|
"ПРИЧАСТИЕ" 1962
| |
| Александр_Люлюшин | Дата: Вторник, 01.05.2012, 06:44 | Сообщение # 1 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 3246
Статус: Offline
| «ПРИЧАСТИЕ» («Зимний свет», швед. Nattvardsgästerna) 1962, Швеция, 80 минут
— вторая часть «трилогии веры» Ингмара Бергмана
  
  
  
Пастор Томас Эрикссон терзаем вечными вопросами: «А есть ли Бог? А если его нет, то скоро ли Он будет?». Но ведь проповедник — ничто без своей паствы...
Съёмочная группа
Режиссёр: Ингмар Бергман
Сценарий: Ингмар Бергман
Продюсер: Аллан Экелунд
Оператор: Свен Нюквист
Художники: П.А. Лунгрен, Маго
Монтаж: Улла Риге
В ролях
Ингрид Тулин — Мэрта Лундберг, учительница
Гуннар Бьёрнстранд — Томас Эриксон, пастор
Гуннель Линдблюм — Карин Персон
Макс фон Сюдов — Йонас Персон
Кольбьёрн Кнудсен — Кнут Аронссон, церковный староста
Алан Эдвалл — Альгот Фрёвик, дьячок
Олоф Тунберг — Фредрик Блом, органист
Эльза Эббесэн — Магдалена Ледфорс, вдова
Интересные факты
«Причастие» («Зимний свет») составляет вместе с фильмами «Сквозь тусклое стекло» и «Молчание» так называемую «трилогию веры» Ингмара Бергмана.
Работу над фильмом Бергман начал 26 марта 1961 года, когда он сделал первую запись в своём дневнике. Сценарий он начал писать в Туре в начале июля и закончил его довольно быстро 26 июля. Основная идея фильма была такова — человек остаётся запертым в заброшенной церкви, в замкнутом помещении наедине со своими мыслями и видениями — он совсем один.
Съёмки фильма проходили в ноябре 1961 года в Даларна, рядом с Орса Финнмарк. В день отснимали довольно мало сцен — это было связано с тем, что, во-первых, сами ноябрьские дни были короткие, а, во-вторых, актёр Гуннар Бьёрнстранд чувствовал себя плохо и не мог подолгу работать. Снимали сцены только в пасмурную погоду или в туман, чтобы в фильме не было ни одного солнечного кадра и поддерживалась мрачноватая атмосфера.
Смотрите фильм
http://vk.com/video16654766_162433667
|
| |
| |
| Александр_Люлюшин | Дата: Четверг, 03.05.2012, 13:58 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 3246
Статус: Offline
| 4 мая 2012 года
Киноклуб «Ностальгия» представляет
фильм №24 (289) сезона 2011-2012
«ПРИЧАСТИЕ»
режиссёр Ингмар Бергман, Швеция
***
О фильме «ПРИЧАСТИЕ» посетители сайта http://www.afisha.ru
***
Этот фильм из тех, на которых тебя накрывает волна неведомо откуда взявшегося катарсиса.
***
О фильме «ПРИЧАСТИЕ» посетители сайта http://www.kinopoisk.ru
***
Бергман всегда очень точно передает состояние одиночества. Но если в картинах наподобие «Земляничной поляны» или «Осенней сонаты» это одиночество людское, жизненное, то в «Причастии» оно метафизическое, одиночество в отсутствии Бога…
***
Двадцать четвёртый фильм Бергмана. Шведский кинорежиссёр снял эталон камерного кино, такой же строгий, как и сам протестантизм или католицизм, где всё произойдёт здесь и сейчас, или никогда. Главная ценность фильма в том, что форма и содержание в нём в полной гармонии друг с другом. Камера же Нюквиста только созерцает происходящее, и если движется, то только лишь внутрь кадра, как будто пытается заглянуть в душу героев, в причину их страданий.
***
Фильм, который ставит вопрос ребром и не приемлет компромиссов. Не приемлет ответа «Не знаю». Не приемлет слабости и нерешительности. Фильм простой, минималистичный, статичный, вязкий, пасмурный, трагичный и безрадостный. Фильм, начисто лишённый пафоса и почти не имеющий сюжета. Фильм о вере в Бога, о человечности и о долге. О том, как связаны вера в Бога, человечность и долг. Фильм-зарисовка, содержащий даже некоторую долю горькой иронии.
***
«Причастие» затрагивает извечную проблему, поднимаемую во всех фильмах Бергмана (в разной степени). Эта проблема заключается в Боге. В феномене веры. В кризисе веры. И в вечном, беспросветном, вселенском одиночестве, порождаемом уникальностью каждого человека и молчанием Бога.
***
Картина получилась максимально объективной в вопросе веры и религии, она содержит в себе богатый материал для размышления, а сильные диалоги которые ведут основные персонажи, непростые ситуации в которых они оказываются, призваны служить наглядной иллюстрацией мыслей режиссера. Естественно фильм не сделает из верующего атеиста, или же наоборот, но, безусловно, заставит крепко задуматься.
***
Ингмар Бергман — совершенно уникальное явление в истории культуры XX века. Входящий в тройку великих психологов кино (другие двое в какой-то степени его учителя — Карл Теодор Дрейер и Робер Брессон), Бергман, пожалуй, наиболее последовательно снимал фильмы о вечных вопросах бытия и философских тяготах повседневной человеческой жизни. Его фильмы удивительно просты, лучше сказать, кристально чисты, по форме (хотя не чужд был Бергман и формализма), но глубоки и многогранны по содержанию. Когда многие режиссёры авторского кино творили свой цветастый киноязык, Бергман, подобно христианскому аскету, отсекал всё лишнее, случайное, не сущностное, сосредотачивая внимание на первоосновах бытия и психологии человека. И нет ничего удивительного в том, что все три великих психолога кино (Дрейер, Брессон и Бергман) были воспитаны в христианских традициях.
Конечно, в зрелые годы их в какой-то степени стали тяготить условности протестантской и католической веры, и, что самое главное, лицемерное, чисто книжное следование заповедям Христа без понимания их сути. Нельзя любить Бога не любя ближнего своего, не причащаясь его страданиям и его полноте. Ключ к познанию Бога — это любовь.
Христианская аскеза наложила определённый отпечаток не только на выбор тем (всегда главных и сущностных для человека), но и на их воплощение. Жёсткое самоограничение в выборе выразительных средств, преобладание камерных сюжетов, минимальное использование (или вообще неиспользование) музыки, крупные планы лиц и, что самое главное, абсолютно объективный подход к изображаемому, принципиальный отказ что-либо объяснять, предоставляя зрителю возможность понимать произведение в меру своей сущности.
Вот и «Причастие» Бергмана, будучи снятым много лет назад, до сих пор тревожит умы верующих и атеистов, вызывая подчас прямо противоположные трактовки, от атеистических до глубоко христианских.
Возможно, во всём мировом кинематографе нет более возвышенного, чистого и христианского произведения о трудном пути человека к Богу.
***
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Пятница, 04.05.2012, 14:26 | Сообщение # 3 |
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| И. Бергман. Картины / Перевод со шведского А. Афиногеновой. — М.- Таллинн: Музей кино, Aleksandra, 1997. — 440 с. — ISBN 9985-827-27-9
"ПРИЧАСТИЕ"
Смотря четверть века спустя "Причастие", я ощущаю удовлетворение. И отмечаю, что ничего не заржавело, не пришло в негодность.
Первая запись сделана 26 марта 1961 года. Под заголовком "Разговоры с Богом" в рабочем дневнике написано: "Воскресное утро. "Симфония псалмов" (произведение (1930) Игоря Стравинского для хора и оркестра). Работа с "Rake's Progress". Я бился над оперой Стравинского "Похождения повесы" в Оперном театре - это было все равно, что взрывать гору. Приходилось ведь учить музыку наизусть, а у меня в принципе отсутствует музыкальная память. "Нужно делать то, что необходимо. При отсутствии необходимости никогда ничего не выйдет".
===========================================
"Rake's Progress" - имеется в виду серия из 8 картин "Карьера мота" (1732 - 1735) английского художника Уильяма Хогарта, послужившая основой либретто оперы Игоря Стравинского "Похождения повесы". Премьера спектакля в постановке Ингмара Бергмана состоялась 22 апреля 1961 г. на сцене Стокгольмской королевской оперы.
===========================================
Иду в заброшенную церковь, чтобы поговорить с Богом, получить ответ. Окончательно перестать сопротивляться или же продолжать возиться с этими бесконечными сложностями? Привязанность к более сильному, к отцу, потребность в надежности или желание разоблачить его, того, кто существует как издевательский голос из прошлых столетий? У этого разрушенного алтаря в заброшенной церкви и разыгрывается драма. Персонажи материализуются и исчезают. И в центре все время это "Я", которое угрожает, бушует, молит, пытается внести ясность в собственную сумятицу. Сделать дневную и ночную сцены у алтаря. Последняя, заключительная, всеобъемлющая драма: "Я не выпущу твоей руки, пока ты не благословишь меня".
"Я" входит в церковь, запирает за собой дверь и, трясясь в лихорадке, проводит там ночь. Отчаянная ночная тишина, склепы, мертвецы, шорох органа и крыс, запах бренности, песочные часы, ужас, наваливающийся именно этой ночью. Это Гефсимания, распятие, приговор. "Боже мой, Боже мой! Для чего Ты меня оставил".
"Я" нерешительно сбрасывает свою старую кожу, переступает через нее, через это серое ничто. Христос - добрый пастырь, которого "Я" любить не может. "Я" должен его ненавидеть.
"Я" разрывает старую могилу, спускается в нее и пробуждает Мертвого.
Драма в моем представлении разыгрывается как средневековое действо. Все происходит у алтаря. Меняется лишь освещение - рассвет, сумерки и т. д.
Я предпочитаю носить в себе тяжкое наследие космического ужаса, чем склониться перед требованием Бога подчиниться и молиться. Это конец первой части. Зато разговор с женой церковного сторожа вполне реален. Она пришла запереть двери, поскольку целую неделю там никого не ждут. Ходит по церкви, что-то прибирая, приводя в порядок. Потом дверь церкви громко хлопает, "Я" остается в одиночестве. Христос - тот, кого любят превыше всего. Нетрудно страдать, зная свое предназначение. Истинное страдание - зная заповедь любви, видеть, как люди обманывают любовью самих себя и друг друга. Как они оскверняют любовь. Тяжелее Всего Христос, должно быть, страдал от собственной прозорливости.
Я начинаю самым безудержным, сбивающим с толку образом смешивать выдуманное "Я" с моим собственным: Мне надо непременно проникнуть внутрь "Как в зеркале". Найти дверь, за которой ни в коем случае не скрывается никаких тайн. Я обязан, во что бы то ни стало избежать блефа и трюков. Я обладаю всей мыслимой властью, но готов отказаться от нее. Конечно, это не так просто, да и неизвестно, получится ли. Ведь драматическими акциями ничего не добьешься. Речь все время об эрозии, движении. В тот миг, когда движение прекратится, я умру. Но если прибавить скорость, то ухудшится видимость, и ты начнешь сомневаться, в том ли направлении едешь. Тут возникает жена, и набросок превращается в историю. Сцены начинают приобретать определенные очертания:
Утром второго дня пастор просыпается оттого, что кто-то колотит в дверь церкви. Это жена пытается проникнуть внутрь. Она поднимает такой чудовищный шум, что он просто-напросто не рискует оставлять ее на улице. Она входит, руки и ноги у нее забинтованы, на лбу рана. Это все ее экзема. Она взволнована, напугана и в то же время раздавлена. Эти два человека любят друг друга и дают друг другу недвусмысленные доказательства своей любви и привязанности. Но она полностью отреклась. Никакого Бога нет. Поэтому его ожидание в церкви должно ей представляться бессмысленной комедией. Ее страдания очевидны, а решение остаться с ним непоколебимо. И тогда объектом его ненависти становится она. Вечером она уходит, оставив его в состоянии ожесточения. В окна пробиваются лучи багрового солнца. Вокруг все погружено в пугающий сумрак. Совсем тихо, твердым голосом он высказывает свою ненависть к Богу, ненависть к Христу. День гаснет, гулкая тишина. Он укладывается спать под алтарем. Это самая темная ночь, ночь уничтожения. Это пустое, ледяное предвестие смерти, духовной смерти и гниения.
Проходит какое-то время. Где-то ближе к Иванову дню я записываю: Мешает бесконечное количество всяких дерьмовых дел. Меня мучает совесть, на душе тяжело и уныло. Мой фильм покрывается пылью и грязью. Плохо.
Пусть будет так: после богослужения Рыбак с женой заходят к пастору Эрикссону. Жена рассказывает пастору о мужниных страхах. Пастор Эрикссон, целиком поглощенный своим гриппом, в ответ говорит о всепобеждающей силе любви. Рыбак молчит. Жена просит мужа отвезти ее домой, у нее дела, ей надо к детям. Можно ведь вернуться через полчаса или час.
Женщина с забинтованными руками - не жена, а любовница. Жена умерла четыре года тому назад. Любовница Мэрта, худая, измученная, одинокая женщина, потерявшая веру. Она кипит неподдельным гневом. К причастию идет из-за любви, чтобы быть поближе к любимому. Не знаю, наверное, мне надо сначала по-настоящему полюбить своих персонажей, всерьез проникнуться желанием помочь им в их мытарствах, а потом уж приступать к этой драме. Нельзя творить легкомысленно и натужно.
В начале июля мы уехали на Туре, и я начал писать "Причастие". 28 июля сценарий был закончен - довольно быстро для истории, сложной не своей замысловатостью, а своей простотой. По первоначальному замыслу, драма разыгрывается в заброшенной церкви, закрытой в ожидании будущей реставрации, где орган сломан, а под скамейками шныряют крысы. Хорошая была идея! Человек запирается в заброшенной церкви и остается там наедине со своими галлюцинациями. Одна-единственная декорация: замкнутое пространство, маленькая церковка с алтарем и алтарным триптихом. Потом пространство меняется - от рассвета, солнечного света, захода солнца, темноты, ветра, всех невероятных звуков в тишине. Это был более размашистый, необузданный замысел, хотя, быть может, и более театральный, больше театральная драма, чем кинофильм. Но переход от религиозной к высшей степени земной проблематике требовал других декораций. И другого освещения. Поэтому и разрыв с картиной "Как в зеркале" получился настолько решительным.
"Как в зеркале" - фильм благодаря своей взвинченной эмоциональности романтичный и кокетливый, в чем вряд ли справедливо обвинять "Причастие". Эти две картины можно связать воедино лишь в том случае, если рассматривать одну как стартовую площадку для другой. Уже тогда я яростно отрекся от "Как в зеркале". Только не говорил об этом вслух.
"Причастие" тоже встретило сильное сопротивление извне, начавшееся уже на стадии производства. Но шеф "СФ" Карл Андерс Дюмлинг тяжело болел, а я находился в положении, когда мог делать что хотел. Настало время для смертельного прыжка. Или, выражаясь словами актера Спегеля в "Лице", острого лезвия, которое соскребло бы всю грязь. Я всегда старался завоевать расположение публики. Но я был не настолько глуп, чтобы не понимать, что из "Причастия" кассового фильма не получится. Печально, но необходимо. Гуннару Бьернстранду тоже приходилось нелегко. Мы с ним сделали целый ряд комедий, но роль Тумаса Эрикссона предъявляла жесткие требования. Вынужденный изображать такого несимпатичного человека, Гуннар страдал. Дошло даже до того, что он с трудом вспоминал текст, чего с ним раньше никогда не случалось. К тому же он был не совсем здоров, и поэтому нам приходилось довольствоваться довольно непродолжительными дневными съемками.
Натурные съемки велись в Даларна, в местах, граничивших с Орса Финнмарк. Ноябрьские дни там коротки, а свет благодарный, но весьма своеобразный. В картине нет ни единого солнечного кадра. Мы снимали только в пасмурную погоду или в туман. Это - словно собирательный образ шведа, стоящего у конца шведской действительности в самую что ни на есть скверную шведскую погоду. Вдобавок картина в принципе лишена фортиссимо. Кроме одного эпизода - когда Тумас и Мэрта останавливаются у железнодорожного перехода, и он говорит, что стал пастором по желанию отца. И тут мимо проносится грузовой состав с похожими на громадные гробы вагонами. Это единственная сцена, отличающаяся сильным визуальным и акустическим эффектом. В остальном же фильм сделан предельно просто. Однако под простотой скрывается сложность, ухватить которую нелегко.
На первый взгляд сложность эта связана с религиозной проблематикой, но корни ее уходят намного глубже. Пастор умирает эмоционально. Он существует по ту сторону любви, в сущности, по ту сторону всех человеческих отношений. Его ад - потому что он действительно живет в аду - заключается в том, что он сознает свое положение. Вместе с женой он создал нечто вроде стихотворения. Стихотворения под названием "Бог есть любовь, и любовь есть Бог".
Она заболевает раком, и ее страдания упрочивают их симбиоз. Через боль он приходит к нежности и ощущению реальности, той реальности, с которой ему почти не приходилось сталкиваться. Он обретает собственную реальность благодаря своему бессильному горю при виде мучений жены. Они с женой - одного поля ягода, двое нашедших друг друга детей-подранков, сообща, с помощью красок создающих себе сносную жизнь. Их идеализм хрупок, но он подлинный. При поддержке жены он проповедует некое романтическое религиозное учение, пробуждая местных жителей к вере. Прихожане слушают своего пастора. Говорит он красиво, и жена пастора тоже красива. Над приходом подули ласковые ветры. Муж с женой ходят по домам, беседуют со стариками, поют псалмы. Судя по всему, оба глубоко удовлетворены своими ролями.
Но вот жена умирает, и его реальность гаснет. Теперь он, стиснув зубы, лишь исполняет свой долг. Жена с ее мягкой фальшивостью мертва, и образ Бога-отца поблек. Он истекает кровью эмоционально, ибо его наивным, детским чувствам всегда недоставало субстанции.
Два года после смерти жены он живет один. А потом попадает в цепкие объятия Мэрты. Она любила его все время, даже когда он был женат и недоступен. Священник и учительница в небольшом местечке - естественно, они тесно общаются. Зима, тишина, одиночество и взаимный голод бросают их в объятия друг друга. Мэрта страдает от экземы, носящей психосоматический характер. Он начинает постепенно избегать ее, потому что чувствует физическое отвращение к ее болезни. С неумолимой ясностью она понимает, что их отношения лишены любви. Но она настойчива.
Этот человек - ее предназначение. Ее кредо - смесь искренности и насмешки: "Я просила ниспослать мне предназначение в жизни и получила тебя!" Когда она, преклонив колена, произносит свою молитву, то обращается не к Богу. И преклоняет колена лишь потому, что так принято в церкви. Она молит ниспослать ей веру и надежность.
Стоя у быстрины над телом Юнаса, Тумас с пронзительной очевидностью осознает, что его жизнь потерпела фиаско. И спустя несколько часов он мстит той, которая его любит. Этот трусливый человек больше не в силах молчать. К собственному удивлению, он слышит свои слова: "Причина, главная причина - в том, что я не хочу тебя".
М э р т а (про себя). Понимаю, я вела себя неправильно. Все время.
Т у м а с (с мукой). Мне надо ехать. Я поговорю с фру Перссон.
М э р т а. Да, я вела себя неправильно. Каждый раз, проникаясь ненавистью к тебе, я старалась превратить ненависть в сострадание. (Смотрит на него.) Мне было жалко тебя. Я так привыкла жалеть тебя, что теперь уже больше не могу тебя ненавидеть. (Улыбается извиняюще-кривой ироничной улыбкой.)
Он быстро вскидывает на нее глаза: опущенные плечи, вытянутая вперед голова, большие неподвижные руки, взгляд, вдруг ставший беззащитным и пронзительным, выглядывающие из-под жидких, неухоженных волос мочки ушей.
М э р т а. Что с тобой будет... без меня?
Т у м а с. Э! (Презрительный жест. Закусывает губу. Изнутри к голове приливает тяжелое отвращение.)
М э р т а (безутешно). Нет, тебе не справиться. Ты погибнешь, мой милый Тумас. Тебя ничто не спасет. Ты ненавистью доведешь себя до смерти.
Он встает и направляется к двери, и за эти короткие мгновения успевает прожить еще более ужасную жизнь. Жизнь без нее. Это безвозвратно, это конец, в школьном зале хозяйничает смерть. В дверях он оборачивается и слышит собственный голос: "Может, поедешь со мной во Фростнэс? Я постараюсь быть хорошим".
Она поднимает глаза. На ее лице строгое, замкнутое выражение.
М э р т а (сухо). Ты этого на самом деле хочешь? Или тебя просто снова обуял страх?
Т у м а с. Поступай как знаешь, но я прошу тебя.
М э р т а. Разумеется. Конечно, я поеду. У меня нет выбора.
Происходящее - это дренаж. Не только для него, но и для нее. Он выворачивается наизнанку, а она беззащитна. Она внезапно понимает, что поступала неправильно, что ее бурные чувства были замешены на жестком эгоизме.
В три часа того же дня Тумас с Мэртой приезжают во Фростнэс. Звонят колокола, созывая прихожан на службу, и, как мне представляется, на Тумаса и Мэрту, молчаливо идущих рядом в наступающих сумерках, снисходит какой-то покой. Размышления Альгота о покинутости тоже пробуждают надежду. Тумаса на мгновение озаряет, что страдания Христа не отличаются от его собственных: "Боже мой, Боже мой! Для чего Ты меня оставил?" Над Фростнэсом и над Голгофой спускаются сумерки. Это понял Альгот Фревик, и Тумас тоже на какой-то миг осознает загадочную общность страдания.
Все выжжено, теперь можно засевать вновь. Впервые в жизни пастор Эрикссон самостоятельно принимает решение. Он служит мессу, хотя в церкви никого, кроме Мэрты Люндберг, нет. Верующий человек сказал бы, что пастор услышал Божье слово. Неверующий предпочел бы выразиться иначе - Мэрта Люндберг и Альгот Фревик помогают упавшему собрату, готовому вот-вот уйти в землю, встать на ноги. В таком случае безразлично, молчит Бог или говорит.
В "Латерне Магике" я пишу: Готовясь к съемкам "Причастия", я на исходе зимы поехал осматривать церкви Уппланда. Обычно, взяв ключ у пономаря, я заходил внутрь и проводил там помногу часов, наблюдая за блуждающим светом и думая, чем мне закончить фильм. Все было написано и выверено, кроме конца. Как-то рано утром в воскресенье я позвонил отцу и спросил, не хотел бы он составить мне компанию. Мать лежала в больнице с первым инфарктом, и отец жил в полном уединении. С руками и ногами у него стало еще хуже, он передвигался с помощью палки и ортопедической обуви, но благодаря самодисциплине и силе воли продолжал исполнять свои обязанности в дворцовом приходе. Ему было семьдесят пять лет.
Туманный день на исходе зимы, ярко белеет снег. Мы приехали заблаговременно в маленькую церквушку к северу от Упсалы. Там на тесных скамьях уже сидели четверо прихожан. В преддверье перешептывались ризничий со сторожем. У органа суетилась женщина-органист. Перезвон колоколов замер над равниной, а священника все не было. В небе и на земле воцарилась тишина. Отец нетерпеливо заерзал, что-то бормоча. Через какое-то время со скользкого пригорка послышался шум мотора, хлопнула дверь, и по проходу, тяжело отдуваясь, заспешил священник. Дойдя до алтаря, он повернулся и оглядел паству покрасневшими глазами. Он был худой, длинноволосый, ухоженная борода едва прикрывала безвольный подбородок. Он кашлял, размахивая руками, точно лыжник, на затылке кучерявились волосы, лоб налился кровью. "Я болен. Температура около тридцати восьми, простуда, - проговорил священник, ища сочувствия в наших взглядах. - Я звонил настоятелю, он разрешил мне сократить богослужение. Поэтому запрестольной службы и причащения не будет. Мы споем псалом, я прочитаю проповедь - как сумею, потом споем еще один псалом и на этом закончим. Сейчас я пройду в ризницу и переоденусь". Он поклонился и в нерешительности замер, словно ожидая аплодисментов или, по крайней мере, знаков взаимопонимания. Не увидев никакой реакции, он исчез за тяжелой дверью. Отец, возмущенный, начал приподниматься со скамьи. "Я обязан поговорить с этим типом. Пусти меня". Он выбрался в проход и, прихрамывая, направился в ризницу, где состоялся короткий, но сердитый разговор. Появившийся вскоре ризничий, смущенно улыбаясь, объявил, что состоится и запрестольная служба, и причащение. Пастору поможет его старший коллега. Органистка и немногочисленные прихожане запели первый псалом. В конце второго куплета торжественно вошел отец - в белой ризе и с палкой. Когда голоса смолкли, он повернулся к нам и своим спокойным, без напряжения голосом произнес: "Свят, свят Господь Саваоф! Вся земля полна славы его!"
Что до меня, то я обрел заключительную сцену для "Причастия" и правило, которому следовал и собираюсь следовать всегда: ты обязан, невзирая ни на что, совершить свое богослужение.
http://lib.ru/CINEMA/kinolit/BERGMAN/bergman.txt
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Пятница, 04.05.2012, 14:27 | Сообщение # 4 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| ПРИЧАСТИЕ (ЗИМНИЙ СВЕТ)
Второй фильм трилогии ("Как в зеркале", "Причастие", "Молчание"), самый короткий, бессюжетный и наиболее трагический из всех. Эта философская новелла рассказывает о священнике, утратившем Бога и мучительно пытающемся вновь обрести Его и вместе с Ним мир в своей душе. По всей видимости, Господь оставил его не сразу. Впервые сомнения Эрикссон (так зовут героя картины, его роль исполняет Г. Бьорнстранд) испытал на полях гражданской войны в Испании. "Я отказывался что-либо видеть, понимать, - говорит он. - Отказывался принимать действительность такой, как она есть. Я и мой Бог жили в мире, где царили гармония и порядок. А вокруг корчилась в муках подлинная жизнь. Но я не хотел ее замечать. Я видел только моего Бога". Окончательно же Бог замолчал и покинул Эрикссона, по-видимому, сразу вслед за тем, как покинула пастора и этот мир его любимая жена. Теперешняя связь с приходской учительницей, женщиной одинокой, замкнутой, истовой мучительна для героя: он не любит ее, но в силу профессии и просто человеческой (и мужской) порядочности не решается на рызрыв.
Всеми силами и муками души, всеми своими действиями, самой, капля за каплей утекающей жизнью, пастор зовет Господа. Он отправляет службу даже когда в церковь не является ни один прихожанин. Присутствие же хотя бы нескольких человек - почти престольный праздник. Но утратив Бога сам, священник оказывается ни физически, ни духовно не в состоянии распространить Его благодать на прихожан, живущих своими нехитрыми заботами о хлебе насущном в глухом, занесенном снегом приходе. И как человек, для которого молчит Бог, он не решается давать решительные советы нуждающимся. Это приводит к двойной трагедии: не поверив робким увещаниям пастора, кончает с собой мучающийся непонятными ему и оттого внушающими непреходящий ужас проблемами большой политики простодушный и малограмотный рыбак, отец большого семейства (М. фон Сюдов), а ненужная, но настойчивая любовь-забота учительницы (И. Тулин) вызывает в конце концов эмоциональный взрыв тяготящегося ею героя. Нарушая все христианские законы милосердия, он режет ей правду-матку, вызывая состояние катарсиса не только в себе самом и любящей женщине, но и в зрителях.
Этот-то катарсис если не возвращает Эрикссону присутствие Бога, то, по крайней мере, позволяет ему обрести необходимое мужество, с каким он является в пустую церковь, чтобы, несмотря ни что, совершить богослужение. Последний этот жест, завершающий картину, по словам критика Б. Чижова (в кн.: "Ингмар Бергман. Статьи. Рецензии. Сценарии. Интервью". М.: Искусство, 1969. С. 33), "вернет ему достоинство и даже окружит его ореолом некоего величия".
Послушаем еще, как тот же автор формулирует идею короткого, но чрезвычайно насыщенного в эмоциональном и философском плане фильма великого режиссера. "Только в общении, в контакте с другими людьми - в любви - заключена возможность выхода из бездны отчаяния. Тема ПРИЧАСТНОСТИ к судьбам других... звучит в фильме "Причастие", выносится в его заглавие. Литургическая сторона религии здесь почти демонстративно замыкается на мирские взаимоотношения людей: ждут явления Бога - нет, человека; причащаются святым дарам - нет, человеческой любви; Бог скрывает свое лицо - нет, это у людей не хватает сил жить и любить по-человечески". И далее: "Жизнь возможна только как постоянное усилие, как ежесекундная победа над отчаянием и безумием - победа, которая в следующее же мгновение вновь ставится под вопрос... Как бы низко ни пал человек, пока он борется (добавлю от себя: пока Бог, пусть замолчал, но не умер в нем окончательно. - В.Р.) и сохраняет в себе стремление к высшему, ничто для него не потеряно" (С. 32 - 33).
Приведенные слова, по-моему, справедливы, пусть и несколько перегружены материалистической идеологией советского критика. Вдвойне справедливы - потому, что личные отношения с Богом и культом свободномыслящего и всегда мучительно ищущего истины шведского художника чрезвычайно сложны - это отображение реальной любви-вражды Ингмара Бергмана и его отца, протестантского священника, это и спроектированные в творчество отношения "блудного сына" от протестантизма, который, в свою очередь, сам ведь для христианской религии - младший сын-бунтарь
Рецензия: Виктор Распопин
http://kino.websib.ru/article.htm?no=544
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Пятница, 04.05.2012, 14:27 | Сообщение # 5 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Причастие/Nattvardsgasterna (Швеция, 1962)
На самом деле, все просто. Великий Бергман - сын пастора. Все, кто брался исследовать его творчество, отмечали, что строгое, регламентирование воспитание сыграло в его жизни свою роль, хотя и своеобразную. Сработал эффект сжатой пружины - повзрослевший Ингмар стал бунтарем, ревизионистом. В его последней художественной киноработе - "Фанни и Александр" (1982) - есть просто кошмарные фрагменты жизни двух детей в доме истового священника. Никакой диалектики и нюансировки - сплошной кошмар. Хотя тамошний пастор завуалирован фигурой отчима, никто не сомневается в автобиографическом характере фильма. О мотивах вероотступничества в картинах Бергмана (чьи истоки коренятся как раз в подобных детских впечатлениях) мы уже говорили на примере "Источника".
С другой стороны, нельзя не признать, что иезуитизм стал своеобразной основой стиля режиссера, а стало быть сделал его великим. "Причастие", при длительности в 81 минуту, начинается 12-минутной (7-я часть фильма!) сценой службы в церкви, что является своеобразным аналогом традиционных мрачных зачинов Бергмана, вроде каравана бедняков на фоне предгрозового неба под карканье воронья. В сцене нет ни малейшего просветления, все мрачны, у священника температура, у Христа на распятии отбиты пальцы... Практически сразу чувствуешь фальшивость, что ли, происходящего - на часы поглядывают, складывают вещи. Едва служба закончена, как нет и следа благостности и умиротворения - деловито хлопают сумочки, достаются термоса, суетливо пересчитываются пожертвования.
По мысли автора, суть проблемы - в пастыре. А суть проблемы пастыря - даже не в неверии, а в сомнении, в растерянности, в его фразе: "Бог молчит". То есть, буквально евангельское: "Если соль перестанет быть соленой...".
Корни его сомнений глубоки, но решающим поворотом стала смерть жены. Крамольная мысль - как же Бог допускает такое? - как болезнь разъела душу. Это еще не атеизм, не отрицание, но если отнята любовь, человек лишен инструмента понимания мира и общения с миром. Священник не слышит Бога, не слышит призывов своих прихожан, не слышит ничего. У него, вдобавок, есть любовница, практически отказавшаяся от своей жизни ради него, но здесь тоже нет любви, что усугубляет мучения и терзания. (Ингрид Тулин тогда еще была брюнеткой и потому невероятно трогательна в своей естественности.) Апофеозом этой драмы, переросшей рамки драмы личной, стало самоубийство одного из прихожан - сразу после беседы с пастырем. Священник не смог уравновесить его страхи Божественной любовью, напротив - отягчил их своими проблемами, своими сомнениями - и вот результат.
Уже на первых минутах "Причастия" вспоминаются фильмы Бунюэля. Не станем выяснять, кому принадлежит первенство в разработке щепетильной темы: несоответствие реальности и религиозного идеала. Тут важна разница в реакциях, выводах. У Бунюэля это противоречие отнюдь не отменяет ценности и красоты жизни, не лишает ее смысла. Он откровенно предлагает окунуться в гущу жизни и там поискать компромисс - и в "Виридиане" предлагает, и в "Симеоне-столпнике", и в "Млечном пути". А мировоззрение Бергмана глубоко эсхатологично - одно лишь сомнение перечеркивает все вообще. Недаром многие его фильмы заканчиваются смертью или пустотой (в "Причастии" - пустотой храма). А у Бунюэля в финалах под ногами вертятся дети или кто-то собирается рожать. Чья точка зрения верна, а чья всего лишь удобна - в этой жизни судить трудно.
"Причастие" я бы назвал рубежным для Бергмана фильмом. При всем моем уважении к автору, все снятое до этого (за редкими исключениями) я бы квалифицировал как добротное мрачное кино. Нащупанное, допустим, в легендарной "Земляничной поляне" ощущение режиссуры как ВОЛШЕБСТВА, еще несколько лет не могло стать неотъемлемым свойством творчества Бергмана. "Причастие" я бы тоже не назвал идеальным фильмом режиссера, сценарий показался мне магичнее, глубже самой работы (вообще, Бергман, на мой взгляд, один из лучших писателей ушедшего ХХ века). Но вновь ухваченное здесь ЧУВСТВО стиля, собственной гениальной ноты уже не покидало мастера, сделав последующие работы таковыми, что спутать их невозможно ни с чем. B повторить невозможно. Можно лишь восхищаться или завидовать.
Игорь Галкин
http://www.kino.orc.ru/js/elita/elita_prichastie.shtml
|
| |
| |
| ИНТЕРНЕТ | Дата: Пятница, 04.05.2012, 14:28 | Сообщение # 6 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
| Причастие
Nattvardsgästerna, 1962
Экзистенциальная драма
«Причастие» — вторая часть своеобразной «трилогии веры» Ингмара Бергмана, которую он начал фильмом «Как в зеркале» и завершил картиной «Молчание». Не получившее широкого резонанса (однако интересно, что Андрей Тарковский включал эту ленту в десятку своих любимых кинопроизведений), гораздо более скромное по манере и выразительным средствам, самоограниченное до предела, истинно протестантское по стилю «Причастие» поражает и восхищает не только смелостью художника, который решился подвергнуть сомнению истинность веры священника. Ведь лишившись безграничной преданности и любви к Богу, как бы завидуя Христу, пастор поступает в жизни вовсе не добродетельно, не по-христиански. Но Бергман не склонен доверяться святости обряда причастия, возвышенности и духовности даже самого «либерального» направления в христианской религии, как протестантство, рассчитанного на индивидуальное, один на один, общение с Богом, которое избавлено от пышных массовых ритуалов поклонения.
В этом фильме наиболее явно выражена нерелигиозность миросозерцания автора, который с детских лет, будучи сыном пастора, узнал бытовую, обыденную, рутинную, довольно скучную и однообразную сторону служения Господу. Его герой, сельский священник Томас Эриксон, совсем не одержим проблемой «молчания Бога» в философско-метафизически-религиозном плане, как, допустим, мучающие и доводящие себя до смерти персонажи Жоржа Бернаноса. Более того — не так уж страдает от отсутствия веры и, как бы между прочим, без экзальтации и исступления Карин из картины «Как в зеркале», повторяет, что Бог — это паук. В претензиях Томаса Эриксона к Господу есть немалая доля тщеславия, обиды на судьбу (жена, которую он любил, умерла несколько лет назад, и с тех пор ничто в жизни не мило), мелочного раздражения, занудства, скверного расположения духа, несносности характера стареющего мужчины. Ему уже в тягость и порой выводит из себя любовь немолодой учительницы Мерты Лундберг, которая ищет, требует, просто-таки взыскует расположения пастора — прежде всего, от безвыходности и отчаяния своего существования.
Тема веры в Бога, причащения плоти и крови Христа приобретает, в трактовке Бергмана, подлинно человеческое измерение: нельзя поклоняться Господу, любить всё человечество сразу и всё сущее на Земле, созданное Богом, не любя человека рядом с собой, ближнего своего, не будучи связанным какими-либо узами (милосердия, сострадания, дружбы, любви) с другим индивидом. В латинском корне слова «причастие» как раз содержится намёк на связующее начало, на коммуникативную природу человеческого общежития. Да и в русском языке «причастность» — производное от «причастия».
И когда спустя десятилетия смотришь якобы «бытовую трагедию» о том, что человек никого на свете не любит (поневоле засомневаешься: не придумал ли он свою любовь к жене в качестве удобного оправдания неблаговидных поступков?!), удивляешься, в первую очередь, как художник неудержимо и непреклонно восходит к «бытийному очищению» в финале. Из бездны и мрака — к слабому свету, пусть и зимнему (кстати, английское название ленты — «Зимний свет»), не позволяющему согреться двум одиноким душам, которые оледенели без нежности и тепла. «Свят, свят, свят еси, Всемогущий Боже. Исполнены небо и земля славы Твоей…», — кажется, впервые заученные слова молитвы обращены пастором Томасом Эриксоном не столько в пустое пространство небес, сколько в безлюдные пределы сельской церкви, где вдалеке внимает его простуженному голосу дрожащая от непонятного волнения Мерта. Вот подлинное причастие по Бергману!
Сергей Кудрявцев
http://www.kinopoisk.ru/level/3/review/916108/
|
| |
| |
|
