Молодой человек рассказывает заинтригованному слушателю свою невероятную историю: все началось на ярмарке. Среди прочих развлечений, один странный доктор демонстрировал в своем балагане лунатика. В городе начали происходить таинственные исчезновения людей. В одну из ночей похищают Джейн, невесту рассказчика. Похоже, что виновные — доктор и его приспешник с внешностью ходячего трупа. Сумасшедшие преступники? Молодой человек, как и его невеста, теряет разум. Вся эта история, быть может, всего лишь игра больного воображения...

О фильме и его создателях

Это могло бы быть фантастической сказкой в духе Гоффмана или Ашим д’Арнима. Немецкие стереотипы умело вплетены в атмосферу страха, связанную с ситуацией в стране после поражения 1918 г. В аллегорической форме авторы словно стремятся заклеймить прусскую авторитарность, готовую в любой момент объявить ненормальным все, что оказывает ей сопротивление. По мнению Зигфрида Кракауэра, «Калигари» — как и «Мабузе» Фрица Ланга — можно назвать предвестником Гитлера, демонстрирующим и жажду власти, и безумное стремление к убийству. Персонаж безумного доктора постоянно присутствует в массовой литературе; начиная с «Калигари», он обретет свое место и в кинематографе.

Но особенно зрители были поражены необычностью декораций (агрессивные крашеные холсты, зигзагообразные улицы, ломаная перспектива), радикально стилизованным гримом актеров и раздробленной композицией. Начиная с «Калигари» и вплоть до зарождения звукового кино, черный ангел странности будет простирать свои крылья над немецким кинематографом, идет ли речь о картинах мэтров (Мурнау, Фриц Ланг) или о заурядных постановках («Показывающий тени», «Руки Орлака», «Голем», «Кабинет восковых фигур» и т. д.). Приход Гитлера к власти положит конец экспрессии «упаднического искусства».

Экспрессионизм

Порожденный немецкой эстетикой экспрессионизм, в отличие от импрессионизма, ратует за деформированное видение реальности, исходя из субъективных критериев художника. Экспрессионизм стремится построить мир «другой», граничащий с галлюцинацией. Это ответная реакция на романтизм, связанная с трагическим ощущением времени.

http://www.filmcity.ru/wiene.html

Мистическая история, рассказанная в манере Эдгара По, сразу захватывает зрителя быстрым развитием событий. Но история эта мрачная.

Это история молодого человека, которого сначала мы видим рассказывающим посетителю конкретные причины того, почему некая дама, а он на нее указывает, находится в трансе. Ну а потом идет уже и основная порция рассказа. Мы узнаем, как некий жулик приезжает на ярмарку в небольшом городке и приступил к оживлению предметов, заставляя Чезаре, находящегося в сомнамбулическом состоянии уже 26 года, предсказывать будущее.

Жулик этот называет себя доктор Калигари. Предсказывается убийство, и целая серия их имеет место. Доктор Калигари помещается в местный сумасшедший дом, где обнаруживается, что он уже доктор Соннов, глава этого заведения. В этот момент мы возвращаемся к молодому человеку, Франсису, который и рассказывает посетителю эту историю. Входит доктор Соннов. Франсис сразу же на него нападает, уверяя, что это доктор Калигари.

Таким вот психическим расстройством страдает Франсис, и теперь, зная о своем заболевании, он может рассчитывать на излечение доктором Сонновым. Все остальное будет просто вымыслом сумасшедшего.

Самое главное в этой ленте — это режиссура и монтаж, позволившие серии действий и поступков быть скомбинированными настолько ловко, что история развивается в идеальном темпе.

М. Иванов
http://www.film.ru/afisha/movie.asp?code=CDRCL

В фильме "Кабинет доктора Калигари" рассказывается о директоре психбольницы, который с помощью гипноза заставляет одного из своих пациентов совершать убийства. Однако сам рассказчик тоже является пациентом данного заведения, что заставляет усомниться в правдивости его истории.

Для отображения расстроенной психики рассказчика Роберт Вине нанял художников-экспрессионистов, которые создали декорации со сдвинутыми пропорциями и неестественными углами. Они также нанесли на задник причудливый узор светотени и придали актерам зловещую внешность с помощью густого слоя грима.

Подробнее: Это мистическая история, рассказанная в манере Эдгара По, она сразу захватывает зрителя быстрым развитием событий. Но история эта мрачная. Это история молодого человека, которого сначала мы видим рассказывающим посетителю конкретные причины того, почему некая дама, а он на нее указывает, находится в трансе. Ну а потом идет уже и основная порция рассказа. Мы узнаем, как некий жулик приезжает на ярмарку в небольшом городке и приступил к оживлению предметов, заставляя Чезаре, находящегося в сомнамбулическом состоянии уже 23 года, предсказывать будущее. Жулик этот называет себя доктор Калигари. Предсказывается убийство, и целая серия их имеет место. Доктор Калигари помещается в местный сумасшедший дом, где обнаруживается, что он уже доктор Соннов, глава этого заведения. В этот момент мы возвращаемся к молодому человеку, Франсису, который и рассказывает посетителю эту историю. Входит доктор Соннов. Франсис сразу же на него нападает, уверяя, что это доктор Калигари. Таким вот психическим расстройством страдает Франсис, и теперь, зная о своем заболевании, он может рассчитывать на излечение доктором Сонновым. Все остальное будет просто вымыслом сумасшедшего. Самое главное в этой ленте - это режиссура и монтаж, позволившие серии действий и поступков быть скомбинированными настолько ловко, что история развивается в идеальном темпе. Роберт Вине прекрасно использовал декорации, созданные Херманном Вармом, Вальтером Райманном и Вальтером Рорихом, декорации, которые сразу же бросаются в глаза, завладевают вниманием и визуально оказывают влияние на ментальное восприятие. Лучше всех безусловно сыграл Вернер Краусс в роли Доктора Калигари. Неприятный человек-сомнамбула, Чезаре, исполнен с чернушной серьезностью Конрадом Вайдтом. Даже маленькие роли сыграны вполне уверенно.

Фильм был объявлен художественным триумфом, один из критиков сравнил его с живописью в движении. Хотя никто не пытался впрямую воспроизвести его экспериментальный стиль, влияние этой картины отчетливо видно во многих немецких фильмах ужасов начала 1920-х годов. Соавтором сценария "Кабинета доктора Калигари" стал ведущий немецкий драматург Карл Майер. Майер полагал, что метод экспрессионизма может быть применен и в более реалистических жанрах. Он написал сценарии к ряду картин, в которых говорилось о тяготах жизни низших классов. Лучшей из них была картина "Последний человек" (1924).

http://www.inoekino.ru/prod.php?id=1915

О художественных достоинствах германского киноискусства 20-х годов весь мир заговорил в связи с творчеством режиссеров-экспрессионистов. Киноэкспрессионизм представляет собой заключительную фазу развития целостного направления в мировой художественной культуре начала XX века. В основе экспрессионизма лежит трагическое мироощущение и, соответственно, - трактовка человека как существа, подавляемого необоримостью Судьбы. "Никогда еще не было эпохи, столь изобилующей кошмарами и смертельным ужасом. Никогда еще мир так не напоминал безмолвную могилу. И никогда человек не был так ничтожен. Он молил о спасении своей души, и вся эпоха наполнялась его мольбой. Искусство соединялось с эпохой, крича во тьме. Оно взывало к духу, моля о помощи, - вот что такое экспрессионизм", - писал теоретик нового художественного направления Герман Бар.

Первым фильмом, открывшим новое направление, стал "Кабинет доктора Калигари" (1919) Роберта Вине. Сюжет картины повествует о том, что главный герой - директор психиатрической лечебницы Калигари - манипулирует своим пациентом сомнамбулой Чезаре, днем демонстрируя его на ярмарке в качестве аттракциона, а по ночам заставляя совершать бессмысленные убийства. Молодой студент, начав приватное расследование обстоятельств гибели своего друга, устанавливает истинного виновника преступлений - доктора Калигари. На того надевают смирительную рубашку и изолируют в палате. Однако эта фабула композиционно обрамляется прологом и эпилогом, которые представляют происходящее как результат болезненного воображения рассказчика — студента-следователя. И когда его повествование окончено, на экране мы видим фойе психиатрической лечебницы, пациентами которой являются и студент, и его невеста, и его собеседник, и Чезаре... Доктор Калигари также входит в фойе, снисходительно улыбаясь, выслушивает обвинения студента в свой адрес и обещает его вылечить. Таким образом, финал картины, с одной стороны, упрощает смысл произведения, позволяя прочитывать сюжет как бред душевнобольного. Но с другой - наоборот усиливает ощущение безысходности и бессмысленности противостояния злодейству, ненаказуемость которого олицетворяет непобедимый доктор Калигари. И в этом метафорическом контексте фигура Калигари приобретает универсальное измерение диктатора, который, реализуя свое маниакальное стремление к абсолютной власти, использует простейший, но неоднократно апробированный рецепт - устрашение немотивированным убийством.

"Кабинет доктора Калигари" является классическим образцом эстетики экспрессионизма не только на тематическом уровне, но и с точки зрения формы. В этой связи следует подчеркнуть, что главными соавторами режиссера здесь стали художники Герман Варм, Вальтер Рериг, Вальтер Рейман. Ибо декорации, костюмы, актерский грим явились выражением философско-эстетической концепции экспрессионизма. Художественное пространство фильма, смоделированное в съемочном павильоне, отражало распадающийся "покосившийся" мир. Изображенные предметы (двери, стулья, окна) лишены правильных геометрических форм, графичность которых еще более обостряют светотеневые контрасты. Изломленные улицы, хаотичное нагромождение домов, зигзаги лестниц расщепляют композицию кадров, подчеркивая их плоскостной характер. Даже титры в фильме выписаны резким неровным "почерком". В стилистическое единство с декорациями приведена актерская пластика: нервозность жестов, эквилибристика походки словно выдают "кроткую" природу человеческого тела. Угрожающе деформированный мир "Кабинета доктора Калигари" аккумулирует атмосферу безысходности и трагического смятения обнаженной души человека. Фильм Р. Вине стал художественным манифестом киноэкспрессионизма и положил начало такой его разновидности как калигаризм, в рамках которого постановщики переносили на экран образы и приемы, заимствованные у изобразительного искусства и театра. Фильм интерпретировался как оживший рисунок. Изобразительная экспрессия кадра и драматургическое разделение повествования на акты превалировали над монтажом.

http://www.nradatvr.kiev.ua/i09/

Этот фильм-манифест экспрессионизма, несомненно, слишком часто рассматривали (и зачастую слишком часто критиковали) как манифест и недостаточно часто - как фильм. Как манифест он породил своим влиянием несколько подчас гротесковых излишеств, как в фильме Карла Хайнца Мартина С утра и до полуночи, 1920, где в общем реалистичный сюжет (банковский служащий крадет деньги из сейфа и целый день их транжирит) не испытывал ровно никакой необходимости в экспрессионистском оформлении.

Если же оценивать сам фильм, это - современная по духу, неожиданная, поразительная и почти безупречная картина. Прежде всего - превосходный плод коллективного творчества. Вначале был сценарий Карла Майера и Ганса Яновица, основанный на реальном происшествии и призванный в образе психиатра-гипнотизера-балаганщика-убийцы, наделенного юридическими полномочиями, высмеять издержки авторитаризма в любых сферах: административной, социальной, политической - и психиатрической. Продюсер Эрих Поммер - или его представитель режиссер Рудольф Майнерт - доверил пластическое решение фильма трём художникам постановщикам: Герману Варму, Вальтеру Райману и Вальтеру Роригу. Ведущую роль в этой троице играл Варм. Он полагал, что кинематографическое изображение должно быть своеобразной идеограммой, и противился любым вариантам привязки графического изображения в кадре к внешнему оформлению титров. Систематическое использование студийных павильонов, раскрашенные задники, самые смелые деформации декораций, любые приемы экономии средств со стороны продюсера - все это отрывает фильм от реальности настоящего. Фильм перестает быть зеркалом реальности, данной нам в ощущениях, и поддерживает с ней только концептуальную и интеллектуальную связь. Стать режиссером этой картины предлагали Фрицу Лангу, который ответил отказом, однако внес важнейший вклад в работу над фильмом. Он предложил оправдать ирреалистичность декораций, сделав рассказчика пациентом лечебницы Калигари. К моменту назначения режиссером Роберта Вине замысел фильма уже обладал полной законченностью. Это будет видение сумасшедшего, размещенное в закрытом, личном, одержимом пространстве, где расстояние между предметами теряет всякое правдоподобие, равно как и природа, элементы которой (деревья, дорога и т.д.) представлены декорациями, собранными из чего попало, словно на театральной сцене.

Таким образом, пространство фильма напоминает болезненный кошмар - не только потому, что мы проникли внутрь мозга сумасшедшего, но и потому, что это пространство целиком и полностью построено разумом и рукой человека. Сценарий, помимо эстетических и пластических решений, которые идут ему только на пользу, обладает мощнейшей внутренней силой. Он движется вперед скачками, головокружительными сюрпризами, вплоть до последнего кадра. Два самых незабываемых поворота: открытие (внутри рассказа сумасшедшего), что Калигари - не только балаганщик и убийца, но и психиатр; открытие (после окончания рассказа сумасшедшего), что Калигари - тот самый психиатр, который лично отвечает за лечение рассказчика. Таким образом, абсолютная цельность этого кошмара открывает удивительные перспективы в оценке безумия рассказчика и безумия в целом. Какой то своей частью - выраженной в изобразительном решении фильма - это безумие носит искажающий, бредовый, галлюцинаторный характер. Другой своей частью - той, что выражена в фильме на драматургическом уровне, - оно в высшей степени логично, убедительно и увлекательно. Именно столкновение внутри фильма между кошмарным, фантасмагорическим пластическим образом безумия и безупречно, неумолимо выстроенным драматургическим восприятием этого безумия и является специфическим достоинством Калигари.

В этом отношении фильм остается образцовым. Актерская игра - не самая сильная сторона фильма. Тем не менее, для каждой роли в ней находятся свои нюансы. Безумный рассказчик (Фридрих Феер), конечно же - самый нормальный, самый банальный персонаж. Таким он видит себя сам. Калигари (Вернер Краусс) обладает, как минимум, двумя внешними обликами и ипостасями (балаганщик, психиатр). В последние секунды повествования к этим ипостасям добавляется третья, самая удивительная. Чезаре (Конрад Файдт) также наделен разными ипостасями и разными ролями. В рамках рассказа он - убийца и жертва (поскольку действует против своей воли). После рассказа сумасшедшего он - больной и, наверное, снова жертва. Хотя в рассказе доминирует "я" рассказчика и, следовательно, необъективная точка зрения, содержание фильма производит такое впечатление на зрителя, что становится в его глазах обоснованным и разумным. Развязка происходит так поздно и пролетает так быстро, что не рассеивает сомнения, а лишь усиливает нашу озадаченность - тем более потому, что последние планы фильма (те, что следуют за рассказом сумасшедшего) так же выполнены в экспрессионистском стиле. Сумасшедший (безумие), возможно, прав (право). В этом - финальная мысль фильма, сотканного из тревоги и сомнений.

N.B. Интересный (хоть и не вполне удачный) ремейк, переносящий действие сюжета в современность: Кабинет Калигари, Роджер Кей, США, 1962, по сценарию Роберта Блока.

Жак Лурселль
http://www.cinematheque.ru/post/140275

Для Германии период после Первой мировой войны был временем истерии, цинизма, глубокого отчаяния. Все моральные ценности были уничтожены. В искусстве это нашло отражение в таком направлении, как «экспрессионизм», в формах которого воплотились различные идеологические тенденции — от мистики и пессимизма до острой социальной критики. Художники, скульпторы, литераторы, а затем и кинематографисты отвергали изображение внешней реальности с тем, чтобы выразить внутреннее «Я».

Первым подлинным произведением киноэкспрессионизма стал фильм Роберта Вине «Кабинет доктора Калигари», рассказывающий историю юноши-сомнамбулы (Конрад Фейдт), который под гипнотическим воздействием человека, именующего себя доктором Калигари (Вернер Краус), вынужден совершать по ночам ужасные преступления. Однако реальность всего происходящего на экране ставится под сомнение, ибо, как выясняется в конце фильма, безумный доктор, от лица которого ведется повествование, является пациентом психиатрической лечебницы.

Молодые драматурги Карл Майер и Ханс Яновиц за шесть недель написали сценарий и представили его на рассмотрение Эрику Поммеру — продюсеру и главе студии Decla Bioscop. Первоначально режиссером «Кабинета...» должен был быть уже маститый Фриц Ланг, но Поммер решил, что тот должен закончить обещавший коммерческий успех фильм «Пауки». Так режиссером фильма стал Роберт Вине, заслуга которого в будущем успехе фильма, в отличие от художников, оператора и актеров, была, пожалуй, самой незначительной.

Художник-постановщик фильма Вальтер Рериг предложил, чтобы свет и тени были нарисованы на декорациях. Такое решение показалось Поммеру просто диким, это выглядело, по его мнению, как возвращение к искусственности театра. Но после представления серии пробных кадров продюсер поддержал художника. Тревожная атмосфера создавалась благодаря полутемной комнате, призрачно бледному свету луны, контрастному освещению и деформированным, скошенным декорациям. Актеры также внесли экспрессионистический дух в грим и костюмы. Вернер Краус подчеркнул форму и длину носа, покрыл волосы слоем жира, а Конрад Фейдт наложил глубокие тени под глазами. Исполнительница женской роли Лил Даговер сделала легкую уступку экспрессионизму в одежде, но ее очарование вносило мягкую ноту во все абсурдное и ужасное в этом фильме.

Премьера «Калигари...» состоялась 27 февраля 1920 года в Берлине с музыкальным сопровождением, которое включало в себя отрывки из произведений Шуберта и Россини. Фильм не имел немедленного успеха, подлинный же успех пришел к картине, когда была подобрана новая музыка, усилившая драму убийства и сумасшествия. Фильм, как обычно, был показан во всех больших немецких городах, а также Англии, Франции и США, где его окрестили «страница Эдгара По».

http://nnm.ru/blogs...._dvdrip

Франсис (Фридрих Фейер), пациент клиники для душевнобольных, рассказывает леденящую кровь историю. Будучи студентом, он, его товарищ Алан (Ганс Хайнрих фон Твардовски) и прочие жители Хольстенвалле стали свидетелями феноменальных гипнотических манипуляций инфернального доктора Калигари (Вернер Краусс), полностью подчинившего себе сознание сомнамбулы Чезаре (Конрад Фейдт) и демонстрирующего силу внушения на местной ярмарке. Вскоре по городу пронеслась весть о серии таинственных смертей. Догадавшись о том, кто за всем стоит, Франсис с ужасом открывает, что следующей жертвой убийцы должна стать его возлюбленная, прекрасная Джейн (Лил Даговер). И что доктор, занимающий, оказывается, должность директора психиатрической клиники, на самом деле является тем самым монахом по имени Калигари, который вместе с Чезаре ещё в 1093-м году наводил ужас на обитателей небольших поселений Северной Италии. Что это? Бред сумасшедшего или правда, в которую просто отказываются верить?..

Вообще-то не тридцатидевятилетнему Роберту Вине, а более молодому немецкому режиссёру, Фрицу Лангу, было предначертано, казалось бы, самой судьбой осуществить постановку, положив начало экспрессионизму как кинематографическому течению и чуть ли не всему жанру фильмов ужасов. Но тот по настоянию продюсеров прервал съёмки, взявшись за вторую серию детектива «Пауки» /1919-20/, хотя именно его коррекции первоначального замысла кажутся принципиальными. Сценаристы Карл Майер и Ганс Яновиц всё-таки в большей степени следовали традициям романтической литературы1, прежде всего Эрнста Т.А. Гофмана и Эдгара Аллана По, в то время как пролог и эпилог придуманы именно Лангом. Реалистичность сцен в психиатрической клинике, обрамляющих фантастический рассказ, неожиданно придаёт достоверность всему происходящему. Тем самым – повергая в особый трепет зрителя, уже и сомневающегося, что услышал обычный бред умалишённого, ибо финальный долгий, пронзительный, многозначительный взгляд прямо в объектив камеры доктора не может не заронить в душу тень сомнения.

Знаменательно, что оба кинодраматурга, как и Ланг, который в собственной трилогии о Мабузе раскроет мотив не менее блестяще, являлись подданными Австро-венгерской империи2 незадолго до её распада. Атмосфера государства, в котором доминировали всеобщий абсурд и власть сил непонятной природы (бюрократии или самого сатаны?!), смешалась с настроениями, охватившими Германию, побеждённую в Первой мировой войне, ввергнутую в хаос. Фильм не случайно производит впечатление сбывшегося пророчества, раскрывая возможность и даже неизбежность пути «от Калигари до Гитлера». Зигфрид Кракауэр, автор одноимённого киноведческого труда, справедливо указал на бесстрастно и точно зафиксированный на экране момент рождения будущей «толпы чудовищ и тиранов», которые от порабощения одного человека легко и играючи перейдут к оболваниванию масс. К суггестивному внедрению установок на подчинение и безропотное исполнение – практически в сомнамбулическом состоянии – чужых преступных намерений.

Социально-исторический подтекст фильма Вине важен необычайно – ничуть не меньше, нежели новаторское изобразительное решение, ставшее новым словом в молодом искусстве. Архитектора Германна Варма, художников Вальтера Райманна и Вальтера Рёрига, сотворивших причудливые, подчёркнуто искусственные декорации с деформированной геометрией, с нарисованными краской тенями, кое-кто даже объявил подлинными авторами ленты! И всё же «Кабинет доктора Калигари» по сей день принадлежит к числу самых загадочных и страшных произведений в истории кинематографа. Вине словно приглашает зрителя на прогулку по запретному запредельному миру, за проникновение в тайны которого с неизбежностью следует кара: другой становится сама реальность. Расплачиваются не только Франсис, убеждённый в наличии злокозненного заговора и с болью в сердце взирающий на Джейн, чей рассудок помутился. Но и для Калигари, одержимо штудирующего сборник университета Упсалы 1156-го года издания, постижение и освоение законов сомнамбулизма не остаётся без последствий. Мотив, идущий от Библии (Древо знания, плоды коего вкусили Адам и Ева), получил у экспрессионистов – вслед за романтиками – отличное развитие. Отсюда – совсем недолго до осознания того, что все мы существуем под наставления незримой силы, руководствуясь в своих поступках внушениям извне.

_________
1 – Правда, источником вдохновения Яновицу послужил инцидент, свидетелем которому он стал лично, посетив карнавал.
2 – Как и, скажем, Франц Кафка, чьё творчество считается созвучным экспрессионизму.
3 – Здесь возникает ассоциация с творчеством А.П. Чехова («Палата № 6») и Ф.М. Достоевского, тем более что среди картин Вине есть «Раскольников» /1923/.
4 – Все трое входили в берлинскую группу экспрессионистов «Штурм».

© Евгений Нефёдов, 2007.12.10
Авторская оценка: 10/10
http://www.world-art.ru/cinema/cinema.php?id=19510

Фильм ‘Кабинет доктора Калигари’ вошёл в историю кино как образец немецкого экспрессионизма. Сценарий написали австриец Карл Майер и чех Ганс Яновиц. Оба участвовали в Первой мировой войне. Определяя роль каждого в этом произведении, Яновиц называл себя ‘отцом, заронившим семя’, а Майера — ‘матерью, зачавшей и вскормившей плод’.

Ганс Яновиц рассказывал, как родилась идея фильма. Осенним вечером 1913 года он попал в плохо освещённый увеселительный парк. Яновиц увязался за привлекательной незнакомкой, и забрёл вслед за ней в безлюдный уголок парка. Ему показалось, что девушка исчезла в зарослях кустов, а вместо неё оттуда появился подозрительный мужчина. На следующий день газеты сообщили, что в парке убита девушка. На похоронах Яновиц заметил в толпе подозрительного мужчину из парка. Возможно, именно он и был убийцей…

От этой истории в фильме немногое останется. Исчезнет её детективный характер. Останется же ощущение гнетущей таинственности и чудовищное убийство.

Авторы долго подыскивали имя главному герою фильма, прототипом которого послужил ненавистный Майеру психиатр, мучивший его во время войны. Редкая книга ‘Неизвестные письма Стендаля’ подсказала решение. Однажды французский писатель, только что вернувшийся с поля сражения, встретил в миланском театре ‘Ла Скала’ офицера по имени Калигари. Друзьям это имя понравилось.

Сценарий понравился директору студии ‘Декла-Биоскоп’ Эрику Поммеру, с чьим именем связан успех многих немецких фильмов.

Режиссёром картины стал Роберт Вине, горячий поклонник экспрессионизма, друживший со многими художниками этого направления. Вине защитил диссертацию по философии, но любовь к театру оказалась сильнее. Он работал актёром в Дрездене, затем драматургом и постановщиком в берлинском ‘Лессинг театр’. В кино Вине пришёл по приглашению графа Саши Коловрата, дебютировав в 1913 году постановкой комедий.

Действие ‘Кабинета доктора Калигари’ происходит в маленьком немецком городке Хольстенвалле (возможно, году в 1830-м). Во время ярмарки с каруселями и площадными представлениями доктор Калигари (Вернер Краусс), загадочный господин в очках, зазывает публику поглядеть на сомнамбулу Чезаре (Карл Фейдт). За разрешением на представление Калигари отправляется в муниципалитет. Здесь его встречают непочтительно. Наутро ретивого чиновника находят убитым в кабинете.

Вместе с толпой зевак в ярмарочный балаган доктора Калигари приходят друзья Фрэнсис (Фридрих Фехер) и Алан (Ганс-Генрих фон Твардовски) — студенты, влюблённые в дочь лекаря Джейн (Лиль Даговер). Они наблюдают, как Чезаре, погружённый в глубокий гипнотический сон, медленно выходит из вертикально стоящего ящика, похожего на шкаф. Калигари сообщает заворожённой публике, что сомнамбула умеет предсказывать будущее.

Алан спрашивает у Чезаре, долго ли ему жить. Сомнамбула отвечает: ‘До рассвета’. Наутро Алана находят заколотым точно таким же образом, как и чиновник из муниципалитета. Фрэнсис подозревает в этих преступлениях Калигари.

Ночью Чезаре пробирается в спальню Джейн, чтобы заколоть её кинжалом. Поражённый красотой девушки, он не может совершить убийство. Сомнанбула подхватывает потерявшую сознание Джейн на руки и, пытаясь скрыться, крадётся по перекосам крыш. За ним устремляется погоня. Похитителя настигают в лесу. Чезаре умирает от нервного потрясения.

Фрэнсис в сопровождении полицейских идёт к доктору Калигари. В ящике они находят куклу, двойника сомнамбулы. Доктор прячется за стенами дома для душевнобольных.

Фрэнсис приходит в лечебницу и обнаруживает, что её директор и Калигари — одно и то же лицо. Выясняется, что знаменитый психиатр проводил опыты итальянца Калигари, дававшего гипнотические приказы своему медиуму. Эксперименты проводились на одном из пациентов лечебницы.

Узнав, что Чезаре мёртв, директор впадает в бешенство, санитары надевают на него смирительную рубашку.

Такая зловещая история в духе Гофмана была революционной для кинематографа, но расшифровывалась просто. Калигари, посылавший своего медиума убивать людей, — это немецкий император Вильгельм, точнее, его система. Чезаре, по мысли сценаристов, олицетворяет собой немецкого солдата, безвольную жертву системы. Яновиц и Майер хотели заклеймить произвол государственных властей. Чезаре совершал кошмарные убийства, подобно тому, как люди на фронтах мировой войны убивали друг друга, бессмысленно, не по своей воле…

Однако Вине изменил сценарий в соответствии с предложением, сделанным Поммеру Фрицем Лангом. ‘В тот момент требовалось снять „Калигари“, скажем, в экспрессионистском стиле, — вспоминал Ланг. — Это намерение было с самого начала. Думаю, что единственное, что я внёс в фильм, были слова: „Дети мои, вы не сможете так сделать картину. Это уже слишком. Экспрессионизм, каким вы его себе представляете, невозможен. Он напугает публику“. Вот тогда-то я и предложил усложнить действие. Предложение было принято — начало и финал происходили в доме для душевнобольных. В финале, когда на Калигари должны надеть смирительную рубашку, вам объясняют, что эту сказку выдумал Фрэнсис, отождествляя Калигари с директором психиатрической больницы, где происходит как пролог, так и эпилог’.

На первый взгляд изменения были несущественными, в действительности же они перечёркивали идейную концепцию сценаристов.

‘Кабинет доктора Калигари’ теперь начинался с разговора двух мужчин в парке. Тот, что постарше, шепчет: ‘Привидения… они повсюду вокруг нас. Они изгнали меня из моего дома, оторвали от семьи, отняли у меня жену и ребёнка’. Мимо них, словно призрак, проходит девушка. Фрэнсис, тот, что помоложе, указывает на неё как на свою невесту, добавляя: ‘То, что было с нею пережито, ещё более странно, чем случившееся с вами’. И тогда на экране разворачивается рассказ Фрэнсиса.

В финале появляется доктор Калигари со своими ассистентами. Он осматривает пациентов психиатрической лечебницы. Среди больных — многие герои рассказа Фрэнсиса, в том числе Чезаре и Джейн. Следовательно, вся история — полуисповедь, полубред одного из пациентов больницы для душевнобольных.

Фильм оставался страшным, но перестал быть бунтарским. И когда ‘Калигари’ появился на экранах берлинских кинотеатров, газета ‘Форвертс’, орган социал-демократической партии, выразила удовлетворение той оценкой, которая дана ‘самоотверженной и достойной работе психиатров’.

Декорации к ‘Калигари’ выполнили художники-экспрессионисты: Герман Варм, Вальтер Рериг и Вальтер Рейман.

Герман Варм рассказывал: ‘Стиль, в котором впервые был написан сценарий, оказался столь неожиданным для меня, столь увлекательным, что мне пришлось признать необходимость найти для подобного литературного стиля столь же необычную форму декораций. Только экспрессионистские декорации могли служить средой в этом метафизическом произведении и сделать понятными его странные происшествия’.

Художники-экспрессионисты решили показать окружающий мир сквозь призму воображения сумасшедшего. ‘Фильмы должны стать ожившими рисунками’ — таков был девиз Германа Варма. ‘Калигари’ стоит первым в длинном ряду павильонных фильмов.

Декорации городка, улицы, площади и здания, так же, как и сцены на ярмарке, представляли собой полотна экспрессионистов. Всё было деформировано, лишено привычных очертаний. Чёрные и белые цвета резко контрастировали друг с другом. Неустойчивые фасады покосившихся зданий, острые углы и изломанные линии улиц, фантастически согнутые трубы вызывали нервозное настроение у зрителей. Окна возникали вне всякой логики, фонари оказывались перевёрнутыми, а тротуары кончались тут же, где начинались.

Герман Варм так описывает свои декорации:

‘Стена сада с аркой двери. Стена озарена едва мерцающим светом, то и дело гаснущим в окружающей темноте.

Крыши. Преследуемый Чезаре понимает, что бегство его не спасёт, но угрожающие тени всё же позволяют ему нащупывать дорогу, и вот скоро он сможет выйти на открытое пространство… на лужайку и ещё на одну у опушки леса. Дрожащие линии теряются в глубине. Они зовут беглеца ускорить бег к мосту, а через него — на противоположный берег, но, чтобы уйти от преследования, у беглеца уже не хватает сил. Спасения нет. Здесь и наступает конец’.

В фильме не было ничего подлинного. Это ощущение усиливается причудливым светом, также лишённым естественности. Невозможно понять, что является его источником. Световые эффекты были использованы во время съёмки убийства Алана. Зритель не видит преступника: на чердачной стене лишь тень Чезаре, закалывающего тень студента. Удар. Тень исчезает. Такие приёмы превратились в характерную примету немецкого кино. Французский прозаик Жан Кассу, например, приписывал немцам изобретение ‘волшебной световой игры в павильоне’, а американский критик Гарри Ален Потамкин считал световые приёмы в немецком фильме ‘огромным вкладом в мировой кинематограф’.

Общий замысел вынуждал актёров к преувеличенной жестикуляции, мимике, к особой пластике движений — графически острой, линейной. Наиболее полно это воплотили Вернер Краусс (Калигари) и Конрад Фейдт (Чезаре). Оба героя были скорее масками, символами идеи, знаками, передающими какое-то общее содержание.

Высокий и сухопарый Фейдт в роли Чезаре был затянут в чёрное трико. Грим на его лицо был нанесён резкими мазками. Густая тень увеличивала и без того большие глаза актёра. Не случайно после исполнения роли Чезаре за Фейдтом утвердились эпитеты: ‘друг привидений’, ‘готический человек’.

Киновед Э. Арнольди писал: ‘Конрад Фейдт органично входил в бредовый мир на экране. Лицо его застыло маской, судорожные жесты гибкие движения, безвольная скользящая походка напоминала сновидение. Как существо, живущее воздействием чужой воли, он представлялся человеком, в котором нет ничего человеческого, телом, лишённым чувств и мысли… Фейдт передавал самую суть экспрессионизма, его дух, а не внешнюю форму’.

Прославленный немецкий актёр театра и кино Вернер Краусс обладал заурядной внешностью и небольшим ростом. Для него был сделан очень высокий цилиндр, на плечи актёра набросили лёгкий чёрный плащ. На протяжении всего действия Краусс представал в резком гриме, а в финале — в своём обычном виде. Этим подчёркивалось безумие жизни и реальность сумасшедшего дома.

Ганс Яновиц писал роль Джейн в расчёте на свою подругу Гильду Лангер, актрису ‘Резиденц театр’. К несчастью, она умерла незадолго до начала съёмок, и роль получила Лиль Даговер.

Начиная с премьеры, состоявшейся в берлинском кинотеатре ‘Марморхаус’ 26 февраля 1920 года. ‘Кабинет доктора Калигари’ пользовался огромным успехом.

Фильм ‘Калигари’ и эстетика ‘калигаризма’ имели сторонников и противников. Так, например, режиссёр Жан Эпштейн, представитель французского авангарда, резко осуждая ‘Калигари’, говорил: ‘Весь этот фильм — декорация, не что иное, как натюрморт, в котором живые элементы уничтожены взмахом кисти’. Ещё более непримиримую позицию занимал Сергей Эйзенштейн.

Спустя много лет видный польский искусствовед Ежи Теплиц отметит выдающуюся роль фильма Вине в истории кино: ‘„Кабинет доктора Калигари“ стал поворотным пунктом в истории декорационного искусства в кино. То, что прежде было фоном, обрамлением игры актёров, стало важнейшим элементом фильма. Более того, сами герои и события фильма оказались чем-то второстепенным, малозначительным. Декорации превратились в своеобразный рупор эстетической платформы авторов… Впервые в истории кино художники-декораторы, а не режиссёр или актёры оказали решающее влияние на художественную форму и идейное содержание фильма’.

‘Калигари’ был продан для проката в США и несмотря на бойкот со стороны патриотических лиг прошёл с заметным успехом. Американский критик отмечал в сентябре 1921 года: ‘Ни один другой фильм, даже „Рождение нации“, не вызывал за месяц стольких комментариев, дискуссий и вопросов, сколько „Кабинет доктора Калигари“‘.

Через тридцать лет, на Всемирной выставке в Брюсселе 1958 года, шедевр Роберта Вине был занесён в список двенадцати лучших фильмов всех времён и народов. До наших дней сохранился термин ‘калигаризм’, обозначающий мрачную фантастику, депрессивность душевных и духовных состояний.

http://kinofashion.ru/100cool/-Kabinet-Doktora-Kaligari.html

Чех Ганс Яновиц, один из сценаристов фильма "Кабинет доктора Калигари", вырос в Праге, средневековый облик которой близок призрачным снам*.

В один из октябрьских вечеров 1913 года молодой поэт Ганс Яновиц, живший в ту пору в Гамбурге, отправился на ярмарку, надеясь там в толпе найти девушку, незадолго до этого пленившую его красотой и манерой держаться. Репербан, этот злачный район, известный каждому матросу, был запружен палатками. Гигантский памятник Бисмарку стоял, точно угрюмый часовой, у торговой гавани в Хольстенвалле. Из сумрачного парка, окаймлявшего Хольстенвалль, до Яновица донесся приглушенный девичий смех, и тот, полагая, что смеется его исчезнувшая избранница, устремился в парк. Смех, которым девушка, очевидно, приманивала своего кавалера, пропал в кустах. Когда через некоторое время Яновиц двинулся к выходу, из-за деревьев внезапно вынырнула зловещая фигура и направилась, как показалось Яновицу, в ту сторону, откуда слышался смех девушки. Краем глаза Яновиц успел разглядеть этого странного человека. С виду он был обыкновенный буржуа. Скоро он исчез в темноте, и дальнейшие поиски уже не имели смысла. Наутро крупно набранный подзаголовок местной газеты сообщил: "Чудовищное сексуальное преступление в парке Хольстенвалля. Юная Гертруда... убита". Смутное предчувствие подсказало Яновицу, что Гертруда и есть та самая девушка с ярмарки, и он пошел на похороны жертвы. Во время погребальной церемонии Яновицу вдруг показалось, что в толпе находится убийца, еще не схваченный полицией. Человек как будто узнал его тоже. Он оказался тем самым зловещим незнакомцем, появившимся в парке из-за деревьев.

Соавтор Яновица по "Калигари" Карл Майер (1) родился в столице одной из австрийских провинций, Граце, где отец его, богатый промышленник, жил бы вполне безбедно, не возымей от маниакального желания играть в рулетку по "научной системе". В расцвете сил он продал недвижимость и во всеоружии своего "безошибочного" метода отбыл в Монте-Карло. В Граце он появился спустя несколько месяцев совершенным банкротом. В результате этой катастрофы отец-маньяк, очутившись на улице с шестнадцатилетним Карлом и тремя сыновьями помладше, покончил с собой. У Карла Майера, совсем еще мальчика, оказались на руках трое братьев. Пока он, колеся по Австрии, торговал барометра/ли, пел в хоре и подвизался в деревенском театре на выходах, его интерес к сцене укоренился и возрос. Не было такого театрального жанра, который он не изучил бы за долгие годы кочевой жизни. Карл Майер накопил богатый опыт, и тот во многом помог его будущей карьере кинематографического поэта. В начале войны молодой человек зарабатывал себе на хлеб тем, что рисовал портреты Гинден-бурга на открытках в мюнхенском кафе. В военное время, по свидетельству Яновица, Майера не раз подвергали психиатрическому обследованию, и он, должно быть, сильно обозлился на военных психиатров-чинуш, занимавшихся его делом.

Война окончилась. Яновиц, с самого начала ее служивший офицером пехотного полка, вернулся с фронта убежденным пацифистом, ненавидящим власть, которая послала на верную смерть миллионы людей. Он понимал, что неограниченная власть - зло уже само по себе. Обосновавшись в Берлине, он встретился с Карлом Майером и скоро понял, что этот эксцентричный молодой человек, никогда, впрочем, не бравший в руки перо, разделяет его революционные настроения. Почему бы совместно не воплотить их на экране? Отравленный фильмами Веге-нера, Яновиц верил, что кинематограф дает большие возможности для мощных поэтических откровений. Как водится в молодости, друзья вели нескончаемые беседы, в которых неизменно всплывали гамбургское приключение Яновица и душевный поединок Майера с психиатрами. Обе истории, казалось, дополняли одна другую и были связаны между собой. После таких разговоров приятели отправлялись гулять по ночному городу, и особенно радовала их шумная крикливая ярмарка на Кантштрассе. То были настоящие веселые джунгли, больше напоминающие ад, чем рай. Однако это был рай для тех, кто после ужасов войны узнал муки бедности. В один из вечеров Майер потащил Яновица на интермедию "Человек и машина", которая произвела на него глубокое впечатление. Там действовал сильный человек, который творил неслыханные чудеса в сомнамбулическом состоянии. Он двигался как загипнотизированный, свои действия он сопровождал восклицаниями, в которых зачарованный зритель пытался прочесть свою судьбу.

Любой творческий процесс достигает того момента, когда довольно мелкого впечатления, чтобы слить воедино все элементы. Таинственная фигура сильного человека и явилась этой добавкой. В этот вечер друзья впервые воочию увидели подлинную историю Калигари. Рукопись они сочинили за полтора месяца. Определяя роль каждого в этом произведении, Яновиц называет себя "отцом, заронившим семя", а Майера - "матерью, зачавшей и вскормившей плод". К концу работы возникла маленькая трудность: авторы ломали себе голову, каким именем окрестить главное действующее лицо, прототипом которого послужил ненавистный Майеру психиатр, мучивший его во время войны. Редкая книга "Неизвестные письма Стендаля", попавшая им в руки, подсказала решение. Перелистывая свою находку, Яновиц наткнулся на то место, где Стендаль, только что вернувшийся с поля сражения, встретил в миланской "Ла Скала" офицера по имени Калигари. Это имя друзья и взяли на вооружение.

События фильма развернулись в вымышленном немецком городке на севере, у голландской границы, который был умышленно назван Хольстенваллем. И вот там как-то раз устраивается ярмарка с каруселями и площадными представлениями. На ней доктор Калигари, загадочный господин в очках, зазывает публику поглядеть на сомнамбулу Чезаре. За разрешением на представление Калигари отправляется в муниципалитет, где высокомерный чиновник непочтительно обходится с ним. Наутро чиновника находят убитым в кабинете, что не мешает горожанам с прежним жаром предаваться ярмарочным увеселениям. Вместе с толпой зевак в балаган доктора Калигари приходят Фрэнсис и Алан, студенты, влюбленные в дочь лекаря Джейн. На глазах у них Чезаре медленно выходит из вертикально стоящего ящика, похожего на гроб, а Калигари сообщает завороженной публике, что сомнамбула умеет предсказывать будущее. Возбужденный зрелищем, Алан спрашивает у Чезаре, долго ли ему жить. Сомнамбула открывает рот - он явно во власти неодолимой гипнотической силы, исходящей от его господина,- и отвечает: "До рассвета". Наутро Фрэнсис узнает, что его друг заколот точно таким же образом, как и чиновник из муниципалитета. Студент, заподозрив Калигари в убийстве, убеждает отца Джейн помочь ему начать расследование. Получив ордер на обыск, они, пробившись сквозь толпу к фургону Калигари, требуют, чтобы тот вывел из сомнамбулического состояния своего подопечного. Однако в этот момент их призывают в полицейский участок, где они должны присутствовать на допросе преступника. Тот пытался убить женщину, попался в руки полиции и упорно твердит, что он не убийца, которого давно разыскивают.

Фрэнсис продолжает следить за Калигари и после полуночи тайком заглядывает в оконце его балагана. Ему кажется, что Чезаре находится в ящике,- на самом же деле Чезаре, прокравшись в спальню Джейн, заносит кинжал над спящей девушкой, Намереваясь заколоть ее, он окидывает Джейн долгим взглядом, потом отбрасывает в сторону кинжал и, схватив Джейн, с криком бежит прочь. Настигнутый ее отцом, Чезаре выпускает из рук девушку, которую уносят домой, а ее похититель умирает от нервного потрясения. И поскольку Джейн, не слушая возражений Фрэнсиса, утверждает, что узнала Чезаре, тот во второй раз отправляется к Калигари, чтобы разгадать мучительную загадку. Сопровождающие Фрэнсиса полицейские хватают похожий на гроб ящик, и Фрэнсис вытаскивает из него... куклу, двойника сомнамбулы. Воспользовавшись смятением сыщиков, Калигари спасается бегством и прячется в доме умалишенных. Студент устремляется за ним, требует директора психиатрической лечебницы, чтобы справиться у него о беглеце, и застывает от ужаса: директор лечебницы и Калигари одно и то же лицо.

На следующую ночь, пока директор спал, Фрэнсис с помощью троих медицинских служащих, которым он доверился, обыскивает кабинет Калигари и находит улики, полностью доказывающие его вину. Среди книг они обнаруживают старый том о фокуснике XVIII века, который, разъезжая по Северной Италии, заставлял под гипнозом медиума Чезаре убивать любого, кто попадется под руку, а пока тот отсутствовал, держал для обмана полиции его восковую фигуру. Главное изобличение директора - его собственноручные клинические записи. Они повествуют о том, как тот хотел проверить рассказ о гипнотической власти Калигари, как его желание переросло в одержимость и, когда сомнамбула оказался под его попечением, он не устоял перед искусом проделать с ним эти ужасные опыты. Директор полностью слился с личностью Калигари. Чтобы вырвать у него признание в преступлениях, Фрэнсис показывает директору труп его послушного раба - сомнамбулы. И как только этот страшный человек понимает, что Чезаре мертв, им овладевает буйное помешательство, и служители сумасшедшего дома надевают на него смирительную рубашку.

Эта зловещая история в духе Э.-Т.-А. Гофмана была откровенно революционной. В ней, по словам Яновица, они вместе с Карлом Майером заклеймили произвол государственных властей, которые ввели всеобщую воинскую повинность и запалили фитиль войны. Немецкое милитаристское правительство казалось авторам прототипом кровожадной власти Калигари. Подданные австро-венгерской монархии, они были в лучшем положении по сравнению с большинством германских граждан. Поэтому им удалось понять роковые тенденции, присущие немецкой государственной системе. Она живо воплотилась в образе Калигари: он проповедует неограниченную власть, которая обожествляет произвол и, удовлетворяя страсть к господству над остальными, беззастенчиво попирает все человеческие права и ценности. Будучи послушным орудием в руках Калигари, Чезаре з такой же степени убийца и преступник, как и невинная жертва Калигари. Так, по крайней мере, его замыслили авторы. По словам пацифистски настроенного Яновица, они создали Чезаре в смутном желании нарисовать портрет обыкновенного человека, который под давлением принудительной воинской повинности обучился убивать и безропотно класть голову на поле боя.

Революционный смысл этой истории откровенно раскрывается в ее финале - в отождествлении психиатра и Калигари: разум одолевает безрассудную силу, безумная власть символически уничтожена. Подобные мысли нередко высказывались на современной сцене, но авторы "Калигари" выразили их языком экрана.

И произошло чудо: Эрих Поммер (2), директор "Декла-Биоскоп", принял этот необычный, чтобы не сказать крамольный, сценарий. Только было ли это чудом? Поскольку в послевоенное время укоренилось мнение, что зарубежный рынок можно завоевать лишь подлинно художественными произведениями, немецкую кинематографию, конечно, и так тянуло к экспериментальному, эстетско-изощренному развлечению. Искусство обеспечивало экспорт, а экспорт означал экономическое преуспеяние. Страстный приверженец этой формулы, Поммер отличался несравненным нюхом на кинематографические новации и вкусы зрителей. Независимо от того, уловил ли он смысл странной истории, предложенной Майером и Яновицем, он несомненно почуял в ней атмосферу времени и интересные изобразительные возможности. Поммер был прирожденный делец: с одинаковой ловкостью он торговал кинотоваром, улаживал административные дела и прежде всего умело поощрял энергичных режиссеров и актеров. В 1923 году УФА сделала Поммера генеральным директором всей ее продукции. Его закулисная деятельность поневоле оставила след на догитлеровском экране.

На постановку "Калигари" Поммер пригласил Фрица Ланга, но в середине предварительных переговоров Лангу пришлось вернуться к завершению своего серийного фильма "Пауки". Этого потребовали прокатчики, и преемником Ланга оказался доктор Роберт Вине (3). Поскольку его отец, некогда знаменитый дрезденский актер, к концу жизни страдал легким помутнением рассудка, взяться за историю доктора Калигари Вине был внутренне готов. Полностью согласный с планами Ланга, Вине намеревался внести в сценарий радикальные изменения, которым яростно воспротивились оба сценариста. Но слушать их никто не пожелал.

Первоначальная история была рассказом о реальных ужасах. Редакция Вине преобразила рассказ в химерическую небылицу, порожденную больной фантазией Фрэнсиса. В результате переделки этот сюжет оказался вставленным в обрамляющий его рассказ, где Фрэнсис изображен безумцем. Фильм "Калигари" открывается первым из двух эпизодов, образующих рамку. Фрэнсис сидит на садовой скамейке во дворе дома умалишенных, прислушиваясь к невнятному бормотанию такого же душевнобольного, как и он сам. Медленно двигаясь, точно призрак, мимо проходит одна из обитательниц мрачного заведения - это Джейн. "То, что я пережил с ней, страшнее твоих мытарств, - говорит Фрэнсис приятелю, - сейчас я тебе про это расскажу". Затемнение. На экране возникает панорама Хольстенвалля и разворачивается ряд событий, которые, как известно, заканчиваются изобличением Калигари. После нового затемнения начинается второй и финальный эпизод сюжетного обрамления. Фрэнсис, закончив свою печальную историю, бредет за товарищем в дом и там присоединяется к толпе умалишенных. Среди них - Чезаре, который с отсутствующим видом мнет пальцами цветок. Директор заведения, кроткий, неглупый с виду человек, подходит к больным. Заблудившись в лабиринте галлюцинаций, Фрэнсис принимает его за призрачный образ, порожденный собственной фантазией, и обвиняет воображаемого врага в том, что он опасный безумец. Фрэнсис приходит в неистовство, бросается на больничных служителей с кулаками. Действие переносится в палату, где директор осматривает обессилевшего Фрэнсиса. Надев роговые очки, он сразу приобретает новое обличье, становясь похожим на Калигари. Потом он снимает очки и с прежним кротким видом говорит ассистентам, что Фрэнсис принимает его за Калигари. Отныне он понимает причину болезни пациента и знает, как его лечить.

Сюжетное обрамление не случайно разозлило обоих сценаристов. Оно искажало, если не ставило с ног на голову их сокровенный замысел. Если в сценарии безумие выступало неотъемлемым признаком власти, в редакции Вине "Калигари" прославлял власть и осуждал ее безумных противников. Революционный фильм, таким образом, превратился в конформистский. Воспользовавшись стародедовским способом, он объявлял здорового, но опасного смутьяна безумцем и упекал его в дом для умалишенных.

Этой переменой фильм, конечно, был обязан не столько личным пристрастиям Вине, сколько его инстинктивному подчинению нуждам экрана. Фильмы, по крайней мере, коммерческие, вынуждены идти навстречу массовым желаниям публики. В измененном виде "Калигари" уже не произведение, откровенно выражающее чувства интеллигенции, а фильм, потворствующий вкусам и настроениям менее образованного зрителя.

Если правда то, что в послевоенные годы большинство немцев страстно хотело вырваться из тисков грубого внешнего мира, погрузиться в непостижимый мир души, психологические установки в редакции Вине еще более последовательны, чем в сценарии. Версия Вине, перечеркнув старый замысел, четко отразила повальное бегство немцев в самих себя. В "Калигари" (и в некоторых других фильмах того времени) введение обрамляющего рассказа обладало не только эстетическим смыслом, но и символическим содержанием. Характерно, что Вине не стал калечить сценарий, и хотя "Калигари" превратился в конформистский фильм, его революционная фабула сохранилась и была подчеркнута лишь в качестве фантазии безумца. Иначе говоря, поражение Калигари происходило в психологической сфере. Таким путем фильм Вине намекает на то, что во время этого бегства в самих себя немцы исподволь стали пересматривать свое отношение к власти. В самом деле, даже огромное большинство социал-демократов из рабочих еще были далеки от революционных действий, но одновременно психологическая революция уже, по-видимому, подготавливалась в глубинах коллективного сознания. Фильм отражает эту двойственность внутренней немецкой жизни, соединив реальность, где власть Калигари торжествует, с галлюцинацией, где та же самая власть терпит поражение. Трудно вообразить себе лучшее символическое обозначение бунта против авторитарных установок, который, очевидно, происходил под благопристойной личиной филистера, отвергающего этот бунт в действительности.

Яновиц хотел, чтобы декорации к "Калигари" писал художник и иллюстратор Альфред Кубин. Предтеча сюрреалистов, он наводнил безобидные сценические задники леденящими душу призраками и зловещими видениями, всплывшими из глубин подсознания. Вине загорелся идеей раскрашенных полотен, но предпочел Кубину трех художников-экспрессионистов: Германа Варма, Вальтера Рёрига и Вальтера Реймана. Они были связаны с берлинской группой "Буря", которая благодаря одноименному журналу Герварта Вальдена немало способствовала пропаганде экспрессионизма во всех областях искусства.

Хотя экспрессионистская живопись и литература возникли в предвоенные годы, завоевали они публику лишь в 1918 году. В этом отношении Германия отчасти напоминала Советскую Россию, где за короткий срок расцвели различные течения изобразительного искусства. Революционному народу казалось, что экспрессионизм сочетает в себе отказ от буржуазных традиций с верой в человеческую мощь, которая способна изменить общество и окружающий мир.

"Фильмы должны стать ожившими рисунками" - таков был девиз Германа Варма в ту пору, когда он с двумя коллегами приступил к созданию мира Калигари**. Полностью отвечая их взглядам, полотна и декорации "Калигари" изобиловали зубцеобразными, остроконечными формами, живо напоминая готические архитектурные каноны.

Эти сочетания форм - их стиль позднее превратился почти что в манерность - лишь намекали зрителю на то, что перед ним дома, стены, ландшафты. Невзирая на отдельные изъяны и погрешности - некоторые задники явно противоречили художественной условности целого, другие же сохраняли верность ей,- декорации привели к тому, что материальные объекты превратились в символическую орнаменталистику. Эти косые трубы над беспорядочным нагромождением крыш, окна в форме стрел или бумажного змея, эти древообразные арабески - символы угрозы, а не деревья - в таком виде Хольстенвалль напоминал диковинный призрачный город, который еще раньше возникал в угловатых и четких композициях серии рисунков художника Лионеля Фейнингера.

Больше того, орнаментальная система "Калигари" подчинила себе пространство, придала ему условный характер при помощи нарисованных теней, дисгармонирующих со световыми эффектами, и зигзагообразных изображений, предназначенных уничтожить все правила перспективы. Пространство то уменьшалось до плоской поверхности, то увеличивало свои параметры, превратившись в то, что один критик назвал "стереоскопическим микрокосмом".

Надписи в фильме существовали в качестве важного декорационного элемента, предполагая, вполне естественно, тесную связь между титром и рисунком, В одном эпизоде желание безумного психиатра во всем подражать Калигари выражается в нервно прыгающих буквах, из которых складываются слова: "Я должен стать Калигари", слова, которые маячат перед ним на дороге, в облаках, на вершинах деревьев. Втиснуть живые движущиеся существа в этот искусственный, нарисованный мир было страшно трудно.

Из всех актеров только двоих протагонистов можно счесть подлинными созданиями фантазии рисовальщика. Исполнитель роли Калигари Вернер Краус сам кажется призрачным фокусником, который блуждает среди сотканной им паутины линий и теней, а Чезаре - Конрад Фейдт (6), - крадущийся вдоль стены, чудится ее порождением. Образ старого карлика и старомодные костюмы простонародья подчеркивают ирреальность ярмарочной толпы и помогают ей разделить странную жизнь абстрактных форм.

Хотя "Декла" предпочла отказаться от первоначального сценария Майера и Яновица, об их замысле чудесно рассказывали "ожившие картины". Эти экспрессионистские абстракции были пронизаны тем же самым революционным духом, который побудил обоих сценаристов обвинить власть - власть, весьма почитаемую в Германии,- в бесчеловечном произволе. Однако редакция Вине свела на нет революционный смысл экспрессионистского оформления или, по крайней мере, вместе с первоначальным сценарием заключила его в скобки. На первый взгляд экспрессионизм в фильме "Кабинет доктора Калигари" кажется ничем иным, как верным воспроизведением фантазии безумца при помощи живописных средств. Именно так понимали и восхищались декорациями "Калигари", как и рисунком движений его героев, многие немецкие критики, современники картины. Один самонадеянный невежда заявлял: "Замысел передать видения, рождающиеся в мозгу душевнобольного... при помощи экспрессионистских полотен не только хорошо продуман, но и хорошо воплощен. Здесь этот стиль имеет право на существование и выдерживает поверку логикой".

Восторженные мещане проглядели весьма примечательную особенность: хотя косые печные трубы в "Калигари" и увидены глазами безумца, в фильме им ни разу не противопоставляются трубы нормальные, перпендикулярные. Экспрессионистская орнаменталистика определила и решение финального эпизода, где с филистерской точки зрения должны были появиться перпендикулярные печные трубы, которые ознаменовали бы возврат к условной реальности. Следовательно, стиль "Калигари" так же далек от живописания безумия, как и от воплощения революционных замыслов. Какова же его функция на самом деле?

В послевоенные годы экспрессионизм нередко считали изображением примитивных импульсов и спонтанных ощущений. Брат Герхарта Гауптмана Карл, замечательный писатель и поэт экспрессионистской ориентации, придерживался такого определения и задавался вопросом: как лучше всего выразить эти непроизвольные проявления до глубины взмятенной души? Карл Гауптман утверждал, что современный язык из-за своей извращенности не годится для этой цели, а вот фильм, или, как он говорил, биоскоп, дает уникальную возможность запечатлеть на экране брожение внутренней жизни. Конечно, подчеркивал он, биоскоп должен изображать только те внешние проявления вещей и человеческих существ, которые действительно отражают движение души.

Взгляды Карла Гауптмана проливают свет на экспрессионистский стиль "Калигари". У него была своя функция - превратить экранный феномен в феномен души - функция, которая затемняла революционный смысл фильма. Превратив картину в пластическую проекцию психологических процессов, экспрессионистское оформление "Калигари" гораздо убедительнее, чем обрамляющий рассказ, символически воплотило всеобщее бегство в самих себя, которое переживали немцы в послевоенные годы. И пока этот процесс укоренялся в глубинах массовой души, не случайно то, что странно движущиеся герои и декорации в экспрессионистской или схожей манере появились в каждом сколько-нибудь . значительном фильме. Последние следы их заметны в фильме "Варьете" Э. Дюпона (7) (1925). Благодаря сложившимся стереотипам эти декорации и жесты героев стали чем-то вроде привычной глазу уличной картинки - скажем, "Люди за работой". Только на сей раз надпись была другой и читалась так: "Душа за работой".

"Декла", развернув бешеную рекламу, кульминацией которой явилась сбивающая с толку афиша "Ты должен стать Калигари", впервые показала фильм в феврале 1920 года в берлинском кинотеатре "Марморхауз". Среди газет и журналов - все они единодушно восхваляли "Калигари", называя его первым художественным произведением на экране,- особенной глупостью отличалась газета "Форвертс", центральный орган социал-демократической партии. Последний эпизод в фильме, где директор дома умалишенных обещает вылечить Фрэнсиса, она толковала так: "В нравственном смысле этот фильм неуязвим. Он внушает симпатию к умственно расстроенному человеку и уверенность в жертвенной деятельности психиатров и врачей". Вместо того чтобы признать, что нападки Фрэнсиса на ненавистную власть как нельзя лучше отвечают антитоталитарной установке социал-демократов, газета предпочла увидеть в самой власти образчик разнообразных совершенств. Опять сработал тот же самый психологический механизм: стихийные буржуазные пристрастия социал-демократов скрестились с их сознательными социалистическими установками. Если немцы так пленились фильмом, что превозносили предлагаемую им модель поведения, французы почуяли, что перед ними не просто замечательный фильм. Они пустили в обиход словечко "калигаризм" и употребляли его применительно к послевоенной Европе, где все было поставлено с ног на голову. Это в какой-то степени доказывает, что французы уловили связь между "Калигари" и немецким общественным устройством. Нью-йоркская премьера "Калигари" (апрель 1921 года) прочно утвердила за ним мировую славу. И хотя "Калигари" породил .множество подражаний и служил мерилом художественности, этот "самый спорный фильм времени" не оказал, серьезного воздействия на развитие американского и французского кино. Точно одинокий ледниковый валун, он стоял особняком.

Итак, "Калигари" показывает "душу за работой". В какое же рискованное плавание пускается душа, взмятенная идеей революции? Фабульные и пластические элементы фильма тяготеют к абсолютно противоположным полюсам. Один из них можно назвать "Властью", или, точнее, "Тиранией". Тема тирании, которой были одержимы сценаристы, главенствует на экране от начала до конца ленты. Вращающиеся кресла невероятной величины символизируют авторитет городских властей, представители которых восседают на них. Соответственно и гигантская спинка стула на чердаке Алана свидетельствует о незримом присутствии властей, которые угрожают ему. Лестницы углубляют впечатление от интерьеров: бесконечные ступени ведут в гору к полицейскому участку, и даже в сумасшедшем доме три параллельных ряда бегущих лестничных ступеней намекают на то, что доктор Калигари занимает высшее положение в этой иерархии. Фильм удачно создает образ Калигари - тирана, образ того же типа, что Гомункулус и Генрих VIII Любича. Это блистательно подтверждается страницами романа Джозефа Фримена "Никогда не отступай". Герой его, венский историк, рассказывает о своей жизни в немецком концлагере, где после долгих пыток его бросают в камеру. "И вот, лежа в одиночке, я размышлял о докторе Калигари, а потом безо всякой связи об императоре Валентиниане, владыке римского мира, которому доставляло удовольствие карать смертной казнью за малейший или мнимый проступок. Любимыми изречениями цезаря были: "Отрубить ему голову", "Сжечь заживо", "Бить палками, пока не сдохнет". Я подумал, что за удивительный правитель XX века получился бы из него, подумал так и сразу же заснул".

В этих размышлениях засыпающего человека схвачена суть характера Калигари: он двойник Валентиниана и предшественник Гитлера. Калигари - своеобразный его предшественник потому, что пускает в ход гипнотическую власть для полного подчинения пациента своей воле. Его методы - целью и содержанием - предвосхищают те опыты с народной душой, которые первым провел Гитлер в гигантском масштабе. И хотя во времена "Калигари" тему искусного гипнотизера экран уже варьировал (она присутствовала в американском фильме "Трильби", который шел в Берлине в военные годы), но не он, конечно, навеял ее сценаристам.

Естественно думать, что полюсом, противоположным тирании, явится в "Калигари" полюс свободы: ведь только любовь к ней подвигала Майера и Яновица изобличить природу тирании. Этот противоположный полюс представляет собой пластические элементы, сконцентрированные вокруг ярмарки - ярмарки с ее рядами палаток, осаждающей их пестрой толпой и разнообразными увеселениями. Здесь Фрэнсис и Алан охотно присоединяются к праздным зевакам. Здесь же, в сцене своего триумфа, доктор Калигари наконец попадает в ловушку. Пытаясь определить суть ярмарки, литературные источники часто прибегают к воспоминаниям о вавилонском столпотворении или о самом Вавилоне. В памфлете XV11 века так определяется шум, царящий на ярмарке,- "это такой несусветный гам, что поневоле думаешь: вавилонское столпотворение да и только". А почти двести лет спустя молодой английский поэт восторженно воскликнул: "О ярмарка! Ты балаганный Вавилон!" Эти библейские реминисценции безошибочно характеризуют ярмарку как княжество анархии в царстве развлечений. В этом и таится ее вечная притягательность. Люди всех социальных прослоек и возрастов радуются собственному растворению в этом прибежище ярких красок и резких звуков, где живут уродцы и где можно пережить самые острые ощущения - от страшного испуга до наслаждения невиданными лакомствами. Для взрослых ярмарка - это возвращение в детство, где игры и серьезные дела приравнены друг к другу, где реальное сливается с воображаемым, где случайные желания бесцельно испытывают свои безграничные возможности. Благодаря этому возвращению в детство взрослый человек изо всех сил пытается обуздать и подавить хаос, на котором тем не менее зиждется цивилизация. Ярмарка - это не свобода, но анархия "чреватая" хаосом.

Примечательно, что большинство ярмарочных сцен в "Калигари" открывается кадрами с шарманщиком, который знай себе крутит ручку, а за ним - макушка карусели, ни на минуту не останавливающей своего бега по кругу. Круг в фильме служит символом хаоса. Если свобода уподобляется реке, то хаос можно уподобить водовороту. Можно, забывшись, с головой нырнуть в этот омут хаоса, но плавать в нем невозможно. Антиподом тираническому бесчинству Калигари Майер и Яновиц избрали ярмарку и ее балаганную вольницу. Это обстоятельство изобличает незрелость их революционных настроений. Многие немцы, подобно Майеру и Яновицу, мечтали о свободе, но не могли, по-видимому, даже представить себе ее смутные контуры. Их взгляды на свободу отдавали богемой; они были результатом наивного идеализма, а не подлинного понимания событий. Но, пожалуй, я не погрешу против истины, если замечу, что ярмарка в "Калигари" точно отразила хаотическое духовное брожение в послевоенной Германии.

Преднамеренно или нет, но "Калигари" показывает, как мечется немецкая душа между тиранией и хаосом, не видя выхода из отчаянного положения: любая попытка бегства от тирании приводит человека в крайнее смятение чувств, и нет ничего странного в том, что весь фильм насквозь пропитан атмосферой ужаса. Подобно нацистскому миру, микрокосм "Калигари" изобилует зловещими знамениями, ужасными злодеяниями, вспышками паники. Приравнивание ужаса к безнадежности достигает особого напряжения в финальном эпизоде, который вводит в фильм реальную жизнь. За исключением двусмысленной фигуры директора и его призрачных помощников, обыкновенная жизнь в фильме представлена жизнью скопища безумцев, которые слоняются как неприкаянные в странных интерьерах. Нормальное в "Калигари" - это сумасшедший дом: трудно белее точно запечатлеть в образе всеобщее отчаяние. В "Калигари", как и в "Гомункулусе", распоясываются страсть к разрушению и невероятный садизм. Их появление на экране еще раз говорит о том, как сильно эти чувства завладели немецкой душой.

Формальное своеобразие раскрывает, как правило, своеобразие смысловое, В "Калигари" впервые утвердились те приемы, которые составляют техническую достопримечательность немецкого кинематографа. "Калигари" стоит первым в длинном ряду стопроцентно павильонных фильмов. Пока шведы, к примеру, преодолевая огромные трудности, запечатлевали на пленке реальную метель или природный лес, немецкие режиссеры, влюбленные в павильонные эффекты, выстраивали (по крайней мере до 1924 года) целые ландшафты в стенах киностудий. Они предпочитали повелевать искусственным миром, нежели зависеть от случайных подачек реальности. Их самозаточение в студиях было частью всеобщего бегства в самих себя. Поскольку немцы решили искать защиты в собственной душе, они не могли позволить экрану исследовать заброшенную ими живую реальность. Это обстоятельство объясняет характерную роль архитектуры в немецком кино - как отмечали многие критики, она бросается в глаза почти в каждом фильме после "Калигари". "Дело чрезвычайной важности,- пишет Пол Рота в одном из послевоенных обзоров, - понять ту значительную роль, которую сыграл архитектор в развитии немецкого кино"***. Да и могло ли быть иначе? Фасады домов и комнаты служили не только фоном - они были иероглифами, где запечатлелась структура души в пространственных формах. В "Калигари" искусно использован свет. Благодаря световым приемам зритель может наблюдать убийство Алана, не видя его: на чердачной стене он видит лишь тень Чезаре, закалывающего тень студента. Такие приемы превратились в характерную примету немецкого кино. Французский прозаик Жан Кассу приписывает немцам изобретение "волшебной световой игры в павильоне", а американский критик Гарри Алэн Потамкин считает световые приемы в немецком фильме "огромным вкладом в мировой кинематограф". Это увлечение светом можно генетически возвести к сценическим экспериментам Макса Рейнгардта, которые он проводил незадолго до появления "Калигари". При постановке довоенной драмы Райнхарда Иоганнеса Зорге "Нищий", одного из самых ярких и мощных проявлений экспрессионизма, он заменил привычные декорации воображаемыми, которые создал при помощи световых эффектов. Рейнгардт, конечно, ввел их в угоду стилю этой пьесы.

Но эта аналогия послевоенным фильмам самоочевидна. Под влиянием тех же экспрессионистских пристрастий многие немецкие операторы плодили на экране тени, буйно растущие, как сорная трава, и камера сочетала эфемерные призраки с диковинно освещенными арабесками или лицами. Кинематографисты старались превратить сценическое оформление в странную световую игру.

Они пытались преобразить его в декорацию человеческой души, "Свет вдохнул душу в экспрессионистские фильмы",- пишет Рудольф Курц в своей книге о киноэкспрессионизме****. Точно так же справедлив и обратный вывод: душа в этих фильмах стала действительным источником света, А включить эту внутреннюю иллюминацию помогла отчасти мощная романтическая традиция.

Попытка "Калигари" слить в одно целое декорации, актеров, свет и действие открывает смысл структурной организации фильма, которая, начиная с "Калигари", прочно утвердилась на немецком экране. Рота ввел термин "павильонный конструктивизм", который характеризует "поразительную законченность и завершенность каждой ленты немецкой студии". Но подобной законченности можно достичь только при том условии, если материал, подлежащий организации в структуру, не противится ей*****.

* Последующий эпизод, как и прочие факты, приведенные мной на страницах о Калигари, я заимствовал из очень интересной рукописи Ганса Яновица, где он рассказал о рождении этого фильма. Я в большом долгу перед Яновицем, который предоставил в мое распоряжение эти материалы и дал мне возможность подкрепить собственное истолкование Калигари подлинной историей, прежде не известной никому,

** Взгляды Варма, считавшего фильм фотографической реальностью, совпадают с позицией Викинга Эггелинга, шведского художника-абстракциониста, жившего в Германии. Изгнав все предметы со своих полотен, Эггелинг считал логичным сочетать ожившие геометрические композиции с ритмическим движением. Он со своим другом Гансом Рихтером (4) сообщил об этом замысле УФА, и там, руководствуясь старой истиной, что искусство - хороший товар или в крайности хорошая пропаганда, поддержали экспериментальное начинание обоих художников. Первые абстрактные фильмы появились в 1921 году. Пока Эггелинг - он умер в 1925 году - оркестровал спиральные линии и гребнеобразные фигуры в короткометражку под названием "Диагональная симфония", Рихтер создал свой "Ритм-21" из черных, серых и белых квадратов. Спустя год Вальтер Ругтман (5), тоже художник, присоединился к этому течению "Опусом 1", который явился динамической игрой пятен, отдаленно напоминающей рентгеновские снимки. Как явствует из названий, сами авторы считали свои произведения чем-то вроде оптической музыки. Это была музыка, которая независимо от ее содержания шла на предельный разрыв с внешним миром. Это элитарное авангардистское движение скоро распространилось в других странах.

*** R о t h a, P a u 1. The Film Till Now, p. 180

**** Kurtz, Rudolf. Expressionismus und Film. Berlin, 1926, p. 60.

***** Искушенные кинокритики часто обвиняли "Калигари" в нарочитости театральной формы. Эта особенность фильма частично результат его чисто театрального действия, А это действие - хорошо построенный драматический конфликт, разрешающийся в сценических декорациях. Это такое действие, которое не зависит от экранной реализации благодаря собственной значительности. Подобно "Калигари", все павильонные фильмы послевоенного периода обнаруживали родство со сценой в том, что предпочитали психологические драмы "внутренней жизни" конфликтам, связанным с живой реальностью. Однако это вовсе не мешало им стать настоящими фильмами. Когда вслед за "Калигари" техника фильма серьезно развилась, психологические драмы на экране заговорили уже образным языком, который сам определял развитие действия. Нарочитой театральностью "Калигари" обязан отсталости кинематографической техники. Неподвижная камера снимала раскрашенные декорации, монтажные приемы не способствовали метафорическим связям. Не надо, конечно, забывать о том, что "Калигари" вместе с родственными ему фильмами повлиял со своей стороны на немецкую сцену. По примеру их световых приемов театральное освещение стало играть роль отдельного актера или важной сценической детали.

http://www.dnevkino.ru/library_kracauer_6.html

Естественно думать, что полюсом, противоположным тирании, явится в "Калигари" полюс свободы: ведь только любовь к ней подвигала Майера и Яновица изобличить природу тирании. Этот противоположный полюс представляет собой пластические элементы, сконцентрированные вокруг ярмарки - ярмарки с ее рядами палаток, осаждающей их пестрой толпой и разнообразными увеселениями. ... Ярмарка - это не свобода, но анархия "чреватая" хаосом.

Примечательно, что большинство ярмарочных сцен в "Калигари" открывается кадрами с шарманщиком, который знай себе крутит ручку, а за ним - макушка карусели, ни на минуту не останавливающей своего бега по кругу. Круг в фильме служит символом хаоса. Если свобода уподобляется реке, то хаос можно уподобить водовороту. Можно, забывшись, с головой нырнуть в этот омут хаоса, но плавать в нем невозможно. Антиподом тираническому бесчинству Калигари Майер и Яновиц избрали ярмарку и ее балаганную вольницу. Это обстоятельство изобличает незрелость их революционных настроений. Многие немцы, подобно Майеру и Яновицу, мечтали о свободе, но не могли, по-видимому, даже представить себе ее смутные контуры. Их взгляды на свободу отдавали богемой; они были результатом наивного идеализма, а не подлинного понимания событий. Но, пожалуй, я не погрешу против истины, если замечу, что ярмарка в "Калигари" точно отразила хаотическое духовное брожение в послевоенной Германии.