|
режиссёр Шарунас Бартас
| |
| Александр_Люлюшин | Дата: Понедельник, 15.08.2011, 19:36 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 3279
Статус: Offline
| Шару́нас Ба́ртас (лит. Šarūnas Bartas, 16 августа 1964, Шяуляй)
— литовский кинорежиссёр, оператор, сценарист, актёр
  
В 1991 году закончил Всесоюзный кинематографический институт в Москве (ВГИК). Учился у мастера П. Лисаковича, потом - у мастера И. Квирикадзе на режиссерском факультете. В 1989 г. создал первую независимую киностудию «Кинема» в Вильнюсе.
Шарунас Бартас — подлинный гражданин мира, но из Литвы никогда насовсем не уезжал. Одна из главных особенностей режиссера — работа с актёрами, которых он подбирает по психофизическому принципу да ещё зачастую и непрофессионалов. «Актёр — живой, он не кукла, и чем больше он может переживать то, что происходит с ним на площадке, тем в большей степени он актёр», — утверждает режиссёр. Мир Шарунаса Бартаса — неприукрашенная реальность, которую художник видит в её подлинной, чарующей и шокирующей красоте.
Фильмография
Режиcсер
Тофолария (1986) ... короткометражка
В память ушедшего дня (1990) короткометражка
Три дня (1991)
Коридор (1994)
Нас мало (1996)
Дом (1997)
Свобода (2000)
Образы Европы (2004)
Семь человек-невидимок (2005)
Евразиец (2010)
Сценарист
В память ушедшего дня (1990) короткометражка
Три дня (1991)
Коридор (1994)
Нас мало (1996)
Дом (1997)
Свобода (2000)
Образы Европы (2004)
Семь человек-невидимок (2005)
Евразиец (2010)
Оператор
Нас мало (1996)
Дом (1997)
Свобода (2000)
Образы Европы (2004)
Семь человек-невидимок (2005)
Евразиец (2010)
Актёр
Коридор (1994)
Пола Х (1999)
Шестнадцатилетние (сериал) (1987)
Евразиец (2010)
Продюсер
Коридор (1994)
Свобода (2000)
Nuomos sutartis (2002)
Семь человек-невидимок (2005)
Композитор
Три дня (1991)
Награды
Амстердам, 1990 год
Победитель: Приз зрительских симпатий на МК документальных фильмов («Памяти минувшего дня»)
Берлинский кинофестиваль, 1992 год
Победитель: Приз международной ассоциации кинокритиков - почетное упоминание (программа «Форум») («Три дня»)
Победитель: Приз экуменического (христианского) жюри - особое упоминание (программа «Форум») («Три дня»)
Европейская киноакадемия, 1992 год
Номинация: Лучший фильм молодого режиссера («Три дня»)
МКФ, Фессалоники, 1995 год
Победитель: Премия за особые художественные достижения («Коридор»)
МКФ, Вена, 1995 год
Победитель: Премия ФИПРЕССИ («Коридор»)
Венецианский кинофестиваль, 2000 год
Победитель: Награда CinemAvvenire за лучший фильм, посвященный взаимоотношениям природы и человека («Свобода»)
Номинация: Золотой лев («Свобода»)
Фестиваль «Киношок», Анапа, 2005 год
Победитель: Премия Александра Княжинского за лучшую операторскую работу («Семь человек невидимок»)
Фестиваль «Киношок», Анапа, 2010 год
Победитель: Гран-при фестиваля Киношок-2010 («Евразиец»)
Национальная кинопремия Литвы «Серебряный журавль», 2010 год
Победитель: Лучший фильм («Евразиец»)
Победитель: Лучшая режиссёр («Евразиец»)
Победитель: Лучшая женская роль (Клавдия Коршунова, «Евразиец»)
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Понедельник, 15.08.2011, 19:38 | Сообщение # 2 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Шарунас Бартас: поэзия присутствия
Творческое становление литовского кинорежиссёра Шарунаса Бартаса пришлось на знаковый период существования СССР. Разрушение огромной империи, официально провозгласившей свою историческую основательность и поэтому претендовавшей на вечность, находило отражение в работах многих авторов (в большинстве своем, расшатывание основания воспринималось как проявление негативного, то есть как расширение сферы дозволенного). Распад такого «вечного» образования, естественно, ставил под сомнение не только «основательную» идеологию, но и саму субстанциальность порядка, в рамках которого существовал человек. Лишённый прежнего субстанциального, человек искал новые внешние идеологические опоры (либеральная либо националистическая идеология вместо официальной коммунистической), либо обращался к самому себе, отправлялся во внутреннее путешествие. Последнее наиболее интересно и показательно для Бартаса, визуализирующего бесконечные блуждания героев внутри себя и намечающего их вероятные пределы.
Конечно же, привязка Бартаса к политическому распаду СССР может показаться совершенно надуманной и произвольной (вероятно, некоторые опосредованные связи могут читаться в его последнем фильме «Евразиец»). Его принципиально не интересуют политические свершения, а сам его кинематографический мир лишён чётко установленных географических координат. Уже в среднеметражном фильме «В память ушедшего дня», местами напоминающем социальный репортаж, стираются границы конкретного городского пространства, вытесняемого поэтическим миром присутствия. Можно рассматривать его кинематографический мир как продукт раскрепощённости, освобождения от внешнего принуждения. Но герои Бартаса зачастую свидетельствуют о том, что такое внешнее принуждение оказывается куда меньшим злом, чем приобретенная свобода.
Атрибутировать кинематограф Бартаса довольно непросто. Во-первых, он не подчиняется канонам «социального» кино. Литовский режиссёр принципиально дистанцируется от сюжетов, требующих конкретной локализации действия. Социальное пространство у него не сводимо к совокупности самоценных индивидов-монад, имеющих свои выразимые интересы. Действие, если такое определение применимо к миру Бартаса, не связывается с непосредственностью интереса. То есть, социальное пространство у него не воссоздаётся даже формально. Во-вторых, к творчеству Бартасу не применимо определение «натуралистического» кинематографа. Правда, он довольно часто прибегает к предельно достоверному, точному и местами неприятному изображению «празднеств» («Коридор», «Нас мало», «Семь человек-невидимок»), за которое его фильмы можно отнести к «чернухе». Но даже эти натуралистические вставки оказываются вполне оправданными замыслом режиссёра, который делает их не завершенными и самоценными, а соотносит со взглядом отстранённого зрителя, чужака, наблюдающего за «застольями», плавно переходящими в оргию. Именно такое соотнесение с отстранённым зрителем, условно втянутым в действо, позволяет различить важную проблему, проглядывающую в фильмах Бартаса – проблему присутствия. Именно с ней связано, в-третьих, то, что режиссер задает в своих художественных посланиях пределы «экзистенциалистскому» кинематографу. «Существование» героев Бартаса довольно условно и, что самое главное, почти внерефлексивно (редкое исключение составляет начитываемый закадровый текст в фильме «Дом», который, как нам кажется, совершенно излишний, «выбалтывающий» те тайны, до которых должен дойти сам зритель). Условность «существования» подчеркивается тем, что в каждой полнометражной работе имеется некий герой, макрокосм которого отождествлен с микрокосмом. Это совмещение, где невозможно определить, является ли макрокосм проекцией микрокосма (то есть господствует «экзистенциалистский» субъективизм), либо, наоборот, микрокосм зависит от внешнего макрокосма (то есть складывается «объективная» картина внешнего), возможно у Бартаса только при растворении самоутверждённого существования в условности присутствия. Герой Бартаса (например, тот, которого он сам играет в «Коридоре») лишен каких бы то ни было определённых характерных черт – в общем, это лишь тот, кто курит и всматривается. Он подчёркнуто бездеятелен, точнее, его движения лишены направленности и интереса. Даже его взгляд сосредоточен на самом себе (здесь можно обратить на особую незаинтересованность глаз, которую хорошо передает Бартас и постоянная участница его ранних фильмов Екатерина Голубева). Определить действительность отображаемого мира зритель не в состоянии – равно как и отделить внутреннюю сосредоточенность героев от буйной стихии внешнего застолья.
«Экзистенциалистский» проект развенчивается и в последующих работах Бартаса. Вкус свободы, наконец-таки не негативной (то есть основанной на отрицании принуждения), призван толкать героев к движению. Путешествия у Бартаса синхронизируют внешнее формальное движение и движение внутреннее, поэтому для зрителя остаются тайной причины, побуждающие героев фильмов «Нас мало», «Свобода» и «Семь человек-невидимок» совершать сторонне неоправданные перемещения. Но свобода движения, не скованного более субстанциальными привязками вроде «обязанности» или «долга», оказывается ограниченной – она наталкивается на сложность выявления себя как носителя свободы, на проклятие самоидентификации. Бартас не впадает в наивные крайности кинематографа 60х – ранних 70х, романтизировавшего движение как самоценное воплощение экзистенциального бунта, но оставлявшего нерассмотренными проблемы содержательной самоидентификации. Литовский режиссёр отказывает в возможности такой самоидентификации иначе: он указывает на неэффективность пространственного («Нас мало») и временнóго («Дом») бегства. Новый внешний опыт и память не способны ни дать облегчения, ни способствовать самоопределению. Новый опыт в заброшенной деревне формируется по аналогии с предшествовавшим опытом героини Голубевой в фильме «Нас мало», именно тем опытом, от которого она, видимо, тщетно пыталась избавиться. В «Доме» мы имеем поэтизированную реконструкцию воспоминаний – вос-поминающий герой, находящийся в пограничном состоянии между прошлым и желаемым будущим-как-прошлым, между сном и явью и, вероятно, между жизнью и смертью, безуспешно пытается выявить нечто существенное из памяти, так как им является само воспоминание. В «Доме», который кажется предсмертной медитацией, устанавливается важность случайного, но вполне материализованного присутствия. Материализация случайного у Бартаса несколько раз повторяется как совершенно нелогичное внешнее действие – убийство, которым завершается повествование («Нас мало», «Семь человек-невидимок»). При этом убийство изображается отстраненно и буднично – этим лишь подводится черта перед чем-то незначительным. Смещение взгляда Бартаса с проблемы существования к отображению присутствия и объясняет эту отмену трагического. Его лишённые существования герои не воспринимаются как «заброшенные в мир», так как этот мир для них более не представляет важности, они предоставлены самим себе именно в редкие моменты присутствия. В этом контексте самым совершенным предстает фильм «Свобода». Целенаправленное для героев путешествие по мере развертывания неспешного действия оборачивается тотальным обездвижением, которое и оказывается лучшим приспособлением к пустыне. Любое действие теряет свою осмысленность, движение – направленность, они замыкаются на самих себе и в то же время не сообщают ничего ни о себе, ни для себя. Пустыня свидетельствует о тотальной замкнутости безграничья свободы, той самой свободы, которой жаждали «экзистенциалистские» герои. Потенциальная возможность движения влечет, как показывают фильмы Бартаса, не к героическому сопротивлению внешним тупикам, а к невероятности дальнейшего пути в полностью открытой пустыне.
Особая поэзия присутствия Бартаса, минимизировавшего вербальные средства передачи, предполагает воссоздание поэтического ландшафта за счёт активного участия среды. Объектный мир у литовского режиссёра изображается довольно скудно, а ведущую роль в большинстве его фильмов играет естественный природный ландшафт. Медленное течение времени в его работах подчёркивается неторопливой сменой планов. В наиболее показательной с этой точки зрения «Свободе», где условное действие полностью разворачивается на океанском побережье под открытым небом, движения и перемещения героев подчинены природной ритмике, а Бартас неоднократно подчёркивает неустойчивость положения людей, рассматривая их как малые части природного ландшафта (помимо курсирующих патрулей – морского и сухопутного, перед взглядом зрителя проходят кочевые племена). Ритмика приливающих и отступающих волн на фоне заходящего солнца передаётся им за счёт семиминутного общего плана, а также нескольких менее протяжённых эпизодов, в которых люди вообще не попадают в кадр. Здесь камера Бартаса находит временные точки устойчивости для того, чтобы обратиться к отображению мира, находящегося в блуждании. Медленный темп повествования (лишённого, в общем-то того, о чём можно было бы рассказывать) способствует переносу зрительского внимания на переживание самой длительности как авторского послания, не вызывая ощущения излишней затянутости кадров. Дедраматизация действия у Бартаса, достигшая в «Свободе» своего апогея, ведёт к принципиальному расширения поля зрения, всё более активному использованию общих планов. Финальная сцена фильма с едва заметным телом упавшего героя на фоне бьющихся у берега волн может служить своеобразным ключом к контр-экзистенциалистскому творчеству режиссёра – даже истошный вопль «я есть» никогда не вернётся вопрошающим эхом «зачем?».
Автор: Сергей Малов
http://www.cineticle.com/focus/219-sharunas-bartas.html
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Понедельник, 15.08.2011, 19:38 | Сообщение # 3 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| ШАРУНАС БАРТАС: "Профессия у режиссера вредная"
Шарунас БАРТАС - литовский кинорежиссер, оператор, продюсер. Иногда его называют мастером экзистенциальной кинодрамы. Его картины "Коридор", "Дом", "Нас мало", "Свобода", а теперь и "Семь человек-невидимок" участвовали в различных кинофестивалях. Последняя в мае этого года была показана на Каннском кинофестивале, а потом завоевала на "Киношоке" приз имени Александра Княжинского за лучшую операторскую работу. На фестивале "Восток - Запад", который проходил в Баку в октябре, Бартаса наградили за выдающийся вклад в евразийский кинематограф. Между тем "Семь человек-невидимок", можно сказать, повергли коллег и публику в крайнее возбуждение. Русскую душу во всей красе, российское застолье Бартас показал такими, какие они есть - с пьянством, драками, поножовщиной. Мы разговоривали с Шарунасом на борту самолета, следующего из Баку в Москву, под рокот мотора и обращения бортпроводников: "Дамы и господа! Начинаем обслуживание питанием. Приготовьте индивидуальные столики, спинки кресел приведите в вертикальное положение". В разговоре Шарунас немногословен, что не делает его менее интересным, но говорит о характере. А характер - нордический.
- Шарунас, как собирался ваш фильм "Семь человек-невидимок" и возможно ли сегодня снять картину исключительно на литовские деньги?
- Это уже четвертый мой фильм, сделанный литовской студией "Kinema group". Пришло финансирование из Франции, частично из Португалии, а потом и из фонда города Роттердама, который никакого отношения не имеет к Роттердамскому кинофестивалю. Это городской фонд, какие есть во многих западных странах. У нас финансирование очень маленькое по сравнению с другими европейскими странами. Литва занимает предпоследнее место в этом списке. Но полнометражный игровой фильм, если он камерный, может быть профинансирован собственными силами. Все зависит от того, чего требует режиссер, какого исполнения декораций и так далее.
- Раньше многие думали, что Бартас живет в Литве номинально, на самом деле он давно уже перебрался в Европу, где и снимает свои фильмы. Насколько это соответствует действительности?
- Я никогда из Литвы насовсем не уезжал. Хотя действительно жил во многих странах. В Москве провел шесть-семь лет, уже после ВГИКа, несколько лет был в Париже. Но всегда возвращался в Литву. Это моя страна.
- Вы теперь живете во вполне европейской стране. Ощущаете ли себя европейцем? И если да, то чего, собственно говоря, вам оглядываться на Россию?
- Вступление Литвы в Евросоюз, конечно, ощутимо, но кардинально мало что изменило. Мы давно уже могли ездить без виз во многие европейские страны в отличие от восточного направления, где нам требуется даже не одна виза. Чтобы поехать в Москву, мы должны получить не только российскую визу, но и транзитную белорусскую. Что оглядываться на Россию? Вопрос не в этом. Дело не в России, но в другой культуре вообще, которая меня интересует и которую я пытаюсь познать.
- Жаль, что вы не видели картины Ильи Хржановского "4", в которой тоже снимались непрофессиональные актеры - бабушки деревни Шутилово Нижегородской области. Режиссера упрекали в том, что он обнажил, напоил старух, тем самым надругался над Россией - пьяной и неприглядной. Между тем бабушки эти специализируются на такого рода представлениях, это их образ жизни, и Илья Хржановский ничего тут не придумывал, а запечатлел то, что существовало до него. Когда режиссер работает с непрофессиональными актерами, есть ли грань, дальше которой идти нельзя?
- Не думаю, что такая грань существует, за исключением насилия. Скажем, нужно снять смертную казнь, мы же не берем человека и не казним его перед камерой. Но в то же время разговоры о том, документальность это или нет, - чепуха, пустые слова. Актер - живой, он не кукла, и чем больше он может переживать то, что происходит с ним на площадке, тем в большей степени он актер. Поэтому такой документальности поведения я пожелал бы всем картинам. Иначе получается компьютерная, схематичная игра, где вставленные в уста слова не вызывают никаких чувств, приносят одну лишь малоценную информацию о том, кто и где что-то там делает. Это неинтересно.
- Кто те люди, которых вы снимаете?
- Это абсолютно разные люди. Они собирались в течение четырех месяцев посредством кастинга из разных деревень и городков Крыма. Они не живут в том месте, где мы снимали. Их совместное существование сформировано для фильма. Снимались у меня и четверо актеров. Александр Есаулов, Денис Кириллов - питерские актеры. Анна Райдер - московская журналистка и актриса. И пьяненький человек, который ездит всюду с главными героями, - тоже актер.
- Когда вы смотрите на людей, их лица, что для вас важно прежде всего?
- Трудно сказать. Много чего должно быть. Это работа, процесс, его в двух словах не опишешь. Главное, чтобы человек был интересный, чтобы запоминался.
- Неважно, актер он или нет?
- Не столь важно.
- То, что вы и оператор, и режиссер в одном лице, как-то упрощает дело или все усложняет?
- Скорее серьезно усложняет. Сама техника съемок отнимает много сил. Ведь надо еще полностью контролировать происходящее, и не только на площадке.
- Вы готовы ко всему, к любой реакции на ваш фильм? Наверняка наслушаетесь всякого и про антирусский настрой. А может, все это не имеет для вас значения?
- Я привык слышать разное и не думаю об этом. Было бы странно, если бы у всех складывалось одинаковое мнение. Я не думаю об этом потому, что есть гораздо более сильное и глубокое побуждение, связанное с работой над фильмом, занимающей серьезный кусок твоего времени и жизни. И сравнивать это с какими-то отзывами было бы смешно.
- Прокат-то будет?
- В Литве - да. В России - пока неясно, но если случится, то легко не будет, я думаю. Работали с картиной на Кинорынке в Канне, работали французская компания и я сам. Есть какие-то закупки. Но процесс продолжается и Канном не ограничивается. С моими картинами обычно складывалось так, что они через год-два становились более заметными, не сразу.
- А в Литве как к вам относятся?
- Ко мне хорошее отношение. Я - вполне статусное лицо, лауреат национальной премии. По возможности выделяют средства на мои картины. Но я не очень тесно связан с кинематографическим миром Литвы, как и со всем другим окружением. Я не тусуюсь. Живу сам по себе, если так можно выразиться.
- ВГИК вспоминаете? Что это были за годы, насколько важные для вас? Сейчас время совсем иных возможностей, молодые могут учиться в любой стране?
- Многое мимо прошло, многого не сумел в жизни сделать. Что-то не осилил, но, возможно, еще сделаю. А во ВГИК я поступал вынужденно. В кино начал работать еще до приезда в Москву, с 19 лет. Делал фильмы на любительском уровне. Кинематограф был идеологизированной отраслью, и без окончания ВГИКа я не имел бы возможности даже думать о какой-либо постановке. Не рвался во ВГИК, не хотел учиться. Хотел работать. Решил, что буду режиссером. А ВГИК мне дал прежде всего знание другой культуры и языка, которого я практически не знал до этого. И профессионально, конечно, что-то дал. Хотя я воспринимал учебу там просто как неизбежность. Учился в мастерской Виктора Лисаковича, а потом у Ираклия Квирикадзе.
- Название вашей картины "Семь человек-невидимок" трактуют кто как может. Начинают считать, кто же эти семь человек...
- Семь - не девять. Как ни назовешь, все равно у людей возникают вопросы. Все мои картины, хотя имели они и более понятные названия, вызывали подобные вопросы. Я в ответ спрашиваю: "А почему вас назвали Аней?"
- Поразительный у вас кадр с птицами на дороге. Его специально выстраивали или просто зафиксировали натуру? Может быть, корм подсыпали, чтобы птицы налетели хичкоковской стаей?
- Мы снимали во время перелета птиц. Но не так просто было найти такой кадр и тем более снять. Ни с каким кормом такого не получится. Слишком большое количество птиц.
- А как вы в Крым забрались? Дешево снимать, или пейзаж подходящий?
- Особого удобства не было. Просто мне понравился степной Крым. Я как-то проехал его вдоль и поперек, и пришла мысль снимать там.
- Насколько вы свободны в выборе и чувствуете ли себя человеком, получающим адекватное своему труду вознаграждение?
- Полностью свободен. Если что-то не так, работать не буду. Это мне неинтересно. Бывает так, что затраты гораздо больше, тратишь много физических и внутренних сил, и это не сравнимо с материальным вознаграждением.
- Но творческому человеку сегодня в Литве жить можно?
- Думаю, что он везде может жить. И если художник говорит, что в той или иной стране что-то мешает его плодотворной творческой жизни, если это, конечно, не связано с диктатурой, значит, он еще в себе не разобрался. Вообще профессия режиссера вредная, тяжелая. Мне очень нравится российское бурление кино, начавшееся года два назад. Интересна копродукция с Россией, которая раньше была просто невозможна.
Газета «Культура» № 42 (7501) 27 октября - 2 ноября 2005г.
http://www.kultura-portal.ru/tree_ne....=693014
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Понедельник, 15.08.2011, 19:39 | Сообщение # 4 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Шарунас Бартас. Огонь на отражение
Легализация уголовников, поэты-невидимки и поиски верного отражения реальности. Антон Мазуров (специально для Rolling Stone) отправился в Вильнюс, чтобы разыскать литовца Шарунаса Бартаса (Sharunas Bartas), который пытается завершить съемки психоделической криминальной драмы «Евразиец» (Indigène d'Eurasie) в непосредственной близости от своего дома-студии.
Весна. 45‑летний вильнюсский отшельник Шарунас Бартас просыпается сегодня примерно через час после полудня. Молча кивает мне и жадно закуривает, а потом как-то само собой решается, что нужно выпить водки. Литовская водка - очень хорошая и очень теплая. Что Ш арунас будет делать дальше, пока не очень понятно. Для начала режиссер разжигает костер. На дворе весна, и практической пользы от огня никакой. Скорее костер нужен, чтобы помедитировать, глядя на пламя и дым. Томительная пауза продолжается, и молчащих людей у костра становится больше. К нам присоединяются другие участники съемочной группы, часть которых через несколько минут отправится в гигантский для маленькой Литвы супермаркет за шампанским и свежей рыбой. Когда продукты появляются на столе, Шарунас начинает скрести решетку для гриля; мне доверено порезать лаймы и чеснок, а также положить в рыбье брюхо розмарин. Дело остается за шампанским - в разгар дня, после чая, всем нам самое время хорошо пообедать.
Вчера у Бартаса был тяжелый рабочий день. Шарунас мучительно завершает новую картину «Евразиец». Финансов на проект катастрофически не хватает. Ради завершения фильма одолжены деньги у всех близких и знакомых, а также заложен дом, в котором, собственно, идет постпродакшн. С невозмутимым лицом Бартас говорит, что к концу лета он получит 8-9 исков по просроченным кредитам. При этом съемки некоторых эпизодов еще продолжаются и сомнений в том, что картина будет закончена, ни у кого нет. Проект планировался как более масштабный: пять стран и пять сопродюсеров, но сейчас все, конечно же, скромнее. Франция, Литва, Россия; три языка на четырех персонажей; криминальный сюжет с душевными терзаниями и пулей для героя в финале.
Коротко постриженный Бартас - таким он в кино еще не появлялся - играет главную роль («Гена - полулитовец, полурусский, уголовник с налетом интеллигентности, пытается легализоваться и стать нормальным человеком, завести семью, иметь детей, дом» - так сказано в синопсисе). Рядом с ним - неожиданно обернувшаяся блондинкой актриса «Современника» Клавдия Коршунова («Проститутка Саша видит своего спасителя и жаждет любви, детей, поддержки мужчины»). К очередному Каннскому фестивалю картину доделать явно не успевают, а значит, там не увидят ни бартасовского героя-альбиноса, ни откровенных эротических сцен с участием русской актрисы Коршуновой. Киноманская программа Каннского фестиваля «Двухнедельник режиссеров» проходит в видавшем виды отеле, который когда-то назывался Noga Hilton, а сейчас известен как Palais Stephanie.Перед началом каждого сеанса на экране возникает трогательная заставка: смонтированные один за одним стоп-кадры и скромные надписи с именами режиссеров. Несколько раз застывшие кадры внезапно оживают, а среди надписей появляется имя Šarūnas Bartas. Самый крупный на сегодняшний день литовский режиссер широко известен лишь среди узкой группы киноманов международного масштаба, которая целое десятилетие внимательно отслеживает фильмы-пантомимы Бартаса, озвученные индустриальными шумами и обрывками симфоний. Картины Шарунаса возникают то в Торонто, то в Берлине, то в Каннах, то в программах более экзотических фестивалей мира - от Салоников до Лодзя. Толчком к началу серьезного увлечения Бартасом для многих стали слова французского фрика-невротика Леоса Каракса, который заявил, что «Пола X» (а караксовские фильмы, как правило, выходят раз в десять лет) сделана под сильнейшим влиянием лент его друга Шарунаса Бартаса. В демонстративно странной эротической драме Каракса в дуэте с покойным Гийомом Депардье снялась большеглазая Катя Голубева - таинственная актриса и подруга-муза Бартаса 90‑х, родившая ему дочь Ину. Появлялся в кадре и сам длинноволосый Шарунас: его камео состоялось в образе дирижера жуткого оркестра, изрыгающего индустриальные шумы на металлургическом заводе. Взоры музыкантов, играющих в бетонной яме, в той сцене устремлены вверх, где на одном из пролетов железной лестницы монументальный Бартас, сохраняющий ледяное спокойствие, в синеватом полумраке предприятия взмахивает пальцами.
Шарунас Бартас родился в Шауляе. Снимать на 16‑миллиметровую камеру он стал еще в Вильнюсском киноклубе, который сам же потом и возглавил. В 1985‑м, когда Шарунас приехал поступать во ВГИК, он почти не мог говорить по-русски. Вспоминая о киноинституте, Бартас говорит, что его мастер - классик советского неигрового кино и убежденный шестидесятник Лисакович, образно выражаясь, постоянно бил студентов по рукам. Об экспериментах при таком раскладе и говорить не приходилось. Кончилось тем, что новым мастером литовца стал Ираклий Квирикадзе, благодаря которому Шарунас органично влился во вгиковскую тарковскоцентричную среду и получил отменную школу документалиста. Снятые Бартасом девять картин (за исключением его первой работы вильнюсского периода), в принципе, дают представление о том, что такое европейское кино в самом его честном понимании. Медитативная структура, предельная достоверность (никто лучше Шарунаса в Европе не снимает бомжей и запущенные интерьеры), абсолютная загадочность происходящего на экране. Сценарий фильма Бартаса в предметном обличье почти невозможно представить. Если какие-то заметки все-таки и есть, это короткие поэтические тексты. В подавляющем большинстве картин Шарунаса нет диалогов. Сюжетные линии и случайно возникающие причинно-следственные связи - объект для интерпретаций и домыслов каждого отдельно взятого зрителя.
Сам же Шарунас предельно конкретен: ничего абстрактного в объяснениях, предельная вменяемая холодность в описаниях, рассказах и воспоминаниях. Во время одной из наших с режиссером прогулок по Вильнюсу мы побывали на местной полузаброшенной киностудии, где практически ничего не происходит. В лесу, где обитает Бартас, все иначе. На первом этаже большого деревянного дома живут Шарунас и его жена Юрга вместе с родителями и дочерьми. На втором находится студия «Кинема» - первая независимая киностудия в Литве, созданная Бартасом в 1989 году. Все, кроме непосредственно съемок, производится именно там. Декораций для своих фильмов Шарунас не строит - для него принципиально важны реальная фактура местности и интерьер. После Вернера Херцога («Фицкарральдо»,«Агирре - гнев Божий») никто, наверное, не снимает пейзажи так, как Бартас. А без пейзажа у него нет ни одного фильма. «Нас мало» (1996) и «Свобода» (2000) попросту кажутся буддистскими медитациями на Саянские горы и Атлантический океан. Еще один фирменный и неповторимый прием - съемки грандиозных российских пьянок. Где находится оператор, в роли которого часто выступает сам Бартас (а к «Трем дням» 1991 года он и музыку написал сам), понять невозможно. Полное погружение физиолога-документалиста в обряд пира не оставляет сомнений в подлинности происходящего. Шарунас рассказывает, как на съемках «Нас мало» среди последних тофоларов - представителей сибирской народности, близкой к якутам, - ему пришлось неожиданно принимать тяжелые роды с кровотечением. Разумеется, Бартас описывает все с леденящими душу подробностями.
Количество выпитой во время рассказа литовской водки с плавающим в бутылке красивым пшеничным колоском впечатывает эту историю в память навсегда. Русский язык, на котором говорит режиссер, чистый и хорошо интонированный. Слушать такую речь приятно, ну а самому Бартасу явно нравится говорить по-русски. И хотя в некоторых пейзажах его картин пробивается мистическая чюрленисовская луна, а в «Коридоре» (1994) в одной из ролей появляется Эймунтас Някрошюс, ошибиться и не почувствовать что Бартас - человек, пропитанный в том числе и русской культурой, невозможно. Французский герой сюрреалистической мистерии «Дом» (1997), где соавтором сценария выступила Катя Голубева, с ужасом и интересом разглядывает репродукцию картины «Иван Грозный убивает своего сына». Другой обитатель этого сумрачного дома, Леос Каракс, страницу за страницей сжигает на ритуальном костре, разведенном прямо в комнате, какую-то старую книгу. («Это мой дом. Я не могу сказать, где он находится, в какой части света. Я просто знаю, что этот дом - мой. В нем жило множество людей. Некоторые из них всего лишь заходили и вскоре покидали его, другие оставались дольше. Немногие из них живут в нем до сих пор».) Впрочем, постоянно базируясь в Литве, в лесу под Вильнюсом, в деревянном доме обставленном внедорожниками, фургонами и прочим экипированным для путешествий киношным транспортом, Бартас выглядит и является абсолютно глобальным европейцем. Где бы он ни снимал - в Сибири или Марокко, в Калининграде или на юге Франции, в Вильнюсе или Смоленске, - чувствуется, что к тоталитарной Америке и Западной Европе Шарунас не апеллирует. Тут и трогательная домашность образов-воспоминаний, и теплота глаз на крупных планах, которые могут длиться пять минут.
Бартас часто снимает фактурных непрофессионалов. Их психофизическое переживание в кадре во время съемок - тот необходимый режиссеру элемент, из которого складываются его этнографические пантомимы. Будучи сам человеком внешне спокойным, Шарунас явно прячет в себе мощнейший источник энергии, которая выплескивает свои волны на 35‑мм.
«Пространство фильма (страны, города, человеческой души) приобретает форму воспоминаний о прошлом, - говорит Бартас о своем фильме «Коридор». - Сохраняет тепло материнского взгляда, отцовского прикосновения, встречи с беспричинным злом. Атмосфера настоящего кажется вечной, такой же вечной, как смог, который стелется по стране, по городу, по душе, смешиваясь с дымом табака, белизной снега. Так же вечно наше тщеславие. В повседневном движении вдоль некоего коридора мы открываем множество дверей с надеждой встретить взгляд чьих-то ярких глаз».
Гуляем по городу. Вильнюс совсем не тот, что в начале девяностых, но встречаются еще «заброшенные» участки тихих улиц с обшарпанными стенами и голым кирпичом. В фильмах Бартаса только отпечаток времени на поверхности вещи имеет ценность: фактурная обшарпанность придает объектам глубинный смысл много раз переписанного текста, возвышает и наполняет волнующей поэтической и философской многозначностью. Это задевает сразу уже в документальном стихотворении «Памяти минувшего дня» (1990). Знаменитый проход парами, сотни черных магриттовских мужчин в шляпах вдоль одной из таких стен - западающий в память сумасшедший образ от Бартаса. «Давным-давно я испытывал влечение к городу, - говорит Шарунас. - Иногда кажется, что город - это творение природы: какая-то невидимая сила собрала огромное количество людей, объединив их в один живой организм. Иногда кажется, что человек стремится влиться в этот организм вопреки своей воле, растворяясь в его крови, втекая в его вечный шум, сверкающий в дневное время, успокаивающийся ночью. Нигде человек не чувствует себя более одиноким, чем в городе. И никуда больше не стремится он окунуться так безрассудно и с таким наслаждением».
В маленьком жизнерадостном Вильнюсе (бывшем еврейском Вильно) в этот солнечный день проходят сразу три глобальных праздника. Один из них - день самодеятельных музыкантов. Играют и поют, каждый во что горазд. Посреди оставленной в центре, неожиданной для Северной Европы живописной руины дома выступает тинейджерский хард-роковый квартет. Поют по-литовски. Естественно, родители начинающих рокеров работали на фильмах Бартаса, так что мы останавливаемся послушать и посмотреть. Зрители довольны и ведут себя активно без традиционной балтийской сдержанности. Проходим мимо бывшего арсенала. Шарунас рассказывает о проекте нового фильма. Судя по описанию, это нечто отличное от последних картин, прячущих авторскую интонацию за криминальными сюжетами, возвращение к началам - образная визуальная мистерия памяти. Почти не меняя интонации, Бартас начинает говорить об идее издать сборник стихов умершего неизвестного литовского поэта, тетрадь которого ему внезапно досталась. Название последнего выпущенного фильма Шарунаса «Семь невидимок» (2005) соответствует названию одного из этих никогда не публиковавшихся текстов стихотворца-невидимки. «Это фильм-дорога. Герои - живущие за гранью, каждый со своим прошлым, - рассказывает о «Семи невидимках» Бартас. - Кто-то из них бежит от правосудия, а кто-то от себя. Их бессмысленная дорога - бег от жизни, которую нельзя ни изменить, ни переделать на свой лад». В анонимности Европы Шарунас Бартас тоже является одним из таких авторов-невидимок, на фильмы которого можно натолкнуться лишь случайно на фестивале или в Сети. А натолкнувшись - надолго оторопеть, погрузившись в запрограммированную режиссером медитацию на «последние вопросы» отчаянного человеческого существования. Видимо, авторское чувство Бартаса - в постоянном мучительном желании делать слепки с мгновенно меняющей свою форму матрицы памяти. Одной из таких метафор «памяти от Бартаса» в «Доме» возникает образ креста на зеленой стене. Там распят мальчик с посиневшими губами - не нужно, наверное, долго фантазировать над тем, кого имел ввиду литовский режиссер.
Антон Мазуров, специально для Rolling Stone, 25 февраля 2010
http://kinote.info/articles/1624-sharunas-bartas-ogon-na-otrazhenie/
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Понедельник, 15.08.2011, 19:40 | Сообщение # 5 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Шарунас Бартас: «Я знаю Россию лучше многих москвичей»
Самый крупный литовский режиссер широко известен лишь в узких кругах, но международных
Мы разговариваем в берлинском кафе. Он увлекается и почти кричит в диктофон, а на прощанье сердечно, совсем не по-прибалтийски, целует меня в обе щеки. Литовский режиссер Шарунас Бартас только что показал здесь свой фильм «Евразиец» (копродукция с Францией и Россией). Конечно, самый крупный на сегодняшний день литовский режиссер широко известен лишь в узких кругах, но международных. Его кино показывали не раз в Каннах и на других крупнейших смотрах. Неторопливая интонация, внимание к низам социума, зачастую отсутствие диалогов и абсолютная загадочность происходящего на экране стали его визитной карточкой.
Чернуха или белуха?
– У вас в пресс-релизе цитируется Лермонтов: «А жизнь – как посмотришь с холодным вниманьем вокруг – такая пустая и глупая шутка». Это кредо вашего героя или лично вас?
– Нет, я не пессимист, хотя достаточно большая доза пессимизма во мне присутствует. Но я думаю, что всем людям свойственно иногда задуматься… Мы коротко живем, не понимаем, зачем и для чего… Это такие философские вопросы, которые себе иногда задаешь… Они волнуют всегда и очень сильно.
– Но при этом для своего последнего фильма вы выбрали материал специфический. С криминальным ароматом. У нас такое кино некоторые называют «чернухой»… Согласны?
– Нет, не согласен. Потому что если есть «чернуха», тогда должна быть и «белуха» какая-то… Но так никто не говорит… Чернухой, я думаю, все-таки называли раньше фильмы не такого типа…
– Термин устарел?
– Да.
– В нашем прокате ваш фильм будет называться «Евразиец». Что вы вкладываете в это понятие?
– То, что герой – литовец, но работает между Западом и Россией… Занимается своими темными делами.. На самом деле я имел в виду евразийский континент…
– А почему вы отправили его именно в Россию с тайной миссией?
– Это достаточно просто, если мы говорим о легальном и нелегальном бизнесе… В Европу попадают органические наркотики с теплых континентов, потом они выбрасываются в продажу по всему западному побережью Европы: Португалия, Франция и вглубь, туда, где эта трава не растет. А синтетические наркотики изготавливаются как раз на Востоке, где их проще сделать, где нет такого сильного дозора.
Там есть специальные фабрики, на которых делают ЛСД и амфетамин и просто тоннами переправляют обратно. Это не секрет, это постоянно обсуждается в прессе и на ТВ… Почему Россия? Потому что, во-первых, у нас общая граница, Литва посередине как транзитная страна, имеющая деловые отношения и с той, и с другой стороны. Вовторых, я помню железный занавес, когда еще Евросоюза не было… И я даже не представлял, что смогу уехать хотя бы в Польшу. Понимаете? Тогда все было по-другому. Поэтому – почему бы нет?
Не терплю агрессии
– А у вас не осталось какой-то старой обидки на Россию?
– Нет, и никогда не было… У меня, конечно, есть конкретное сильное неприятие с детства социалистического строя, который, думаю, никому не нравился, который подорвал очень сильно экономику и самой России, и стран Восточной Европы… Этот строй выжал все соки из людей. И еще много лет мы будем догонять более развитые структуры, восстанавливать то, что упущено за 50–70 лет. И пока неясно, догоним ли. Это касается и России...
Я не приемлю никакие репрессивные методы, никакие формы оккупации. С другой стороны, этот мой протест, как и у всех литовцев, направлен на политический строй, а не на людей. И всегда так было у литовцев… У меня есть друзья в России, и они в Литве не чувствуют никакого негатива к себе. Это наше отношение всегда было направлено на агрессора, а не на человека.
Мы находим героев
– «Гена – полулитовец, полу-русский, уголовник с налетом интеллигентности, пытается легализоваться и стать нормальным человеком, завести семью, иметь детей, дом» – так сказано в синопсисе. Рядом с ним – «проститутка Саша видит своего спасителя и жаждет любви, детей, поддержки мужчины». Ее играет Коршунова из «Современника». Почему сами решили сыграть Гену?
– Я достаточно прагматично отношусь к съемкам. С моей точки зрения, я подхожу для этой роли… Если бы нет – вопрос так не стоял бы…
– У вас часто работают непрофессиональные актеры…
– Я думаю, что в кино непрофессиональные актеры работают везде и всегда. В разных степенях. Человек остается собой. Это же не анимация… Мы не придумываем, а находим героев… К тому же актерская профессия жесткая. В театре одни требования, в кино другие… Стоит непрофессионалу сыграть в кино две роли – и он уже считается профессиональным актером.
– Какие-то фильмы на похожую тему вас вдохновляли? Например, «Брат» Балабанова?
– Знаете, признаюсь, видел только кусок из этого фильма, и то случайно. Я смотрю сейчас кино на дисках. В Литве прокат неразвитый… Синематеки вообще нет… Так что я не всегда попадаю вовремя, но периодически просматриваю упущенное…
– Тарковский вам близок?
– Да, близок.
– Герой нашего времени – все-таки бандит? Человек криминального склада?
– Нет, все не так просто. Это с первого взгляда кажется, что какие-то бандиты где-то там по углам сидят и что-то грязное замышляют… На самом деле не совсем так… Легальный и нелегальный бизнес очень близки. Причем начиная с высших эшелонов, где крутится очень большой нелегальный бизнес, который не выходит наружу, и заканчивая мелкими ворами…
Темные наступают
– Мы живем в эпоху вседозволенности. То, что сейчас нелегально, совсем недавно было легальным. Возьмите кока-колу. В нее ведь раньше вкладывали кокаин – поэтому она и стала так популярна. Тогда он не был запрещен, а сейчас за кокаин можно получить 10 лет.
Человеку присуще стремление забрать силой, идти за своей темной стороной. И он всегда будет это делать. Поэтому на страже целая армии институций: милиция, полиция, органы безопасности… Все они постоянно держат строгий фронт обороны. И как только одно звено слабеет – начинается анархия.
Вы знаете, какая была преступность в Литве, когда зашаталась милицейская структура? Преступность сразу же активизировалась.
В Нью-Йорке был случай, когда почти во всем городе погас свет – люди взламывали магазины, воровали, убивали, насиловали… Полиция была не готова… И не уголовники это делали, а народ, толпа… Поэтому это тема широкая… К тому же преступники разные бывают. Один украл курицу и может сесть в тюрьму на полтора года… А кто-то отмыл и украл у государства несколько миллионов и гуляет на свободе.
Русская душа – это миф
– Бюджет «Евразийца» был серьезный?
– Не очень. Но и не маленький. Около 1 миллиона 300 тысяч евро.
– Одна Литва не могла бы поднять?
– Вряд ли. Но литовская сторона внесла немало – свыше 600 тысяч евро… Вообще я всегда работаю с копродукцией, потому что Литва маленькая страна, к тому же работать без партнеров невыгодно в любом случае. Любая западная страна всегда ищет партнеров.
– Вы нашли их в России. Шарунас, для вас русская душа тоже загадка?
– Особой загадки нет. Потому что все души похожи. И у африканца, и у алеута. Улыбка везде улыбка и кулак везде кулак.
Что касается культурной наслойки… Есть разница. Она в том, что Россия многонациональная страна, не один монолитный народ, который сидит на своих корнях сотни лет… Там и мусульманство… Все так переплетено. И не раз все менялось. Вдруг 15 республик образовалось по указу… Понятно, что теперь русский человек задается вопросом: а кто он на самом деле.
– Вы ведь немало снимали в России?
– Я достаточно западный человек. Но в 13 лет я первый раз с отцом поехал в Мурманск. И мы там бродили полтора месяца… Просто так путешествовали. С тех пор я был во многих местах в России. Снимал в глубине Сибири, на Керченском полуострове в Крыму. Могу сказать, что я знаю Россию лучше, чем некоторые москвичи, которые никогда не выезжали вглубь страны.
– Вы живете сейчас больше в Литве или в Европе?
– Литва – моя страна, мой дом, хотя я много езжу. Но мой дом – в Вильнюсе.
– А от наших продюсеров есть предложения?
– Посмотрим. «Евразиец» – первый случай, когда копродукция с Россией состоялась. Раньше не удавалось.
И швец, и жнец…
– Какого вы мнения о российском кино?
– Интересно, конечно. Все идет достаточно большими скачками. Около десяти лет после 90-х годов ничего не происходило. А в последние годы замечено движение. Но я бы затруднился кого-то упоминать.
Фильм Попогребского пока не видел, но видел куски из картины – он делал звук в Вильнюсе в нашей студии… Как и Сергей Лозница.
– Для вас важнее документальное или художественное кино?
– Художественным может быть и документальный фильм. И иногда гораздо больше, чем игровое произведение. Это слишком советское название… Да, я делаю и документальные фильмы.
– Вы режиссер, актер, оператор, продюсер. Какая роль самая трудная?
– Все профессии, если пытаться делать работу как можно лучше, несладкие. Каждая требует и долговременного обучения. И инвестиций. Все берет свою долю.
– А музыку сами пишете из экономии?
– На нашем последнем фильме я нашел молодого, но серьезного композитора… Он из Петербурга, но живет в Париже. А в других случаях приходилось брать произведения классических авторов. Но не в целях экономии. А просто по факту. Потому что хороших композиторов мало.
Так и с камерой. Когда я начал в 18 лет работать, то прокрутил через себя очень много пленки. До ВГИКа еще на 35 мм снял картину. Тогда госструктура не позволяла мне пробиться… Сегодня со мной работают операторы, их имена стоят в титрах. Но тем не менее базовые, основные решения надо самому принимать. Визуальное искусство на этом основано.
Пьянство некреативно
– Для кого вы снимаете?
– Когда делаешь, как чувствуешь, как самому хочется, то не думаешь, для кого.
– Тогда какова ваша целевая аудитория, как любят говорить продюсеры?
– Ну, не во всех странах и не все продюсеры употребляют термин «целевая аудитория».
Что касается зрителя… Я не уверен, что существует такое Большое Толстое Животное – Зритель. Каждому не угодишь.
Но каждая работа имеет свою нишу. Другой вопрос, что в кино трудно найти эту нишу, все варится в одном большом котле.
– Но ваши фильмы – это все же артхаус? Для эстетов?
– Термин «артхаус» появился недавно… В Советском Союзе никто не представлял, что есть кино артхаусное и зрительское… Так же и на Западе понятие arthouse появилось недавно.
– Если бы вы были абсолютным трезвенником, снимали бы такое же кино?
– Вообще, журналисты напиваются больше и чаще… Не думаю, что я так уж потребляю… Пью достаточно редко.
На съемочной площадке вы не найдете человека, который видел бы, что я выпил хотя бы 50 граммов за 20 лет работы. Пьянство я не приемлю и нетрезвых коллег обычно выгоняю с площадки…
№52 (25320) от 25.03.2010
http://www.vmdaily.ru/article/93513.html
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Понедельник, 15.08.2011, 19:41 | Сообщение # 6 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Ускользающее настоящее
С 27-го по 31-го мая в Петербурге проходит фестиваль «Литовское кино: 1990—2010» (кинотеатр «Родина»). «Сеанс» побеседовал с одним из участников, режиссером Шарунасом Бартасом, накануне показа его фильма «Три дня» (1991). 30-го мая в «Родине» состоится творческая встреча с режиссером — он представит зрителям свой «Дом» (1997).
— Для показа на Неделе литовского кино в Петербурге вы выбрали «Три дня» и «Дом». Эти фильмы — самые любимые и/или самые важные для вас?
— Честно скажу, эта программа изначально была составлена для показа в МоМА, музее современного искусства в Нью-Йорке. «Три истории» — это мой первый полнометражный фильм. А «Дом» одновременно похож на меня самого и меньше всего похож на остальные мои фильмы… Красивое объяснение, правда? Жаль, я его только сейчас придумал (смеется). А важны для меня все работы, самой любимой я бы назвал ленту «Коридор» — как и во всем, что связано с любовью, причины субъективны.
— Вы всегда снимаете на грани документального и художественного: одно растворяется в другом. Насколько продуман и насколько случаен этот эффект?
— Мне ближе то, что происходит с нами в действительности. Поэтому эффект документальности неслучаен — достигается он с помощью целого ряда взаимосвязанных технических и драматургических приемов. Кстати, слова «художественный» я вообще опасаюсь — оно в отношении кино устарело, по-моему. Это понятие не жанровое и не родовое — оно из области философских категорий. Так что я предпочитаю противопоставлять документальное кино — игровому. А про растворение вы довольно точно подметили. В этом и состоит замысел: в условности границ между жизнью и ее творческим осмыслением.
— В ваших работах бытовые обстоятельства и отношения из реальных часто трансформируются в «сюрреальные»…
— Мы ведь живем не в реальном мире, а в том, который молчаливо условились называть реальным. Его границы ограничены тем, что мы слышали; тем, что видели. И скорее даже тем, что соглашаемся видеть и слышать. Так что, выходит, у каждого из нас своя внутренняя конструкция реальности. Наша с вами картина реальности имеет, наверняка, немало сходных черт — но мы вряд ли представляем, как видит окружающий мир индиец, например, или житель Кот-д’Ивуара. А ведь есть еще одно печальное обстоятельство, общее уже и для нас, и для этих двоих, — ускользание времени. Новая минута не похожа на только что ушедшую, так что нет и понятия настоящего — то есть, это понятие слишком условно. В большей степени, чем даже прошлое и будущее — о них у нас всегда есть сложившийся набор воспоминаний или представлений. В этом суть сюрреализма в моем кино — постепенное осмысление быта через призму внутреннего субъективного восприятия.
— Этот сюрреализм построен на метафорах. Когда они рождаются — на стадии сценария или в процессе съемок?
— Метафоры я никогда не придумываю. Здорово, когда мысль принимает какую-то необычную форму, но я не стал бы связывать именно понятие метафоры со своим кино. Если метафора — это некоторое намеренное высказыванием, принимающее в кино эстетически искаженную форму, то у меня происходит скорее наоборот. Визуальный образ — отражение реальности (моей, сиюминутной, или воображаемой реальности моего героя) — априори содержит в себе высказывание. Вот только один человек воспримет его как иносказание, а для другого оно будет выглядеть совершенно прямым, читаемым без курсивов и кавычек. Потому что найдет пересечение с его картиной реальности.
— Понятие метафоры непроизвольно возникает в голове при просмотре «Коренного евразийца» и размышлении над его названием. Метафора современного мира и человека в этом мире, не связанного ни границами, ни гражданством, ни национальностью…
— Может быть… Да, вполне. Но изначально я закладывал сюда более простую и очевидную грань этой идеи. Процесс, который идет гораздо быстрее, чем ожидалось, — увеличение числа жителей на Земле, смешение рас и культур. И все это не только с безумной скоростью, но еще и на фоне бесконечно совершенствующихся технических возможностей. Это и интригует, и пугает одновременно.
— Вы снимали и в Сибири, и в Крыму, и в родной Литве, и в Африке… Расскажите про географию вашего кино — как вы выбираете место для съемок?
— Со страной все обычно решается легко — ее выбор определяется замыслом фильма и одновременно, конечно, прагматическими соображениями, возможностью провести съемки максимально эффективно. Сложнее с регионом. Например, перед съемками «Семи человек-невидимок» я очень долго ездил по Крыму и искал подходящую натуру. А, добравшись до Керченского полуострова, сразу почувствовал: это то, что нужно. Там — не похожая ни на что жизнь: она и очень красивая, и странная, и в чем-то страшная… Вообще, с любым местом надо сжиться, прежде чем его энергетика станет отдаваться и впитываться в работу.
— После выхода «Семи человек-невидимок» вас стали называть знатоком русской души. В чем для вас ее особенность?
— Неплохо узнав Россию, побывав в разных ее городах и деревнях, могу сказать, что русская душа — самая восприимчивая и переменчивая. На нее, как ни на какую другую, влияет «гений места» — климат и образ местной жизни. И здесь он как нигде разнообразен. Думаю, из российской мультикультурности и рождается знаменитая «загадочность» русской души. Русский человек чаще других вынужден задаваться вопросом о том, кто он на самом деле.
— А как на счет национальных традиций? В вашем любимом «Коридоре», например, критики увидели влияние немецкого экспрессионизма…
— Впервые слышу — надо это запомнить! (смеется). Я не стал бы называть конкретные школы, традиции и течения — в национальном плане, по крайней мере. Скорее, есть влияние глобальности и многосложности современного мира в целом. Как охарактеризовать это в каких-то специальных терминах, не представляю, но понимаю, почему каждый человек пытается всякий воспринятый им объект искусства «положить на полку», классифицировать. Это упорядочивает впечатления и облегчает понимание. Вот только с классификациями в области кино, наоборот, возникают сплошные сложности. Это ведь тот вид искусства, где любые категории очень условны. Даже в жанрах — сплошная путаница, о стиле вообще говорить не приходится. То же и с национальными традициями.
— Ваше кино очень неторопливо и всегда как будто течет со скоростью реальной человеческой жизни. С чем это связано?
— Я стараюсь снимать об очень простых вещах. А над простыми вещами, признаемся себе, мы умеем размышлять хуже всего, напрасно отмахиваемся от них как от очевидной данности. Просто нет такой привычки — потому душевных сил и времени на этот процесс требуется немало. Вот я и даю это время и себе, и зрителю. Чтобы задать темп фильму, недостаточно специальных приемов монтажа — нужно основание для выбора той или иной скорости. То же, кстати, касается, и прочих технических моментов — например, модной нынче в документальном и псевдодокументальном кино дрожащей камеры, снимающей под совершенно диким для зрителя углом. Иногда это оправдано, но чаще, к сожалению, выглядит как глупое излишество.
— Ваши фильмы немногословны, а то и вовсе молчаливы, но все бытовые звуки в них кажутся настоящей музыкой. Как вы ее выстраиваете?
— Процесс очень интересный — тут, как говорится, хватает и алгебры, и гармонии. Когда технически выстраивается звуковой ряд, мы усиливаем и ослабляем намеренно те или другие элементы. В итоге внимание зрителя невольно концентрируется на каких-то шагах, звоне посуды, отзвуках голосов, пении птиц. При этом в целом у него создается ощущение, что он сам выхватывает их из общего фона привычных бытовых шумов.
— Благодаря этому, неизменно чувствуешь себя не зрителем, а участником действия…
— Замечательно, раз так — но скажу честно, что никогда специально над этим не работал. Другое дело, что мне приходится просматривать снятый материал, оценивая его как будто со стороны — и вот тогда, превращаясь в зрителя, я и сам иногда чувствую себя участником жизни на экране. Но вообще, думаю, секрет не в звуке и даже не в темпе: просто когда человек понимает и принимает (а одновременно это происходит не так уж часто — с моими фильмами, по крайней мере), он всегда оказывается участником.
— А чего недостает нынешнему зрителю — что или кого вы хотели бы видеть и не видите на киноэкранах?
— Прежде всего, зрителю не хватает ориентиров. Он стал жертвой бешеного визуального потока, в котором смешались форматы, жанры и стили. Сериалы снимают, стилизуя их под кино; кино — упрощая его до сериалов. В этом потоке все есть, а когда начинаешь искать, найти ни черта не можешь. Ничего почти не снимается о том, что действительно происходит в обычной нашей жизни. Честности не хватает. Кинематограф должен показывать жизнь. Если уж на то пошло, это и коммерчески оправдано — всякому интересно смотреть кино про людей с теми же проблемами и похожими жизненными обстоятельствами. Простые настоящие люди — самые сложные герои, но снимать о них непременно надо.
— Что вы еще не сказали в своем кино о простом человеке и сказать хотите?
— Покуда жив буду, и говорить буду. Вот только о чем именно, сейчас ответить не готов. Помните, я рассказывал вам об ускользающем настоящем? Кто знает, сколько раз оно еще от меня ускользнет и куда приведет, когда я начну делать следующий фильм…
Ксения Друговейко, 28 мая 2010
http://seance.ru/blog/bartas/
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Понедельник, 15.08.2011, 19:42 | Сообщение # 7 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Шарунас Бартас: «Кино нигде не дается просто»
Европейская премьера нового фильма культового литовского режиссера Шарунаса Бартаса «Евразиец» (так она будет называться в русском прокате) состоялась в феврале этого года на Берлинском кинофестивале и вызвала у критиков положительные отзывы. После картину показали в специальной программе в Каннах.
В Литве картина уже была признана фильмом года, а сам Бартас – лучшим режиссером. Сыгравшая в этом фильме российская актриса Клавдия Коршунова получила приз лучшей актрисы года. Однако широкому зрителю в Литве картина представлена еще не была. Литовская премьера «Евразийца» намечена на грядущую осень. Фильм будет показан в рамках программы Каунасского международного кинофестиваля.
Бартаса называют то экстремалом, то отшельником. Его фильмы третий десяток лет собирают своих почитателей по всей Европе.
Действие «Евразийца» происходит в трех странах, а главный герой – наполовину литовец наполовину русский Гена, что, в общем, не редкость в Вильнюсе, откуда Гена, собственно и родом.
В одной из рецензий о фильме авторы пишут: криминальная драма о бывшем преступнике, мечтающем начать новую жизнь. Так это или не так, ясно, что Гена просто в пути, как ясно и то, что ему хочется лучшего, иного, но при этом главному герою приходится несладко. С одной стороны, он спит с француженкой, а от нее едет в Россию, к русской девушке-проститутке, у которой как-то тоже не заладилось с жизнью.
Россия, как и обычно в фильмах, грязная и бандитская. Только такая мелко, повседневно бандитская, нет залихватских перегибов, как у Кроненберга, в его «Пороке на экспорт», где, правда, русские бандиты действуют в Лондоне.
Диалоги в картине есть, но короткие, как переговоры по рации. Движением или «стоянием» камеры, в принципе, все сказано. Бартас фиксирует реальность такой, какой ее видит, и, видимо, такой, какая она есть. Или какой может быть. Решать зрителю.
Впрочем, этим режиссер занимался и во всех предыдущих своих лентах. Отличие этой картины Бартаса, наверное, в том, что ее сможет посмотреть до конца большее количество зрителей. Его другие работы, можно сказать, полностью понятны или, скорее, интересны, лишь готовым к этому ценителям, но не потребителям в широком смысле этого слова. Формат «Евразийца», все же, более доступен, хотя режиссер и не теряет того, что у него есть «за душой».
Сам Бартас в разговоре о фильме заметил, что его всегда волновал и волнует мир, в котором мы живем.
Шарунас Бартас: Литва у всех на пути
- В российском прокате фильм выйдет под названием «Евразиец». Что вы хотели сказать таким названием? В фильме два разных полюса – Россия и Франция, а между ними Литва?
- Меня это волновало давно и волнует до сих пор, потому что это мир, в котором мы существуем. Мы знаем то, где мы были, и что мы видели. Я неплохо знаю Россию, побывал во многих местах в России – в глубинке, в Сибири, на Севере – знаю язык и чувствую себя там достаточно свободно во всех отношениях. Чужим себя там я не чувствую.
В каком-то смысле то же самое происходит и в западных странах, в которые я начал когда-то ездить, и в которых я провел немало времени. Но так исторически получилось, что Литва у всех на пути. Будь то Наполеон или фронты мировых войн. До сих пор в 30-ти километрах от Вильнюса заканчивается граница Евросоюза. Так что если смотреть географически, то…
Это моя страна, я здесь живу.
- Вы снимали и в России, и в Европе. Если какие-то сложности в том, чтобы совмещать эти два разных контекста, или они по сути своей одинаковы?
- По сути, они, как минимум, очень похожи. Человек, по сути, не отличается нигде. Люди очень похожи во всем мире.
- А сам процесс съемки?
- По-разному. Всякое бывает.
- Как-то так часто получается, что Россия ассоциируется в кинематографе с бандитами. У вас в фильме тоже – криминальный подтекст.
- Это не совсем так. Если посмотрите, то понятно, что эти бандиты находятся и в Литве, и в России, и во Франции. Они переплетены, как оно и есть на самом деле. Этот так называемый нелегальный мир давно перешел все границы.
- Этот криминал каким-то образом привлекательнее того, что так не называется? Или заставляет сразу обратить на себя внимание?
- Это и не то, и не другое. Во-первых, это пограничный фронт, граница столкновения легального и нелегального мира, которая все время меняется. Вы прекрасно знаете, что, скажем, за гомосексуализм в каких-то странах до сих пор можно сесть за решетку или получить смертную казнь. Все эти вещи неоднозначны.
То, что было нормальным, скажем, в 12-м веке сейчас абсолютно нелегально, за это карают. Созданные обществом силовые структуры борются с инстинктом человека быстро разбогатеть, «урвать», завладеть властью и т.д. И это война происходит постоянно.
- Соприкасаясь с чем-то нелегальным, ставишь себя в положение out, изымаешь себя из государственной структуры и с ней приходится, хочешь или не хочешь, бороться, поскольку хочется жизни хорошей.
- Всем хочется хорошей жизни, поэтому все разными путями пытаются этого добиться. Отнять что-то силой в Средние века в большинстве мест было нормальным делом. Но происходят и еще более интересные вещи. Например, то, что вытворяют некоторые страны, которые оккупируют чужие территории.
Скажем, Германия, которая посягнула на всю Европу или Советский союз, который подмял под свой каблук часть Европы, это легально? Так что это непростой вопрос, где это понятие легального и нелегального начинается и где заканчивается.
- Государство в принципе – это насилие…
- Да, насилие. Когда происходит борьба с этим насилием, в большинстве случаев она достаточно банальна – воровство машин, наркотики…
- Воровство машин довольно трудно поставить на одну полку с оккупацией территорий…
- Да, но от мельчайших нелегальных сделок, которые проходят легально у чиновников или бизнесменов, через которых проходит миллионы долларов, проходящих через оффшорные компании… Возьмите взятки, которые даются в той же России, вверх же сходятся огромные суммы! От любого мента, блюстителя санитарных условий, клерка.
- Власть вообще возможно любить каким-то образом? И нужно ли это делать?
- Это сложный вопрос. Думаю, что нужно время, чтобы человек смог оценить власть. В России этого времени не было, в Литве было чуть больше. Это не оценивалось, а воспринималось безоговорочно как мощь, которой не то, что поднять руку, но и слова сказать нельзя. Даже сейчас это происходит, и люди думают, «а может мне лучше помолчать?».
А в странах, где это все происходило столетиями, люди пытаются выбирать, там другая система, которая успела развиться в систему. У нас системы пока нет, есть попытки ее скопировать. Есть известный тезис, что демократия – ужасный тип правления, но только лучше пока никто не придумал.
- Литву вы могли бы включить в евразийское пространство, конечно, не в географическом смысле?
- Я не знаю. Под «евразийцем» я подразумевал континент, который настолько разный, настолько расколот… С другой стороны, даже большинство российского населения находится на европейском континенте.
- В Литве вы собираетесь показать фильм на Каунасском кинофестивале?
- По всей видимости, картина там будет. Она должна выйти осенью в прокат, поэтому одно другому не должно помешать.
- Во время съемок картины возникали финансовые проблемы. Как в Литве обстоит дело с независимым кино и средствами для него? Просто это дело дается?
- Я думаю, что кино нигде просто не дается. Это непросто никогда и нигде, потому что процесс дорогостоящий, производство многолюдное (если иметь в виду, что это более или менее творческий процесс). Во всем мире с этим кино такой бардак, что никто на самом деле и не знает, что и как назвать.
Термины рождаются буквально налету. Не так давно я услышал термин арт-хаус, его раньше не было, хотя никто толком не знает что это такое.
Есть большая страна Индия, где проживают сотни миллионов жителей. Их объединяет более или менее одинаковый язык, культура. Там можно штамповать кино, как игровую хронику общества на каждый случай. И это будет интересно, этому будут сопереживать, учитывая, что там высокий уровень безграмотности.
В США в прокатном смысле также развита система, и за неделю становится ясно, окупилась картина или нет. В этой системе просто на этом делать деньги.
Что касается меньших государств… Во Франции, которая, в принципе, развита в этом плане, где есть множество кинотеатров, очень много картин не попадает даже в прокат. Хотя они и делают почти 200 картин в год, но им некуда влезть. Вот тебе «Шрек-4» и все. Голливуд толкает свою продукцию по всему миру, у него есть отработанная десятилетиями система.
В той же России это прерывалось, на тот момент, когда сфера кино стала полностью контролируемой государством, изолированной. Экономически это абсолютно непонятная ситуация, которая не могла сама наладить свою работу. Поэтому в один момент все рухнуло.
В маленьких европейских странах – Норвегии, Швеции – мало своего пространства. Они должны идти в Европу, но сталкиваются с нежеланием тех же французов показывать шведские картины, потому что их надо либо дублировать, либо нужны субтитры, а простой человек, который смотрит телевизор, не будет читать субтитры.
Поэтому все не так однозначно.
- Все запутанно.
- Запутанно. За последние два десятка лет появилось такое количество телевизионных каналов высокого качества, что люди уже не понимают, где сериал, а где кино.
- У Эдуарда Лимонова, кажется, было сказано где-то, что книги должны быть максимально дешево изданы, чтобы положить в карман, и не переживать, если потеряешь. Если говорить о кино и его цене или ценности...
- Я думаю, что Лимонов имел в виду максимально дешевые обложки. Не думаю, что он имел в виду небольшие затраты по поводу написания книг. Обложка не важна, если нет затрат. Затраты при изготовлении продукта обязательно нужны.
- Естественно, чем больше у тебя этих затрат, если они есть у человека в наличии, тем лучше и результат. Сделанная левой ногой вещь не нужна никому. Думаю, что Лимонову пришлось немало покорпеть, прежде чем издать свою книгу.
- В кино все стандартно – копия и ничего больше не придумаешь.
- Как вы относитесь к таким вещам, как награды? Недавно вы получили в Литве награду за лучший фильм, а актриса из России, которая у вас снималась – за лучшую женскую роль.
- Отношение у меня к этому достаточно простое. Это не спорт, где прыгнул выше, забросил больше мячей, забил больше голов, и нет спора насчет награды. В любом таком деянии как кино, литература, живопись – это сложившиеся обстоятельства. Большего значения этому предавать не надо. Оно просто есть и есть.
В Литве за год набирается мало фильмов. Вероятно, можно говорить о том, что призы за литовские фильмы можно было бы давать каждые два года. Но все равно их набралось бы, хоть производство и малое, и большого производства быть не может. Маленькое пространство.
Но. Будь то «Оскар» или Венецианская пальмовая ветвь, случаются никому непонятные решения, и возникают сомнения. Поэтому я говорю, призы, торжества – они есть, есть такие мероприятия, праздник, так к нему надо и относится.
- Вы уже думаете над следующим фильмом?
- Думаю, конечно. Но не скажу ничего, потому что преждевременно.
- Вы будете в составе жюри Московского кинофестиваля. Вам интересно?
- Посмотрим (смеется). Будет видно.
Константин Амелюшкин, ru.DELFI.lt
http://ru.delfi.lt/opinion....nk=true
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Понедельник, 15.08.2011, 19:42 | Сообщение # 8 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Шарунас Бартас: «Людям всегда было свойственно извращенное любопытство: собирались толпами смотреть, как кого-то четвертуют»
На фестивале «2morrow/Завтра» – ретроспектива литовского режиссера
В рамках фестиваля «2morrow/Завтра» проходит ретроспектива Шарунаса Бартаса – литовского режиссера, автора загадочных медитативных фильмов, которыми восхищаются Клер Дени и Леос Каракс. В ретроспективу входят картины «Семь невидимок» (2005), «Дом» (1997), «Коридор» (1994), «Нас мало» (1996), «Памяти минувшего дня» (1990), «Свобода» (2000), «Три дня» (1991), а также фильм «Евразиец», только что победивший на фестивале «Киношок». Бартас сам сыграл главного героя – загнанного в тупик наркодилера Гену, который мечтает со своей французской подругой уехать из Вильнюса в Париж, но вынужден ехать в Москву по другим делам и к другой женщине.
17 октября в 20:30 в кинотеатре «Ролан» пройдет мастер-класс Бартаса.
МАРИЯ ГАВРИЛОВА, которая впервые увидела Бартаса в фильме «Пола X» Каракса, поговорила с режиссером о «Евразийце», логистике в индустрии наркоторговли и пронзительной стране со столицей Вильнюс.
– «Евразиец» не похож на ваши предыдущие фильмы. Почему вы выбрали новый для себя жанр?
– Не совсем новый. В прошлой моей картине тоже фигурировали мелкие бандиты. Литва всегда была страной на пути воина. Наполеон шел в Москву через Литву, много времени провел в Вильнюсе. В чьих руках оружие? Где граница между легальным и нелегальным? Для нас эти вопросы всегда были актуальны, так же как для России в 1990-х. Человеку ведь на роду не написано, что ему можно, а что нельзя, – в отсутствие наказания он берет все, что может унести. Это заложено в нашей природе. Самый яркий пример – история с отключением электричества в Нью-Йорке. Всего за одну ночь количество изнасилований, грабежей и убийств превысило все существующие нормы — причем, как потом стало известно, делали всё это не бандиты, а самые обычные люди. Поняв, что полиция с ними не совладает, они начали буквально крушить город.
– Что для вас означают три города, в которых происходит действие фильма?
– Москва, Париж и Вильнюс? Дайте подумать… Сейчас главное – не соврать. Я не очень люблю снимать в незнакомых местах. Либо внедриться, либо знать заранее.
Думаю, есть столкновение России и Запада, а между ними – пронзительная такая страна со столицей Вильнюс. Он всегда был многонациональным городом. До Второй мировой здесь была самая большая еврейская община в Европе, один из старейших университетов. И сейчас он опять становится значимым культурным городом. Но мы живем не только в городах, мы живем с собой и в себе. Наше самоощущение может быть важнее, чем место, в котором мы находимся.
– Вам, наверное, интересно наблюдать за тем, как эти места меняются. Вот Москва вам нравится такая, какая она сейчас, богатая, современная?
– Иногда нравится, иногда нет. Москва не заботится о своем внешнем виде. Мне не нравится, что разрушают старые здания, а на их месте строят пластиковые, бездушные. Но это мне нигде не нравится, не только в Москве.
Единственная страна, которая не была прописана с самого начала в сценарии, – Франция. Мы не были уверены, думали об Испании или Португалии. Испания значительно связана с криминальным миром, но это не играло решающей роли: наркотики распространяются через все страны, которые занимаются морской торговлей.
Наркотрафик устроен очень просто. Через океан наркотики тоннами плывут с теплых материков, потом уже мелкими партиями через всякие яхты и рыболовные катерочки поставляются к берегу, а потом уже распространяются на весь Евразийский континент – туда, где это все не растет. А изготовление, например, синтетики легче там, где слабее система надзора. Поэтому большинство фабрик по изготовлению синтетических наркотиков расположено как раз в Восточной Европе.
– Важно ли, что главный герой занимается именно торговлей наркотиками или для него это просто работа?
– В фильме нет упора на то, что он дилер. Важно было дать некую предысторию. Деньги, заработанные за многие годы на мелких нелегальных операциях, он копил и вкладывал в игорный бизнес в Москве – под большие проценты. Его цель – вырваться из порочного круга, что невозможно. Наши консультанты говорили, что преступники либо сидят в тюрьме, либо закопаны в лесах. Подобной участи избегают, наверное, только те, кто преступниками не называется: они получают слишком большие деньги и занимают слишком высокие посты.
– Почему ваш герой все дрейфует и никак не может найти место обитания?
– Распространенное занятие для человека. Большая часть мира заселена людьми, которые произошли от странствующих народов. Исторически мы знаем, что более стабильные цивилизации жили, скажем, у Нила, где они могли пропитаться. И им не нужно было никуда уходить. А другие народы, те же самые арабы, которые с египтянами не имеют ничего общего, были странниками – они были вынуждены путешествовать, чтобы не умереть от голода. Большое переселение народов вызвало завоевание новых и новых территорий. С этими процессами связана и российская история, монголо-татарское иго, например. Но также можно задать этот вопрос и любому из нас: почему мы ездим по миру, летаем с фестиваля на фестиваль? Наверное, потому, что нас устраивает.
– Правда ли, что вы закладывали свой дом, чтобы доснять этот фильм?
– Да, приходилось. У нас были довольно неприятные моменты.
– В западном кино так ведь не принято поступать – продюсеры обычно не вкладывают свои личные деньги в производство?
– Это не так. Коппола закладывал свой дом и жил в трейлере, когда снимал «Клуб “Коттон”», потому что не мог закончить и никто ему не верил. В Европе я знаю продюсеров, которые рискуют своим имуществом, чтобы закончить проект, – это нормальное явление. Если ты делаешь свое дело, часто приходится рисковать. Я сам и мои соратники знают, что у меня нет незаконченных проектов. Если я не закончу один фильм, я не смогу начать новый. И тогда степень риска для моих партнеров будет еще выше.
– Для вас имеет значение, как воспримут ваш фильм зрители?
– Я не делаю опросов и мнения всех зрителей все равно не узнаю. Не существует единого зрителя, нет такой ползающей штуки под названием «зритель». Зрители все разные и воспринимают кино по-разному. Никогда не угодишь всем. Статистический зритель – он слегка вымышлен. Какие-то фильмы за счет своей специфики, возможно, захватывают больше аудитории, от детей до самых взрослых. Например, родители идут с детьми на какой-нибудь «Аватар», и всем нравится. Но действуют совсем другие механизмы – и реклама, и упрощенные сюжеты.
Людям всегда было свойственно такое извращенное любопытство: собирались толпами смотреть, как кого-то четвертуют. Все боялись, всем было страшно, но собирались и шли смотреть. Так же сейчас работают медиа: газеты пестрят сообщениями об убийствах, преступлениях, каких-то скандалах. Мне совершенно неинтересно заниматься медиапродуктом. Я не делаю фильмы для «аудитории», мне сложно представлять себе зрителей, для которых я снимаю кино. Коммерческая судьба фильма – совершенно другая история, она может сложиться уже как угодно. Но если режиссер снимает не для себя, не из себя, не вынимает кусочек своей души, то, значит, он не обращается ни к кому. Если мы пытаемся кому-нибудь угодить, то нужно понимать, что, если даже это и получится, эффект будет временным. А скорее всего, ничего не будет вовсе.
– Есть авторы, которые хотят что-то сказать, а есть те, которые размышляют, говорят, что им важнее процесс, чем результат. Вы к каким себя относите?
– Думаю, подобное разделение неверно. Книги и фильмы не должны сводиться к односложным тезисам. Если автор свое высказывание может сформулировать в тезис, то зачем тогда ему книгу писать? Можно ведь просто этот тезис написать как лозунг, и все. Иногда нельзя однозначно ответить на вопросы журналиста. Авторы тогда говорят что-то вроде «я хотел показать то-то и то-то» – просто чтобы отвязаться. На каждый фильм можно придумать по пять разных объяснений, и они все будут правдивые. Если я хочу быть искренним, я часто говорю, что не знаю. Именно потому, что не формулировал какого-то единого тезиса и не пытался его доказать. На каждый фильм можно придумать по пять разных объяснений, и они все будут правдивые. Если я хочу быть искренним, я часто говорю, что не знаю. Именно потому, что не формулировал какого-то единого тезиса и не пытался его доказать. Мне кажется, относиться к людям, которые смотрят твои фильмы, и не разжевывать им, как младенцам, простые вещи. Потом самому будет стыдно. Мне, например, бывает стыдно, когда в американском кино я вижу, как герой сидит один в комнате и начинает сам с собой разговаривать: «Oh, shit! Как же я сейчас это сделаю? Я же совсем один!» Понятно, что они думают, что полторы минуты действия нехорошо оставлять без слов и поэтому в любой ситуации, когда даже младенцу понятно, что все плохо, герой должен произнести «Oh, shit!».
– У вас впереди большой проект?
–Да. Проект, который мы сейчас разрабатываем, очень большой и высокобюджетный, потому что он костюмный. Действие происходит в 1948 году в Литве. Он подготовлен, но, чтобы он реально запустился, нужно минимум два года.
– Что вы любите делать, когда не заняты кино?
– Люблю сажать деревья.
Мария Гаврилова • 14/10/2010
http://www.openspace.ru/cinema/events/details/18230/?expand=yes#expand
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Среда, 23.11.2011, 19:41 | Сообщение # 9 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Шарунас Бартас: "Я снимаю кино не для себя"
Интернет-портал "ПрофиСинема" задал режиссеру несколько вопросов о международном фестивальном движении и особенностях творческого и производственного кинопроцесса.
Организаторы четвертого международного фестиваля современного арт-кино "2morrow/Завтра", проходящего с 14 по 18 октября 2010 года, подарили московским киноманам возможность в полной мере ознакомиться с творчеством Шарунаса Бартаса. На киносмотре представлена ретроспектива фильмов литовского режиссера, а сегодня, 17 октября 2010 года, Шарунас Бартас проведет мастер-класс в кинотеатре "Ролан". Интернет-портал "ПрофиСинема" задал режиссеру несколько вопросов о международном фестивальном движении и особенностях творческого и производственного кинопроцесса. Неуловимый литовец, постоянно разъезжающий по миру, ответил на них письменно: лаконично, но исчерпывающе.
Корреспондент: Господин Бартас, Ваши фильмы демонстрировались на различных кинофестивалях мира, в том числе на Берлинале, в Каннах, в Венеции. Какой из международных фестивалей — неважно, крупных или, наоборот, камерных — интересен Вам не как участнику, а как зрителю?
Шарунас Бартас: Если я смотрю какие-то фильмы, это не зависит от того, смотрю я их на фестивале или нет. В качестве только зрителя на фестивали я обычно не попадаю. К тому же, все фильмы после премьер в Берлине, Каннах и Венеции отправляются в длительное турне по другим фестивалям, все новейшие работы показываются на многих мероприятиях. Так что выделить какой-то фестиваль с точки зрения зрителя я не могу.
Корреспондент: Как Вам кажется: насколько сильно политика определяет итоги фестивалей? Зависит ли победа фильма из той или иной страны от моды на "китайское", "иранское", "румынское" и пр.?
Шарунас Бартас: Думаю, что многое зависит от моды, но каким именно боком, мне трудно сказать. Политика имеет какое-то значение, но, думаю, что небольшое. Мода же намного влиятельней: она может вызвать сильное влечение к чему-то, какой бы сферы жизни человека это ни касалось. Мода воздействует на нас, даже если мы и не полностью это осознаем. Кино тоже не является исключением.
Корреспондент: Вы неоднократно были председателем жюри на фестивалях. Какие цели и задачи Вы перед собой видите, пытаясь оценить работы коллег по цеху? По каким критериям Вы судите фильмы?
Шарунас Бартас: Каких-то главных критериев нет. Один из немаловажных — нравится ли мне вообще фильм. "Нравится или не нравится" — это такая общечеловеческая оценка, которая необходима для прикосновения к любому виду искусства. Но, конечно, важно и то, насколько качественно выполнена работа, насколько профессионально сделан фильм.
Корреспондент: В последнее время в России заговорили о возникновении "новой волны" режиссеров, к которой относят Бориса Хлебникова, Алексея Попогребского, Алексея Германа младшего, Николая Хомерики и других. Что Вы думаете о перспективах молодых российских авторов?
Шарунас Бартас: Возможно, это и "новая волна", хотя все перечисленные режиссеры разные. У каждого из них собственный путь, и, по существу, они сами определяют свою перспективу. Я не люблю загадывать.
Корреспондент: В рамках фестиваля "Завтра/2morrow" уже второй раз пройдет форум "Проект на Завтра", помогающий кинематографистам из Восточной Европы найти партнеров, в том числе, и для совместного производства. Ваша последняя работа "Евразиец" была ко-продукцией Литвы, Франции и России. Сколько стран-сопродюсеров планировалось изначально? Насколько нам известно, денег в процессе производства не хватило. Что пошло не так?
Шарунас Бартас: Большее количество cопродюсеров не планировалось. Общепринятая практика и опыт кинематографистов говорит о том, что больше трех производственных партнеров картине не нужно, а увеличение их числа может даже мешать.
То, что денег не хватало, — это правда. Просто на этот раз нам не повезло получить столько, сколько было нужно.
В основном все трудности возникли из-за нехватки средств, а не из-за каких-то проблем с совместным производством.
Корреспондент: "Евразиец" и Ваша предыдущая работа "Семь невидимок" появились с интервалом в пять лет. Кто-то исповедует кубриковские перфекционистские стандарты. Кто-то предпочитает держать себя в тонусе постоянно. Насколько для режиссера важно сделать перерыв в творчестве?
Шарунас Бартас: Я не очень понимаю, что такое перфекционистские стандарты и чем они отличаются от постоянного тонуса. Я не думаю, что есть какие-нибудь необходимые перерывы в творчестве. Человек делает столько, сколько он может. В кино перерывы иногда появляются из-за того, что фильм — продукт дорогостоящий. И творчество в кинематографе нельзя рассматривать отдельно от производства. Производство же, в свою очередь, сопряжено с организационными и финансовыми затратами. Это громоздкий процесс, и для него нужно больше времени, чем, возможно, кажется тем людям, кто с этим процессом не знаком.
Корреспондент: Вы снимаете кино, главным образом, для себя или для зрителей? На нынешнем "Завтра/2morrow" будет показана Ваша полная ретроспектива. Как Вы вообще представляете себе своего зрителя? И насколько это представление далеко от истины. Расстраивает ли Вас эта разница или наоборот воодушевляет?
Шарунас Бартас: Я снимаю кино не для себя. Tо, что я являюсь его главным оценщиком, — совершенно другой вопрос. Поэтому я и называюсь режиссером, а не как-то по-другому. Какого-то одного "толстого" зрителя я не представляю. Зрителей много — это люди, они разные. Мое представление от истины не отличается просто-напросто потому, что я не собираюсь брать на себя ответственность представлять истину. И вообще, что такое истина в данном случае? Люди смотрят мои фильмы — они им нравятся или нет. Я к этому отношения уже не имею.
Мария Мухина, Profi-Cinema.Ru, 17.10.2010
http://www.proficinema.ru/questio....D=93244
|
| |
| |
|
