициям рождественских, или святочных, историй), которую она «вкратце описала в интервью так: голод, холод, две сиротки»…

Да, в ленте есть ряд метких сатирических наблюдений, бичующих, скажем, пресыщенность и капризность нуворишей, развлекающихся, изображая кучку клептоманов. Но что присуще практически всем сценкам, по преимуществу имеющим не подчинённое фабуле, а самодостаточное значение, – предельная отрешённость и самоуглублённость. Это уже не просто, как в случае с вышеупомянутой лентой, вынесение диагноза обществу, в сравнении с которым антониониевская «некоммуникабельность» покажется образцом бодрого состояния духа. Эффект достигается элементарно – подчёркнуто фальшивой интонацией произнесения реплик, чаще бросаемых в пустоту, и невыразительной («деревянной») игрой актёров3, когда органичнее всех в исполнительском ансамбле4 видится… Рената Литвинова в образе жены богача в костюме феи; даже песни Земфиры введены как-то асинхронно (но и не контрапунктом!) по отношению к изображению. Достигается-то достигается, да… представлено настолько всеобъемлющим, что поневоле понуждает переключиться на личности создателей ленты… Не может быть, чтобы такое количество людей (любой, кто попал в объектив!) оказалось подвержено явлению, подозрительно напоминающему психическое расстройство: куда вероятнее, что дело тут в носителях самого «особого взгляда». Местами трогательно и грустно, но чаще – наводит на мысли о допускаемом авторами кощунстве, которого судьба двух бедных детей точно не заслуживает.

__________
1 – Ограниченного «Чувствительным милиционером» /1992/ и, пожалуй, «Увлечениями» /1994/.
2 – В основу была положена новелла киевлянина Владимира Зуева, также участвовавшего в написании сценария.
3 – Или моделей, или, ещё хуже, говорящих и движущихся манекенов?
4 – Правда, если не принимать в расчёт Олега Табакова, которому-то как раз не надо доказывать умение легко вписаться в любую, в том числе самую причудливую, атмосферу.

© Евгений Нефёдов, World Art
http://www.world-art.ru/cinema/cinema.php?id=19452

- Кира Георгиевна, как вы относитесь к критике?

Кира Муратова: По-разному. Бывает критика интересная. Бывает забавная. Бывает и глупая, но мне такая не интересна. Я плохо отношусь к молчанию. Пожалуюсь вам: мой фильм "Мелодия для шарманки" на Украине как будто не существует. О нем не пишут, его не показывают. В Одессе - городе, где я живу, - проводили международный кинофестиваль, а этот фильм даже не пригласили в программу, хотя показывали мою ретроспективу. Я спросила: "Почему?". И мне ответили: "Он такой грустный".

- "Мелодия для шарманки" снята в стилистике 90-х, поэтому кому-то может показаться несколько устаревшей. Например, сейчас трудно найти бизнесмена, разъезжающего на лимузине.

К.М.: Возможно, вы правы насчет лимузина. Но я не в ладах со временем. Я больше ощущаю вечность. Разница между 90-ми годами и теперешними только в одном - тогда было гораздо больше крови. А вот что касается бездомных детей, то абсолютно ничего не изменилось. Хотя, конечно, это зависит от того, в каких сферах вращаться, на что обращать внимание. Может, вы бываете в других местах, нежели я. Если вам кажется, что по сравнению с 90-ми для населения что-то кардинально изменилось, я считаю, вы ошибаетесь.

- Одну из главных ролей в фильме играет Рената Литвинова, а песни исполняет Земфира. Сложно ли было вам договориться со звездами?

К.М.: Все было очень просто. Мне нравятся песни Земфиры, и я захотела, чтобы они зазвучали в моем кино. С ней самой я виделась всего пару раз. А с Ренатой мы давно начали общаться. Сначала как со сценаристкой. Потом она перестала быть сценаристкой и стала киноактрисой. У нас был момент, когда мы вообще не общались. Не то чтобы поссорились, но как-то не складывалось. Мы должны были снимать по ее сценарию фильм "Злая Фаина и добрая Клавдия", но возник конфликт с продюсером, который в тот момент был мужем Ренаты. Он требовал от нас изменений, которые мне показались дикими. Я сказала: "Ну, ладно. Тогда я не буду это снимать". Мне так кажется, что у него просто деньги кончились, и он стал делать эти замечания. Естественно, из-за того, что муж Ренаты Литвиновой был продюсером, мы с ней отдалились друг от друга. Но потом снова стали работать вместе. Она снялась у меня в "Мелодии для шарманки", и я очень довольна тем, что у нее получилось. Я была бы не против, если бы она что-нибудь для меня написала как сценарист. Но, насколько я знаю, Рената снимает свой фильм. Возможно, ей сейчас интереснее писать для себя.

- Верите ли вы в социальную миссию искусства. Влияет ли кино на людей?

К.М.: Есть прекрасные документальные фильмы, которые производят сильное впечатление. Но... Когда-то для съемок фильма "Короткие встречи" нам нужна была собака. Мне посоветовали пойти на живодерню, потому что там можно было найти любую. Я пошла, а потом на какое-то время отключилась от жизни, так это было страшно. Когда после перестройки какое-то время можно было снимать что хочешь, я решила, что мне нужно снять именно это. И мы с невероятными трудностями проникли на живодерню и сняли кусок, который вошел в "Астенический синдром", ничего не изменив. Это был вопль в пустыне. Наверное, мы коснулись чего-то такого, что изменить невозможно, что заложено в животной природе человека. Поэтому говорить о том, что кино что-то меняет нельзя. По-моему, это не так. Конечно, это пессимистический взгляд. Но в нем есть своя прелесть.

Ирина ШИПИЛОВА
http://www.utro.ru/articles/2010/07/29/911044.shtml

Одна из самых загадочных режиссеров нашего кино Кира Муратова в этом году отказалась от награды Одесского кинофестиваля, поскольку фестиваль не стал демонстрировать ее фильм «Мелодия для шарманки». Впрочем, эта картина окружена не меньшими загадками, чем творчество Киры Муратовой. Рассчитанная на широкий прокат, картина была показана лишь на нескольких кинофестивалях. С разговора об этом и началось интервью корреспондента «НИ» с Кирой МУРАТОВОЙ.

– Кира Георгиевна, как ни странно, но ваш последний фильм «Мелодия для шарманки» не вышел в широкий прокат, поскольку это якобы депрессивное кино. Причем это не первый случай, когда ваш фильм не попадает в широкий прокат. На ваш взгляд, почему зрителей оберегают от ваших работ?

– Это нужно спросить у Господа Бога, а не у меня: почему он создал мир таким несправедливым и жестоким, а с высоты своего положения всем этим любуется? Что же касается моего отношения к миру, то я не думаю, что сейчас он более ужасен, чем был когда-либо раньше. Это трагизм на молекулярном, а не на социальном уровне. Наша жизнь трагична со времен императора Нерона, и об этой трагедии нужно говорить, ведь печали и страданий в ней гораздо больше, чем юмора и счастья.

– Вы продолжаете снимать фильмы на Одесской киностудии, которая переживает сегодня не лучшие времена. Неужели вам никогда не хотелось уехать в более успешный город для кино?

– Нет, не хотелось. Возможно, это несколько странно, что я столько лет живу в Одессе, не будучи коренной одесситкой. Но мне здесь очень комфортно. И только здесь я могу снимать кино таким, каковым его чувствую. От себя не убежишь, ведь все глубокие причины того, что происходит с каждым из нас, – они внутри нас. Когда происходит трагедия в твоей жизни, то внутренние причины всегда находят союзников. Иными словами, чтобы изменить окружающий мир, нужно изменить себя. И когда я могла это сделать – действительно, добивалась успеха. Фильмы выходили в широкий прокат. Конечно, людям испокон веков свойственно переезжать из одного места в другое, но я не понимаю, зачем куда-то ехать, чтобы снимать кино?

– И все же вы остаетесь российским режиссером, бываете в Москве на фестивалях, снимаете столичных артистов. А как вы относитесь к тому, что сейчас происходит в российском кинематографе? Это и раздел государственных денег по главным киностудиям, и возникновение новых киносоюзов…

– Вокруг кино всегда есть некая тусовка, которая вырабатывает светскую жизнь, отвратительную моей природе. Иногда я вынуждена там участвовать, но для меня это всегда печально. Вот и весь мой ответ. Хочу напомнить, что я человек перестройки, и этим все сказано.

– Что вы имеете в виду?

– До перестройки мы ничего не могли сказать без страха, и то время жизни мне не могло нравиться. Все разговоры, что деньги – плохо, а цензура – хорошо, – полная белиберда. Деньги – общебиологический регулятор, и то, что зрителю нравятся одни фильмы, а не другие, – это биологическое свойство человека. Когда какие-то существа, не любящие искусство, диктовали мне, что должно быть в моем фильме, а чего не должно быть, мне это казалось и до сих пор кажется противоестественным. На компромиссы со своей совестью я не пойду, какой бы чиновник меня об этом ни просил. В июле в Одессу приезжал кинофестиваль, где мне хотели вручить почетный приз за вклад в мировой кинематограф. Но этот фестиваль не захотел показать (просто показать!) мой фильм «Мелодия для шарманки». Тем более что автор фильма живет в Одессе. Признаюсь, это обидно. И я отказалась от награды.

– Какой вам видится наша молодежь, любите ли вы с ней общаться?

– В Древнем Риме еще говорили: «В наше время дети не уважают своих родителей». Время и молодежь всегда одинаковые. Жестокость и трагизм, подчеркиваю – на молекулярном уровне, всегда были и будут. Случаются моменты, когда происходят маленькие просветления, скорее всего экономические, и какой-то части населения начинает казаться, что жить стало лучше, жить стало веселее. Я так не умею смотреть на вещи. Каждое время одевается в свои одежды. 20 лет назад, когда вышел мой фильм «Астенический синдром», мне говорили: «Какой ужас!» Хотя я согласна, что реальность в «Синдроме» намного страшнее, чем в «Мелодии для шарманки». Повторяю, в каждом времени свои одежды, а скелет и организм человека – одинаков: два уха, два глаза, две ноги, две руки.

– Раз «каждое время одевается в свои одежды», значит, помимо скелета есть еще нечто другое, что свидетельствует о том или ином времени?

– Время определяется по тому, как люди относятся к детям, к животным... С этой точки зрения ничего не изменилось. Это правда, что я всегда с удовольствием наблюдаю, во что одеты люди. Пойдите на Киевский вокзал или, например, в зал ожидания провинциальной станции, – и вы заметите разницу. Сейчас некоторые одеваются лучше. Может, это поверхностно, но мне так кажется. Да и питаться, возможно, многие стали лучше, чем раньше, но разве это показатель времени? Надеюсь, что в моих фильмах, которые делаются по принципу винегрета, зритель находит некую гармонию. Но как снимешь что-то горькое, потом хочется сладенького, а потом – солененького… У меня должно возникнуть желание, даже вожделение что-то сделать. Очень многие вещи мне нравятся, но они не проникают в мою печенку или селезенку и поэтому не становятся пищей для картины.

– Неужели вам необходимо будущий фильм пропустить через многие органы? Может, достаточно головы или сердца?

– У раба, а я считаю себя рабом кино, должны быть задействованы все органы. Когда после окончания ВГИКа я только начинала работать в кино, то чувствовала себя свободной птичкой. Но сейчас понимаю, что не могу существовать, не снимая кино, а значит, это вид рабства. Если тебе не хочется ничего в данный момент снимать, то испытываешь ощущение полной потерянности. Ты не понимаешь – кто ты, зачем и куда идти. Уже много лет ощущаю себя запрограммированным на кино компьютерным персонажем. Причем запрограммировал меня еще во ВГИКе мой любимый учитель Сергей Герасимов, который раз и навсегда захватил меня своей железной лапой. Вот так и нахожусь в рабстве. А зависимость моя от кино, как у наркомана. Мой организм поражен кинематографом полностью, без надежды на выздоровление.

– Из женщин-режиссеров России и Украины только вы и Лариса Шепитько прославились острыми, реалистичными, жесткими картинами. Чувствуете в Шепитько соперницу?

– Я очень люблю фильм Шепитько «Крылья» – один из самых моих любимых вообще. Ларису я хорошо знала в молодости, и поэтому она для меня, конечно, сестра. А в жизни Шепитько была не такой суровой, как на съемочной площадке.

– Лариса Шепитько верила в мистику и рок, а вы?

– Я не знала Ларису как мистика, не видела в ней этих проявлений, хотя все возможно. Сама я в мистику верю, но стараюсь ей не поддаваться. Мне ближе версия, что судьба – это характер человека. А вообще я не советую женщинам заниматься режиссурой. Это очень тяжелая профессия. Она очень тяжела во всех отношениях и для мужчин тоже. Но для женщин еще больше. Пожалуй, во всем отечественном кинематографе я бы выделила только двух режиссеров-женщин – Ларису и себя.

АНЖЕЛИКА ЗАОЗЕРСКАЯ
25 Ноября 2010 г.
http://www.newizv.ru/news/2010-11-25/136982/