Пятница
29.03.2024
08:37
 
Липецкий клуб любителей авторского кино «НОСТАЛЬГИЯ»
 
Приветствую Вас Гость | RSSГлавная | Пётр Луцик "ОКРАИНА" 1998 - Форум | Регистрация | Вход
[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 1
  • 1
Форум » Тестовый раздел » * СОВЕТСКОЕ и ПОСТСОВЕТСКОЕ КИНО * » Пётр Луцик "ОКРАИНА" 1998
Пётр Луцик "ОКРАИНА" 1998
Александр_ЛюлюшинДата: Четверг, 29.09.2011, 08:51 | Сообщение # 1
Группа: Администраторы
Сообщений: 3241
Статус: Offline
«ОКРАИНА» 1998, Россия, 100 минут
— единственный фильм известного сценариста Петра Луцика, ставший одним из главных постмодернистских творений, вдохновлённых новой российской действительностью








Деревенские жители, у которых отобрали землю, хотят вернуть её любой ценой. Они по-своему разбираются со всеми виновными — по цепочке, от председателя колхоза до московского олигарха. Обуреваемые праведным гневом, обманутые селяне не гнушаются никакими методами — и беда тем, кто стоит у них на пути.

Съёмочная группа

Сценаристы — Пётр Луцик и Алексей Саморядов
Оператор — Николай Ивасив
Композиторы — Гавриил Попов, Георгий Свиридов
Аранжировщик — Игорь Кантюков
Звукооператор — Вячеслав Ключников
Художник — Андрей Бессолицын
Звукорежиссёр — Владислав Торохов

В ролях

Юрий Дубровин — Сафронов Филипп Ильич
Николай Олялин — Колька Полуянов
Алексей Ванин — Перфильев Василий Иванович
Алексей Пушкин — Панька Морозов
Римма Маркова — Панькина мать
Виктор Степанов — хозяин кабинета
Анатолий Кощеев — первый брат Лыков
Виктор Венес — второй брат Лыков
Александр Вдовин — Махотин
Олег Мокшанцев — Симавин

Критики журнала «Сеанс» о фильме

Самый смелый фильм года: жесткий, бескомпромиссный и без соплей. Одним словом, как говорят перепуганные интеллектуалы, «фашистский» или «имперский» (Елена Плахова).

Фильм не против Ельцина, а против как минимум Ивана Грозного. Вечная русская тема державной власти и окраинной вольницы впервые попала в лапы человека издалека, гиганта-варвара, ходившего пешком в Москву учиться, — и столица напугалась по-настоящему. Хотели «Окраину» запретить — куда там. Процесс пошел, с прибаутками, семечками и мотивчиком из «Чапаева». Негромкой музыкой гражданской войны (Денис Горелов).

Луцик нутром почувствовал фундаментальную особенность отечественного сознания. Русский человек и лютого врага держит за своего: мужики и партаппаратчики — одного поля ягоды, Ивану и Кащею всегда найдется о чем поговорить (Дмитрий Быков).

Эта Россия более всего похожа на сказочно-неевклидову (своей геометрией), одновременно жуткую и незлобивую Россию раннего Андрея Платонова. Фильм одновременно народнический и антинародный. Луцик, конечно, иронизирует над страной и людьми, но с изрядной печалью (Юрий Гладильщиков).

Виртуозно-двусмысленное балансирование на опасной грани между исконно русским мифом и его же постмодернистским осмеянием породило адекватную реакцию: дрожь ужаса — вплоть до призывов запретить — и несколько нервический смешок (Диляра Тасбулатова).

Никакой злобной насмешки — над родной историей, над отечественным кино с его мифологией — нет и в помине. А есть, напротив, благодарно воспринятые уроки, осознанно выбранная традиция, ощущение причастности и сыновняя любовь (Александр Трошин).

Образец стиля, безукоризненно правильная картина. Это, однако, и настораживает. Возможно ли «правильное», внятное высказывание об иррациональной российской действительности? Рекламный плакат к фильму Луцика напечатан безупречно, видеокассетами с «Окраиной» торгуют в любом ларьке. Но что такое «окраина»? То, что по определению не продается. Впрочем, кино — коллективное сновидение, а значит, всегда — спекуляция (Игорь Манцов).

Яркий антибуржуазный манифест. Эту картину можно назвать «новым советским кино» (Юрий Богомолов).

Антисоветский фильм в упаковке советского. Только, в отличие от «Тоталитарного романа», сама подмена отрефлексирована здесь как эстетическая провокация (Андрей Плахов).

Лишь отсутствие привычки к полноценному арт-хаусу заставляет видеть в «Окраине» то социальное обличение, то политический прогноз. Национальный кинематограф просто обязан иметь свой арт-хаус. Спасибо Луцику: его «Окраина» заполняет эту брешь (Виктория Белопольская).

Блистательный героический хоррор Луцика вторгается в тревожную, важную и до сего времени не осмысленную отечественным кинематографом область потаенного, свирепого и стихийного русского мистицизма. В темных погребах, в нетопленых избах, в чистом поле шевелится и гудит Неведомое, проявляясь в образах классических советских киноэпосов. Отрешенные мертвяки из фильмов Ромеро, Фульчи и Оссорио уходят в партизаны, а пустые города оккупируются вурдалаками-нефтесосами, висящими вниз головой под сводами оккультных храмов сталинских высоток (Станислав Ф. Ростоцкий).

Скрестив Евгения Матвеева с Евгением Юфитом, автор испек слоеный пирог из ржаного теста, замешанного на колодезной водице. Отменно вкусен пирог «Окраина» — особенно для тех, у кого американский кремовый торт «Мainstream» давно стоит поперек горла (Дмитрий Савельев).

Наконец стало ясно, до какой степени не понимали Луцика и Саморядова режиссеры, которые чуяли странность их историй, но принимали ее за особую разновидность постмодернистской иронии. На самом деле странность эта связана с совершеннейшей серьезностью авторов, наделявших ею и своих мифологически увесистых героев, и сказочно-минималистские сюжеты, и былинно-значительные диалоги (Лидия Маслова).

Лучшее режиссерское воплощение «луцик-саморядовской» эстетики, соединившей стеб с эпосом — когда чистый эпос еще невозможен, а чистый стеб уже скучен. Этот стебный эпос отличается демонстративным пренебрежением к правде жизни, что позволяет вполне искренне строить фильм на архаической коллизии «крови и почвы» (Виктор Матизен).

Смех без стеба, жестокость без тарантинизма, эпос без лубочности. Обвинения в провокативности, разумеется, надуманы: это сказка, герои которой — действительно добрые и душевные люди, готовые грызть, отрезать головы, ломать ребра и сажать детей на горячую печь. Просто жизнь у них такая: мы, городские, тоже на многое готовы, чтобы устранить конкурента (Сергей Кузнецов).

Чем ближе человек к простому советскому народу, тем он дальше от духовного здоровья. Шукшин сумел немного отползти от этой ямы — Луцик так в ней и остался. Поражает этическое и эстетическое убожество стилизованных кинематографических животных. Картина снята с грацией вороны, косящей под журавля, и ужасает замусоренностью режиссерского творческого аппарата. Кажется, такое нездоровое сознание может спасти единственное — вернуться в родное село, замочить, наконец, жабу-председателя и зарыть того Коляна, что отбил суку-Таньку. Причем в натуре вернуться, а не в бледной немочи экрана (Татьяна Москвина).

В простой истории Луцику удалось соединить больной нерв нашего времени с эпическим равнодушием совершенно вневременного порядка вещей. А это, по-моему, бывает только в шедеврах. Как ни боязно употреблять это слово (Ирина Любарская).

Нет мнения. Точнее, есть как минимум два. Первое — очень аккуратно и лаконично сделанная картина, с редким для нашего кино пониманием того, что ты не первый, что кинематограф был и до тебя, единственного. Второе — не нравится мне русский бунт как таковой и не нравится мне, когда его воспевают. А выяснять у себя самого, кто из меня прав, что-то не хочется (Мирон Черненко).

Москву, если подумать, жалко — ну, жгите ее, сермяжные Кучумчики, так и быть, это всего лишь кино. Но обидно, что и на своей земле, исконно обетованной, русский вурдалак Федя Крюгов, экстравагантное чмо, свое суконное рыльце может реализовать только через «калашниковый ряд». В натуре бунт, конечно, будет: но не бессмысленный. И, я надеюсь, не беспощадный (Алексей Ерохин).

«Пороховая бочка» и «Окраина» рассказали о славянской душе то, что мы и весь мир боялись знать. Все кадили этой душе, заклинали ее Толстым и Достоевским, но русский мужик, по слову того же Достоевского, такой иностранец, что современный человек скорее острог предпочтет, чем с ним рядом жить. И мужик этот Толстого с Достоевским не читал. К сожалению, фильм Луцика он тоже не увидит (Нина Цыркун).

Награды

1999 МКФ «Лiстапад» в Минске (Специальный приз газеты «Культура» — «Импульсы вечного: вечная тема, вечный сюжет» — Пётр Луцик)
1999 МКФ в Берлине (Участие в Программе «Forum» — Пётр Луцик)
1999 МКФ в Карловых Варах («Приз свободы» — Пётр Луцик)
1999 МКФ славянских и православных народов Золотой Витязь (Приз за лучшую режиссёрскую работу — Пётр Луцик)
1999 Премия Ника (Номинация за «Лучший сценарий)
1998 МКФ в Чикаго (FIPRESCI — Пётр Луцик)
1998 ОРКФ Кинотавр в Сочи (Специальный приз жюри конкурса «Дебют» — «За дерзкий поиск новых путей в киноискусстве», Почётный диплом Гильдии киноведов и кинокритиков — Пётр Луцик)
1998 Премия Золотой Овен (За лучший фильм-дебют — Пётр Луцик)

Смотрите фильм и документальный сюжет о создателях фильма

http://vkontakte.ru/video16654766_137724256
http://vkontakte.ru/video16654766_160884208
 
Елена_ДмитриеваДата: Понедельник, 03.10.2011, 17:02 | Сообщение # 2
Группа: Проверенные
Сообщений: 66
Статус: Offline
Если говорить о российском кинематографе, то "Окраину" могу смело назвать именно любимым фильмом в этой нише. Ее отголоски мы увидим потом в 2008 году в "Диком поле" по сценарию Луцика, но саму "Окраину" уже переиграть просто невозможно. Стильно, красиво, остроумно, сатирично, зло.....отличное кино! И искренне жаль, что Луцик и Саморядов ушли из этого мира так рано....практически одновременно, один чуть раньше.

...и просто интересный факт, не относящийся конкретно к "Окраине", но к Луцику в частности....фильм "Гонгофер", соавторами сценария которого были Луцик и Саморядов, так же являющийся стилизованным фарсом, полностью снят на деньги Мавроди (МММ):)
 
Александр_ЛюлюшинДата: Четверг, 06.10.2011, 06:14 | Сообщение # 3
Группа: Администраторы
Сообщений: 3241
Статус: Offline
7 октября 2011 года
Киноклуб «Ностальгия» представляет
фильм №4 (269) сезона 2011-2012
«ОКРАИНА»
режиссёр Пётр Луцик, Россия

О фильме «ОКРАИНА» посетители сайта http://www.kinoexpert.ru


***

Лучший русский фильм! Фильм о настоящем времени.

***

Гениальный фильм. Его должен посмотреть каждый, потому что каждый отыщет в нём что-то своё.

***

Когда смотрел по телевизору, думал, что в Останкино сменилась власть, утром был уверен, что все под воздействием фильма, но ни один из моих знакомых не смотрел. Только сегодня узнал, что это не мое воображение. Гениально!!!

***

Необычный оригинальный фильм. Кафка отдыхает.

***

Фильм сегодня очень актуален и потому вряд ли будет доступен широкому зрителю. С точки зрения кинематографии - потрясающая работа. Редко когда так просто наслаждаешься кино, особенно российским.

***

Отличный фильм, замечательная игра актеров, давно такого не видел! Есть, оказывается, в России гениальные режиссеры, а не только Никита Михалков и иже с ним.

***

Совершенно гениальный фильм! Абсолютный шедевр кинематографа! Петр Луцик и Алексей Саморядов очень талантливые и гениальные люди были. Жаль, что так рано погибли. Оба. Саморядов даже не дожил до появления этого фильма. А с ними и умер кинематограф в России окончательно.

***

О фильме «ОКРАИНА» посетители сайта http://www.ruskino.ru

***

Удивительный фильм! Настоящее произведение искусства. Этот фильм надо смотреть всем.

***

Фильм гениальный не только по своей кинематографичекой эстетике, но и по идее, по киноязыку, по мысли. Это не частушка, как солдаты или бедная настя и даже не мыло как кармелита или менты. Это - КИНО!

***

Незаслуженно спрятанный фильм. А его надо показывать по центральным каналам.

***

Произведение гениальное. И кто знает, сколько еще пройдет лет, прежде чем все смогут оценить его по-настоящему. Вечная память Луцику и Саморядову.

***

Я очень люблю это КИНО. Да, нет больше Авторов. Но они оставили после себя ФИЛЬМ. Вечная память.

***

Прискорбно. Пропали мастера! А какой фильм! Гениальная вещь в своём жанре. То, что многие не поняли, печально, но нормально. Реакция "многих" на необычное, как всегда.

***

Фильм действительно обладает огромной мощью. И поэтому опасен для власти. И для той, что была в 98-м, и для нынешней.

***

Визуальное отображение Духа Великого Народа. Кому надо, тот понял! Мы С Вами!

***

Фильм ОБЯЗАНЫ показать широким экраном по центральным каналам телевидения. Народ должен знать свою правду, а "купчики" (не купцы) и властьимущие должны всю свою жизнь бояться справедливого!!! гнева за сотворенные ими неправедные поступки. Я не призываю к активному действию. Пусть это будет их моральная кара-боязнь на всю жизнь!

***

О фильме «ОКРАИНА» посетители сайта http://www.kino-teatr.ru

***

Выдающийся фильм. Именно такие фильмы нужно снимать сегодня.

***

Прекрасный фильм. Можно обсуждать искусную стилизацию, мастерство актеров. А мне больше всего нравится история - сценарий. Пусть это сказка, но это ведь мощный социальный фильм о борьбе бедных с богатыми, об извечной русской идее, о революции, в которой выигрывает народ. В жизни это невозможно. Увы!

***

Только что просмотрел фильм "Окраина" по ТВ - это нечто уникальное по своей самобытности! Сразу заинтересовался постановщиком картины и с большим огорчением узнал, что его не стало вскоре после выхода фильма на экраны. Ему было всего 40 лет отроду. Искусство потеряло Богом поцелованную личность! Петр Луцик! Вечная память этому таланту!

***

Глоток свежей воды.

***

Да, фильм ошеломляющий! Борьба за свою землю это святое дело!

***

О фильме «ОКРАИНА» посетители сайта http://www.kinopoisk.ru

***

Неоднозначное, но очень четкое кино.

***

Этот фильм — манифест. Манифест о том, что надо бороться. Не сдаваться в борьбе против несправедливости, самоуправства чинуш и жадности олигархов. И отстаивать свою свободу, свободу не «демократического» общества, а свободу в русском понимании, добываемую кровавым бунтом ради права жить на своей земле.

***

В середине девяностых, когда Союза уже не было, а в кино было по-прежнему порным-черно, в России Петр Луцик и Алексей Саморядов сняли гениальный фильм «Окраина», черно-белый, безупречно стилизованный под раннее сталинское кино (саундтрек напрямую взят из «Чапаева» братьев Васильевых), эпическую историю о том, как мужики ехали в Москву возвращать отнятую у них неправедно землю. Это было не просто эстетствование на классическую соцреалистическую тему, это была еще и пронзительно социальная картина, даже если авторы, может быть, понимали ее как постмодернистский соц-арт. У тогдашних «либералов» она вызвала настоящую истерику. Ее и сейчас замалчивают — слишком уж жестока и гениальна.

Выверенный, сознательно соцреалистический стиль «Окраины» в эпоху первоначального накопления капитала производил то же впечатление, что известные огненные письмена на пиру Валтасара когда-то очень давно. Опошленный, испоганенный и осмеянный, классический социалистический реализм выдал, быть может, последний свой шедевр. То есть инспирировал этот шедевр, ибо фильм Луцика не столько соцреалистическая повесть, сколько аллюзия к ней, хождение с соцреалистическим топором по метафизические грибы, которого так не хватало официальному советскому искусству.

10 из 10

***

«Окраину» можно воспринимать как умное и невероятно циничное стебалово над русским мужиком, как персонажем жестокого, трогательного и несмешного анекдота. Как стильный набор вывернутых наизнанку киноцитат, собранный в абсурдный кровавый фарс. Как попытку создания вневременного российского эпика на современном материале. Как преодоление интеллигентского комплекса «удаленности от народа» с извечным сюсюканьем по поводу русской души и хуманизма этого застенчивого некрасовского быдла. Как реализацию паланиковского «не надо нас злить» в национальном формате, который не предусматривает шуток с луковым супом над жизнь имущими в силу природного неумения и нежелания шутить.

В этом возможном контексте не удивительно, что фильм был воспринят и как призыв к беспощадному русскому бунту, призыв жуткий, как волчий вой, и запредельно нездешний. У некоторых слишком чувствительных особ привычно затряслись поджилки. Опасения, впрочем, оказались излишними. В обществе победившей либеральной демократии нет необходимости что-либо запрещать. Достаточно успеть правильно забрэндовать. «Другое кино», чем не лэйбл.

Вся проблема в том, что пытаясь проникнуться этим фильмом, мы навряд ли сможем проникнуть в то пространство духа, где эти парни обитали при жизни и куда их в силу безусловной ценности поскорее навсегда прибрали. Осознать послание, оставленное ими, при помощи нашего убого затасканного мировоззренческого аппарата есть опыт рукоблудья перед портретом Михайло Ломоносова — как в старом анекдоте, который в наших местах и не анекдот вовсе.

***

МастСи!

Фильм про то, как мужики русские пошли правду искать…

И бунт их получился беспощадный, но не бессмысленный. Музыка Г. Свиридова, стилистика советского кино, элементы черного юмора и хорошие органичные актеры. Это своеобразный микс фильма с Евдокимовым, как он тоже правду пошел искать, с фильмом Джармуша «Мертвец».

В общем, посмотреть стоит!

10 из 10

***
 
ИНТЕРНЕТДата: Пятница, 07.10.2011, 14:16 | Сообщение # 4
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
Окраина (1998)

Снята эта оригинальная лента в черно-белом изображении, стилизована под "Чапаева" и изобразительным рядом, и музыкальным сопровождением. Есть в ней что-то и от "Мертвеца" Джармуша. Носит картина притчево-пророческий характер. На Урале 13,5 тысяч гектаров земли бывшего колхоза "Родина", поделенного на фермерские хозяйства, были мошенническим образом проданы неизвестно кем неизвестно кому. Авторы выбрали три народных типажа, крестьян, привыкших к войне, труду, лишениям и нужде, добавили молодого и отправили искать виноватого, чтобы наказать и землю вернуть. По мере нарастания жестокости, вплоть до людоедства, молодой начал крепчать и пропитываться бунтарским духом. Добираются мужики и до белокаменной, убивают главного злодея, перегрызают глотки его охранникам и уезжают на родину пахать землю, оставив позади полыхающий Кремль и золотые колокольни Москвы. Нет ничего смешного в этом фильме, хотя некоторые, возможно, будут писать о черном юморе.

М. Иванов
http://www.film.ru/afisha/movie.asp?code=OKRAINA
 
ИНТЕРНЕТДата: Пятница, 07.10.2011, 14:16 | Сообщение # 5
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
Рецензия на фильм "Окраина"
Зачем быть пресным?


В 1998 году на фестивале "Кинотавр" Петр Луцик получил специальный приз за дебют в режиссуре фильма "Окраина". На фестивале новоявленный режиссер не присутствовал, и потому диплом участника и памятный подарок нашли Луцика в Москве, в Киноцентре. Несколько лет назад сценарист Петр Луцик работал в паре со своим однокурсником Алексеем Саморядовым. Молодые кинематографисты снискали известность, получили призы. После трагической смерти Саморядова многие не верили, что Луцик будет снова работать в большом кино в одиночку, но он не просто остался в профессии и выстоял, но вырос в профессионального режиссера. В титрах "Окраины" значится и Алексей Саморядов, несмотря на то что сценарий написан в прошлом году, когда его уже не было с нами, но, очевидно, не с Луциком...

Кое-кто из журналистов после премьеры этого сложного для восприятия фильма на "Кинотавре" направил письмо министру кинематографии с требованием немедленно принять меры - бойкотировать, закрыть фильм для зрителей. Реакция Луцика на это заявление была неожиданно спокойной.

- Я нормально отнесся к этому заявлению. Другое дело, что я не понимаю, как это можно выступать от имени народа. Это смешно. Особенно если учесть, что "народ" мой фильм не видел. Я, например, снимая кино, выступаю исключительно от себя и вовсе не претендую на некое сознательно-массовое, единственно верное в идеологическом, мировоззренческом отношении знание. Вы разве не замечали, что в нашей жизни слишком много провинциального - во всех сферах, будь то политика или сельское хозяйство? Очевидно, это в какой-то мере прочитывается в моей картине. Что касается вопроса, как люди с окраины будут реагировать, увидев себя на экране, я думаю, они будут улыбаться. А люди всегда жили одинаково - меняется лишь окружающий мир, - заявил на пресс-конференции Петр Луцик. - Все мы - часть животного мира. Порой кажется, что люди даже больше похожи на животных, нежели настоящие хищники. "Окраину" я считаю своей курсовой работой. Я не мог не снять ее, это был мой долг. Она в значительной степени адресована тем, кто живет на окраине, - большинству, которое обитает не на краю земли, на краю страны, а составляет ее стержень. Такого кино у нас нет, но необходимость в нем существует. В настоящий момент у меня уже есть пять сценариев, готовых к съемкам. В том числе "Дикое поле", некогда написанное с Алексеем Саморядовым. Идеи есть, значит, и фильмы будут. Что касается стилистики моих будущих картин, то я не думаю, что она останется прежней. Есть желание и необходимость меняться. Зачем быть пресным? Я постараюсь, чтобы мои фильмы были разными.

Лидия КРЫМОВА, Газета "Культура"
http://www.kultura-portal.ru/search.....=151043
 
ИНТЕРНЕТДата: Пятница, 07.10.2011, 14:17 | Сообщение # 6
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
Окраина (Петр Николаевич Луцик, 1998)

"Окраина" - это притча о том, как русские мужики пошли до Москвы искать правды, в которой также отражено поведение русского народа в мобилизационный период. Жанр притчи, сам по себе, это иносказательность образов и простота донесения истин, которые также просты на первый взгляд, как черный и белый цвет, в том числе и в кинематографе.

Начало фильма сразу отослало меня к шедевру зарождения советского кино, к "Земле" Александра Довженко. С разницей той, что в "Земле" в самом начале мы видим колосящиеся нивы, а в "Окраине" грубую, неразмежёванную, ждущую мужицких рук, землю. Утро крестьянства, её тысячелетняя мечта о ЗЕМЛЕ, которую обещали дать многие правители, но так никто его и не выполнил...

В фильме каждый из героев - олицетворение одного из ликов нашего, непонятого иными, народа. Есть здесь "мать", отправляющая своего сына в поход на поиски правды. "Единого сына тебе отдаю! Будь с ним строг, но зря не рискуй! И одного его не бросай. Живого, или … как…, а сына домой привези!".

Сын её, Панька Морозов, это "челядь", маленькие людишки, которых пруд пруди в нашей стране, и к которым почти все относятся если не с брезгливостью (начиная от власти, заканчивая т. н. общественными деятелями), то с нисхождением. ("Зачем он нам, возиться только?" "Ничего, для количества сгодится! С паршивой овцы хоть шерсти клок."). Только забывают и те, и другие, что именно эта безвольная челядь силу в себе вековую имеет. Богатырскую. Силу Ильи Муромца, одного из архетипов русского народа, способного тридцать три года (пока Христос живёт) лежать на печи, а как беда придёт (Христа распяли), встать, одеться, и неумытыми руками пойти и умертвить обидчика. Да так, что пальцами в глотку, по самый Берлин. Панька - это молодость, и именно он сменяет председателя за рулём "Урала", тем самым как бы забирая эстафетный меч правды в этом священном походе.

Челядь ведь готова и в ноги царю кланяться, и дары подносить, лишь бы власть жить не мешала, защищала и опекала. Но главное - чтобы жить не мешала. Когда же власть существует ради себя самой, а народу плюёт в лицо, по лицу же и получит. Так было, и, кажется, так будет всегда. Пока только кажется...

Панька обладает ещё одними, присущими русскому народу, чертами: фатализмом (это хорошо показано в сцене дуэли Паньки с сыном Семавина на безлюдной улице) и танатофилией. "Хорошо б замёрзнуть насмерть…". Смерть у него, как избавление от мук жизненных. И кажется, что жизнь на самом-то деле, гораздо страшнее смерти. Но умирать нельзя.

Самый колоритный персонаж в фильме, несомненно, Колька Полуянов, нерасстающийся с кулацким обрезом, "смертью председателя", как его прозвали в народе в 30-е. Колька являет порывы души русской. У него если ненависть, то лютая, если прощение, то всецелое! Такой способен ради правды живьём, зубами загрызть, детей малых на печи сжечь.

Впрочем, про детей, это зря. Про детей, это для страху. "У тебя есть граната?" "Да это я так, для испугу…" - отвечает Филиппу Ильичу Лыков.

Братья Лыковы – лик других русских, которые во всём выгоду ищет, и на риск зря не идут, на верную погибель тем более. Пойдут, если во всеми, а так нет, подумают, посчитают всё... "Мы тут с братом посовещались. В общем, не пойдём мы. Несогласные мы! Постреляют на всех, а у нас дети". "Может стрельнуть?" - советуется после этих слов Колька с Филиппом Ильичом. "Не надо!" Не надо, потому что пока – свой. Но не дай Бог этому трясущемуся за свою шкуру мужику развернуть душу свою к врагу, имя которому Ложь. Но и без Лыковых не устояла бы Россия, наверное в смутные времена. Они тоже, в какой-то мере, хранители.

Сафронов Филипп Ильич. Доброта, рассудительность, смекалка и совесть. Одним словом, Отец народный. Хранитель правды, и борец за правду. В нужные моменты останавливает карающую руку народа, а иной раз может спокойно, без трепета в душе, смотреть, как Колька ломает кузнецкими клещами рёбра кооперативщику, или провожает обкомовца в потусторонний мир. В русский ад, в котором не языки огненные ("Жар костей не ломит"), а стужа.

Колька Полуянов, Сафронов Филипп Ильич и Панька Морозов – вот Руская Троица, которую нам показал Петр Луцик. "Челядь", "карающий и беспощадный Меч" и "Правда". Отринь от народа любого из них, и, кажется, умрёт народ. Народ может прожить без председателя, Перфильева Василия Ивановича в фильме, но без одного из трёх не проживёт и дня. О председателе отдельное слово. Этот председатель, старый коммунист, ветеран - апостол Пётр фильма, предавший, но очистившийся еженощно и искупивший вину свою кровью. Он свой, только чтобы вернуть его к народу, бить его нужно не щадя, пока все бесы не выйдут.

"Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить: У ней особенная стать - В Россию можно только верить", написал Фёдор Тютчев 28 ноября 1866. К немногим русским фильмам можно отнести эти строки. Этот – один из них.

Оценка 10 из 10. Без тени сомнения.

http://www.cinematheque.ru/post/138699/print/
 
ИНТЕРНЕТДата: Пятница, 07.10.2011, 14:17 | Сообщение # 7
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
ОКРАИНА Россия 1998
Остросюжетная драма/притча/стилизация под героический эпос/вестерн/былину с элем. черной комедии


"Окраина" - фильм-вестерн в стиле старых классических фильмов, полный драматических ситуаций с элементами черного юмора, рассказывающий о приключениях фермеров, у которых отняли землю. Рассерженные мужики отправляются в поисках правды и справедливости с далекой окраины в столицу... Действие происходит в наши дни, но может иметь место во все времена. Снята эта оригинальная лента в ч/б, стилизована, скажем, под "Чапаева" и изобразительным рядом, и музыкальным сопровождением. Носит картина притчево-пророческий характер. «Окраина» – самобытный фильм. Одновременно злой, смешной, страшный и безысходный. Какое то адское кино. Персонажи знакомых советских фильмов, под узнаваемую, берущую за душу музыку, участвуют в потустороннем действе. Жизнь мертвецов описана с гораздо большей реалистичностью, чем в кино-пассажах некрофила Юфита. Герои убивают своих врагов, вгрызаясь в их артерии или отрезая головы, их главный обидчик – безумный Вампир Вампирыч, всю свою жизнь скупает земли с целью беспорядочного бурения в надежде найти нефть. Жуткий, пенящийся визуальный ряд вписан в хрестоматийную фольклорную сюжетную канву: мужики пошли за правдой к царю батюшке. Рассказ ведется медленно и неторопливо. А неожиданный голливудский финал уравновешен прекрасной сценой пахоты возвращенной земли из многочисленных советских фильмов 50-гг. Петр Луцик и Алексей Саморядов – дуэт молодых (и рано умерших) драматургов, по сценариям которых были поставлены самые лучшие, самые концептуальные фильмы первой половины 90-х годов: «Дети чугунных богов», Дюба-дюба, их любимый – «Гонгофер». “Окраина” - фильм, в котором эстетика лучшего постсоветского тандема нашла адекватное воплощение. Это квинтэссенция советского деревенского стиля, приправленная иронией девяностых, трагический сказ и стебательский эпос, детская страшилка, о которой взрослые дяди всерьез говорили как о призыве к русскому бунту. Теперь они снова вместе – в том мире, к которому всегда испытывали жгучее любопытство...

http://www.kinopoint.ru/film/index_2839.html
 
ИНТЕРНЕТДата: Пятница, 07.10.2011, 14:18 | Сообщение # 8
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
Рецензия на фильм "Окраина"
Петр Луцик: люди уходят, а время стоит на месте.


Фильм "Окраина", дебют в режиссуре известного сценариста, работавшего в соавторстве с покойным Алексеем Саморядовым ("Гонгофер", "Дюба-дюба", "Дети чугунных богов", "Лимита"), вызвал много шума. Я встретился с постановщиком после пресс-показа картины в Москве.

— В прошлый раз мы с вами беседовали пять назад, когда еще был жив Леша. Как вам работается одному, без него?

— Нормально. Работаю. Кто не работает, тот всегда не работает, а кто работает, тот всегда работает.

— Даже если половина отпала?

— Послушайте, вам так кажется. У меня ничего не отпало. Все нормально.

— Это правда, что вы сами взялись за постановку потому, что вас не удовлетворяло то, как реализовали ваши сценарии Бахыт Килибаев, Томаш Тот и Денис Евстигнеев?

— Нет. Эта картина была моим долгом, я не мог сделать другой. Про этих людей ведь никто не снимает, и для них никто не снимает. А снимать надо, потому что подавляющее большинство людей живет на окраинах страны. 150 км от Москвы — уже окраина...

— Ну, кое-то снимает. Тот же Евгений Семенович Матвеев, например. Вы знаете, с какой формулировкой кинотавровские критики дали "Окраине" приз? "За плодотворное скрещивание Евгения Матвеева с Евгением Юфитом". А вообще было бы интересно посмотреть, как принимают на самой окраине российской ойкумены кино, которое сделано "про нее и для нее".

— Я понимаю, что вы хотите сказать своей формулировкой. А посмотреть самому интересно...

— Вы согласитесь, если я определю открытый вами жанр, как эпический стеб или стебательский эпос...

— Не соглашусь. Я не люблю слова "стеб", никогда в жизни не стебался, все что делал, делал серьезно. Эпос — да. Но малобюджетный эпос.

— Кстати, сколько денег ушло на картину?

— Спросите у продюсера, он лучше знает.

— Он отвечает: "Меньше, чем вы думаете"

— Какой молодец!

— Понравилось вам быть режиссером?

— Нет. Не люблю руководить другими людьми, мне вполне достаточно себя. Но снимать, видимо, придется, потому что есть идеи, которые хочется осуществить. А кому они нужны, кроме меня?

— Ваш фильм призывают запретить, потому что он-де призывает к "черному переделу". Или к красному — в смысле кровавому...

— Это личное дело тех, кто призывает к запрету. Со своей стороны, я не призываю запретить то, что они пишут...

— Я не верю, что ваш фильм может кого-то поднять на передел, он для этого слишком ироничен, но я своими глазами видел напуганного им человека.

— "Окраина" — нежная поэтическая картина. Как она может напугать?

— Вы называете нежностью то, что ваши герои опускают своих супостатов в ледяную воду, ломают им ребра щипцами и грызут их зубами?

— Они вынуждены так поступать, потому что у них все отняли...

— А почему, по вашему, зрители не ужасаются жестокостям, а смеется?

— У нас вообще кровавый юмор. Помните, в "Беге" Хлудов гооворит: если через десять минут бронепоезд с офицерами не пройдет на станцию, начальника станции повесить, а коменданта расстрелять. И когда поезд проходит, начальник бежит рядом и целует броню. И это безумно смешно, потому человека должны были убить, а не убили. Не знаю, будут ли в этот момент смеяться англичане, а русские будут.

— В таком случае Иосиф Джугашвили был чисто русским человеком. Есть юмор висельника, а у него был юмор вешателя. "Товарищ Орлова, передайте вашему мужу, что мы его повесим..." "За что, товарищ Сталин?" "Как за что? За шею!" Или так: "Товарищ Сталин, у Орджоникидзе головокружение от успехов. Что делать?" "Как что? Открутите ему голову в обратную сторону!". В "Окраине, кстати, много броских фраз, как бы претендующих на то, чтобы войти в фольклор. Например, где Олялин с окровавленным ртом вылезает из погреба и говорит: "Не люблю обкомовцев..."

— Великая подсознательная мечта всех режиссеров — снять фильм, равный "Чапаеву" или "Белому солнцу пустыни", которые просто растащены на реплики...

— Есть у вас склонность к простым, как кирпич, фразам. "Солнце светило ярко. Люди шли на работу".

— "Солнце светило ярко гагаринской улыбкой". Это не в моем сценарии, но это гениально.

— В "Окраине" вы воспроизводите эстетику старосоветского кино...

— По-моему, смешно называть его советским. Люди, которые его делали, выросли в старой России, и в этих фильмах есть культура, которая потом ушла. Меня всегда это страшно трогало и поражало. В них есть какие-то корни, и я пытался понять, можем ли мы делать такое же "корневое" кино.

— Почему вы думаете, что нравившееся в 1936 году будет нравиться и сейчас?

— Потому что ничего не изменилось. Это мы говорим, что время уходит. Хасиды говорят иначе: "Люди уходят, а время стоит на месте". Я это чувствую. Ничего не происходит. Все нормально. Женщинам две тысячи лет назад нравились украшения, а мужчинам власть — и сейчас нравятся.

— "Корневое кино", оно же сермяжное и посконное, сказали бы ваши критики. Но я не скажу, потому что в нем есть сторонний взгляд. Одного из ваших героев зовут Василий Иванович, что уже останняет ситуацию.

— А я очень люблю фильм "Чапаев". Наверно, по наследству. Моя мама смотрела его раз тридцать, не меньше.

— А главного злодея, сидящего в Москве на самой верхотуре нефтяного магната, который купил у председателя колхоза всю крестьянскую землю, играет Виктор Степанов. В сочинском зале сразу прошел шепоток: "Виктор Степанович..."

— Ну не я же давал Степанову имя и фамилию!!!

— Почему вы снимаете своих персонажей так, как тогда снимали кулаков и вредителей — погружая кадр в полумрак, затеняя лица так, что кожа начинает походить на древесную кору...

— Кулаков-то как раз и жалко. Хорошие были люди. Может я про них и снял картину...

— Когда председателя окунают в прорубь — это комбинированная съемка?

— Натурная. Но единственный, кто в ней пострадал — это я, когда упал в воду.

— Выходит, вы обрашались с актерами так же, как их персонажи со своими врагами? Но это чисто советский способ добиться реалистичности.

— Конечно. И я этим горжусь.

— Мир фильмов 30-х годов был раздвоен. У "наших" была олна мораль, у "них" — другая. А у ваших этика одна. Злодеи принимают то, что заслужили, со стоическим, вернее эпическим спокойствием.

— А куда им деваться? Да у нас и не очень принято колыхаться. Сидишь и думаешь: "Ну, блин, попался". И молчишь. У нас люди не крикливые.

— Ваш верховный злодей похож на только на ЧВС, но и на Кощея Бессмертного. Сидит высоко, и девушка у него в терему...

— Черт его знает. Они делали свое дело, а тут барышня попалась. Ну, вывезли ее из огня.

— И что с ней сделали?

— Загрызли и съели. Что вы за вопросы задаете?

— Нормальные вопросы. Я вообще девушками интересуюсь.

— Ладно, хотел я эту девушку привезти в деревню. Чудовищные вышли кадры, я их выкинул. Да я много чего повыкидывал. Первая сборка фильма шла три с половиной часа. Помните, что сказал Иван Грозный, отрубив первую голову? Он сказал: "М-мало!". И я резал и приговаривал: "М-мало.". Вот вам русский юмор...

— Сцена, где Олялин раздевается и лезет в подвал грызть обкомовца, напоминает сцену из "Епифанских шлюзов", где палач, "огромный хам , в одних штанах на пуговице и без рубашки" кричит Бертрану Перри: "Скидавай портки!", а потом обещает управиться с ним без топора.

— Впервые слышу. Я у Платонова прочел всего два рассказа. У него тяжелый язык. Я и Чехова-то читать не могу — устаю через полстраницы. А что касается сходства, то однажды нас позвала Алла Пугачева писать сценарий. одно — чтобы Мы придумали историю, а потом Леша купил "Телохранителя" с Кевином Костнером. Мы посмотрели и обалдели — это был один к одному наш сюжет. Настоящие истории носятся в воздухе. Кто схватил — тот и выиграл. Это нормально. А эпизод с подвалом мне привиделся ночью без всякого Платонова.

— Вы по первому призванию технарь?

— Я был страшно башковитый по физике и математике. Поступал в физтех, сдал все на отлично, но не прошел собеседование. Меня спросили, почему я хочу изучать физику моря, а я сказал, что люблю море и хочу плавать. После этого меня с этим экзаменационным листом взяли в институт стали и сплавов. Математику нам предподавал безумный человек, Дмитрий Игоревич Шпаро, который на полюса ходит. Классный был математик. Бегал из Москвы в Запорожье, я с ним тренировался. Как-то за день пробежал 54 километра., странно, что не сдох.

— Писать вы начали в ИСиСе?

— Нет, еще в школе. Четыре года назад был на родине, в Ташкенте, откопал тетрадку 1977. Там такие умные вещи оказались! Человек ведь рано все понимает. Теоретически он знает, что жизнь устроена так-то и так-то. Здесь яма, здесь колючка. Потом идет и падает в эту яму. Вылезает весь в г...., и говорит: "Да я же это знал!". Пока не переживешь, ничему не учишься. Тебя бьют по голове, по зубам, ты сплевываешь крошку с зубов, отхаркиваешься и говоришь: "А я был прав..."

— После института стали и сплавов у вас был трудовой опыт?

— Я работал на прокатных станах, был вальцовшиком. Чудовищная работа. Полчаса работаешь, полчаса у руки трясутся. Выскакивает раскаленная полоса из печи: чуть зазевался — прошьет насквозь. Половина вальцовщиков от этого гибла. А беспалых и безруких никто не считал. В "Детях чугунных богов" ничего этого нет. А вы все в восторге...

— Я — нет. "Окраину" я считаю намного содержательней. А как вы познакомились с Лешей?

— Выходил из ВГИКа, смотрю — нахальная морда, один глаз прищурен. Я не знал, что у него минус сорок четыре... Не помню. Я вообще не знаю, что было вчера.

— Эпическое у вас ощущение жизни: времени нет, сегодня, завтра и вчера — все едино... А можно ли сказать, что от Алексея исходило иррациональное начало, а от вас — рациональное, формообразующее?

— В принципе да. Он был главный, я — помогающий. Я учился у Агишева и Тулякова, но закончил мастерскую Саморядова. Леша знал все. Писал сорок вещей сразу и ничего не мог бы закончить, если б мы не садились вместе и не приводили все это в порядок. А может, и не надо было этого делать. Я ему сто раз говорил — зачем тебе это кино? Сиди себе, пиши... У нас с ним по три "Ники" — а за что? За плохие фильмы? И я снял плохой фильм. Но в нем что-то есть. Я это знаю, хотя понимаю, что еще слаб как режиссер. Я не Грымов, который о себе говорит, что он единственный. Я каждый раз смотрю на него и завидую. Какой, думаю, умный человек — и туфли у него хорошие, и бородка хорошая, и пиджак. У меня вот нет пиджака. Не дорос еще. Мне еще учиться, учиться и учиться...

— Как завещал великий Ленин и учит КПРФ. А в эстетике "Окраины" вы больше работать не будете?

— Я чудовищно устал от этих мужичков. Я про девушек хочу снимать. Чтоб были 144 девушки в фильме, и все красивые...

— Девушки — это прекрсно. Но мужички ваши в поисках того, кто скупил их земли, идут от окраины к центру: деревня, поселок, город, столица, и по мере их продвижения злодеи все крупнеют. По вашему, зло нарастает по мере приближения к столице?

— Не знаю. В Москве те же люди, что и везде, просто здесь безумная жизнь, которая что-то с ними делает.

— Почему у вас такое отношение к Москве?

— Здесь нет художественной среды. В Петербурге вот есть. У них там у всех большая синильная печать на лбу...

— Печать неблизкой смерти...

— Вот-вот. Но среда у них есть. И в Нью-Йорке, и в Лос-Анжелесе есть, я там жил. А тут один на Сатурне, другой на Венере. За сто световых лет. Каждый сам по себе. Мне это обидно. Обидно, что если бы я позвал Валерия Тодоровского посмотреть "Окраину", он бы не пришел. И Месхиев бы не пришел.

— Но вы ведь и не звали.

— Вас я тоже не звал, но вы же пришли. То есть, лично вас звал, говорил: есть такой злобный критик, вы его пригласите...

— Ну, вы тоже не ангельского нрава. А как по-вашему, сейчас хуже, чем раньше? Или все нормально?

— Ненормально. Но не хуже, чем раньше. В 1947 было хуже, в 1941 было хуже, я уже не говорю про 1918, 1919, 1857 или 1812-й. Раньше жизнь вообще ничего не стоила. Цивилизация за одно только билась — чтобы человеческая жизнь чего-то стоила. Правда, не знаю, чем это кончится. Но сейчас хоть на кол не сажают. А это очень больно — на кол сажать....

— Ну, ваши окраинные мужички на кол посадят совершенно спокойно и даже с доброй улыбкой...

— Это они по необходимости.

— Это вы уже говорили. Но я и по необходимости не смогу.

— А вы знаете, что самые страшные люди на земле — это крестьяне? Чеченские крестьяне, которые вели эту войну, русские крестьяне, которые вели гражданскую войну. У людей, которые могут зарезать курицу, свинью и корову — другое отношение к крови. Для них отрезать человеку голову — это нормально. Вчера зарезал свинью, а сегодня критика зарезать — плевое дело.

— Хорошее сопоставление...

— Свинья дороже, я ее щепочкой чесал, грязь с нее счищал, молоком выкармливал. А за землю они вообще глаза выедят. И не в том дело, что в ней нефть или алмазы. За голую землю, на которой ничего и вырасти не может.

— Уж не потому ли у вас в начале фильма потрескавшаяся глинистая почва, и в конце фильма ничего не всходит, только пахота идет?

— Может, поэтому.

— Возможно ли нормальное кино в ненормальном мире?

— Все зависит от людей. Люди делают нормальные условия жизни ненормальными, значит они могут и наоборот.

— А от вего зависят сами люди? Их кто делает — не условия разве?

— Слушайте, да ну вас в баню. Меня кто-нибудь спрашивал, хочу ли я родиться вот такой? А вас кто-нибудь спрашивал?!

— А если бы спросили?

— (Смеется) Не знаю. Я бы тоже начал спрашивать: а на каких условиях? Теплые пеленки будут? А трехкомнатная квартира? Но никто ведь не спросил. И вот я живу... воровато озираясь. Кричу, что мне плохо по ночам одному. Или что хорошо. Кого это интересует!

— Выходит, что человек не только умирает в одиночку, но рождается и живет?

— То, что рождается и умирает — с этим все понятно. Что живет в одиночку — вот что обидно...

Виктор Матизен, Фильм.Ру
http://www.film.ru/article.asp?id=1778
 
ИНТЕРНЕТДата: Пятница, 07.10.2011, 14:18 | Сообщение # 9
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
Рецензия на фильм "Окраина"

А вы знаете, что самые страшные люди на земле — это крестьяне?
(из интервью Луцика)


В современном кино разочароваться очень легко, потому что самобытности в нем — ноль. То ли дело, когда внезапно обнаруживаешь что-то настолько своеобычное, что не знаешь, куда и деться, и именно такое кино — "Окраина". Оно абсолютно ирреальное, стилизованное под старые советские фильмы, а история в нем вечная — как собралось несколько крестьян, чью землю, оказывается, во время передела да приватизации кому-то продали, да и пошло по миру, от одного обидчика до другого, чтобы эту землю вернуть обратно. "Окраина" — это то ли трагикомедия, то ли черный юмор, то ли сюрреалистический и мрачный призыв к бунту, то ли вестерн, то ли вообще иносказание какое. Это эпос, напоенный странноватым юмором, это паломничество крестьян в столицу, смешанное с методичной жестокостью, после которой следуют извинения. И пока ты сталкиваешься со сценой обстрела добродушными мужичками дома председателя, а затем наблюдаешь, как они с прибаутками и мудрым прищуром макают его в ледяную воду, не понимаешь, что же это за кино такое, что за жанр. Т.е. вроде и мучают же, но как-то без желания и не всерьез. "Окраина" — это новое качество беззакония современной жизни, сказ нового времени. Через всю страну пройдут скитальцы, от одной избы к другой, пытая и разговаривая мягко, словно укоряя старчески за упрямство, пока не дойдут до самой Москвы.

Никаких яростных боевых действий или драк здесь нет. Все происходит словно бы по обоюдному соглашению и напоминает подвисший в воздухе театр коричневатого старого кадра. Крестьяне не хотят битв, но упорство обманщиков их не остановит, — и вот уже побитого мошенника сажают за стол и наливают ему, потому что все рассказал, допрос окончен, отношения и роли поменялись. Великая, темная, дикая сила таится внутри народа, лучше ее не будить. Если кому-то из режиссеров удается показать бессмысленность войны, то Луцик показал бессмысленность того, что происходит при обмане неведомой для горожан, не поддающейся объяснению части населения страны. Крестьянство никогда и никому не удавалось объяснить, ни один революционер, народник или эволюционер его сущность не понимал, полагаясь на свои измышления, и эту иррациональность Луцику великолепно удалось передать. Его крестьяне — это темные, неведомые, пропитанные сказочностью, но неумолимо продвигающиеся вперед существа. "Окраина" очень поэтична, но поэзия эта порой пугающа, а порой — и отвратительна.

Но все встретившиеся перегибы можно простить за ритм картины, за ее тон, за потрясающую заключительную речь антагониста. Я, если честно, думала, что в конце, следуя по ветви коррупции, крестьяне придут прямиком в Кремль, к Самому. Это логически вытекало из их путешествия и было бы великолепно смело. Примерно так оно и происходит, и ваучер, которым размахивает насмехающийся бизнесмен посреди бутылочек с нефтью, — это кульминация происходящего. Мораль истории очень проста — народ покоен лишь до поры, до времени, а когда разбудишь эту языческую, темную силу простого человека, ищущего свою землю, — беги без оглядки. Кое-кто ругал "Окраину" за подстрекательство, называл революционным призывом, но для этого она слишком артхаусна и смещена в область интеллектуального восприятия. Кто-то говорил, что это смесь Юфита с Матвеевым, и отчасти тоже прав, хотя "Окраину" смотреть не в пример легче, чем некрореализм Юфита, потому что в ней присутствуют специфично увлекательные моменты вроде палатки из шуб, которую наспех сооружают крестьяне. В общем, "Окраина" — это редкий зверь отечественного кинематографа.

01.04.2007
http://www.ekranka.ru/?id=f314
 
ИНТЕРНЕТДата: Пятница, 07.10.2011, 14:19 | Сообщение # 10
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
Окраина
Эпическая трагикомедия


Наверно, один из самых гениальных зачинов в истории мировой литературы — фраза, открывающая повесть «Сокровенный человек» Андрея Платонова: «Фома Пухов не одарён чувствительностью: он на гробе жены варёную колбасу резал, проголодавшись вследствие отсутствия хозяйки». И, может быть, до конца нами неосознаваемое величие этого истинно русского писателя ХХ века, почти ровесника столетия, состоит именно в том, что его редкостная любовь к человеку и искренне восторженное отношение к душевным порывам простых и внешне неприметных людей из российской глубинки парадоксально сочетались с подчас убийственной иронией, социальным сарказмом автора. Он знал подлинную цену как неизменным причудам отечественного менталитета, так и привнесённым извне утопическим мечтам о «ювенильном море» и «котловане» для построения Дома коммунизма. Заново открытый для читателей сначала в 60-е, а потом на исходе 80-х годов, Платонов так и не был даже в первом приближении по-настоящему усвоен кинематографистами, которые нередко обращались к его рассказам, но, пожалуй, только Александр Сокуров в «Одиноком голосе человека», всё дальше уходя в сторону от прямой экранизации «Реки Потудани», ближе подходил к тому, чтобы постичь сокровенный платоновский дух.

Вновь вспомнить о непознанности литературно-философского открытия Андрея Платонова в сфере «русской идеи» неожиданно заставил фильм «Окраина» Петра Луцика, который поначалу вызвал разноречивые отклики, в основном, угрожающе-предостерегающего (как в «Московском комсомольце» и «Правде», но, естественно, с противоположным знаком), а также ёрнически-постмодернистского плана. Хотя у явно непростой и по-своему загадочной картины Луцика — вовсе не те корни, как у опусов «Трактористы-2» братьев Алейниковых или «Два капитана-2» Сергея Дебижева.

Режиссёрский дебют сценариста Петра Луцика смутил многих своей скандальностью и провокационностью, особенно в последней трети ленты. В сценах с бывшим обкомовцем в областном городе и с нынешним нефтяным магнатом в Москве (актёр Виктор Степанов, вдруг напомнивший Геннадия Зюганова в «Волчьей крови», тут почему-то начинает походить на Виктора Черномырдина, как известно, выходца из «Газпрома») становятся жертвами жестоких и кровавых разборок со стороны современных ходоков-крестьян, не таких благодушных и доверчивых, как в прежних фильмах о Ленине или же в «Чапаеве». Кстати, другие из числа впервые посмотревших «Окраину» моментально решили, что картина с таким кинематографическим названием сразу отсылает к шедевру Бориса Барнета. А имея среди героев Василия Ивановича и Паньку (почти Павлик!) Морозова, используя музыку Гавриила Попова из «Чапаева» (и ещё — партитуру Георгия Свиридова из «Воскресения» и «Великого воина Албании Скандербега»: по досадной оплошности назван в титрах как «Воин Скандербек»), по своей чёрно-белой стилистике и композиции кадров тоже соответствуя классическому советскому киноискусству, эта лента якобы является культовым переосмыслением «старых фильмов о главном».

Но неоднородность мнений по поводу дебюта Луцика, который вроде бы впервые мог быть лично удовлетворён тем, что сценарный замысел не подвергся искажению при постановке иным режиссёром, указывает как раз на то, что его картина не только резко контрастирует внутри самой себя, распадаясь на две неравные части. Одна — условно окраинная, дневная, а вот другая — городская, ночная. Незлобиво-примиряющая (подрались, постреляли друг в друга — ну, не обижайся, паря, ведь все свои же люди!), но и нетерпимо-кровожадная, с ярко полыхающей столицей (страшен и беспощаден русский бунт, не приведи Господь его видеть, как пророчествовал ещё Пушкин).

Так что прочитываемый экстремизм «Окраины», причём с полярных политических позиций теми, кто хочет лишь постращать друг друга возможной ситуацией, когда крестьяне из глубинки однажды не вытерпят и возьмутся за оружие, на самом-то деле, демонстративно сглажен в финальном апофеозном кадре мирного труда на якобы отвоёванном поле. Счастливы мужики, улыбаются, как стахановцы, и вся утренняя природа поистине благостна, что бывает лишь в искусстве соцреализма. Если же ещё раз вспомнить платоновского «Сокровенного человека», то там в финале в ответ на возглас Пухова о «радостном утре» его напарник-машинист «равнодушно освидетельствовал»: «Революционное вполне!». Вот и конец «Окраины» столь идеально соответствует красивому названию кинокомпании «Утро XXI века», причастной к созданию этой ленты.

Сюжетная «обманка», на которую клюет доверчивый зритель, состоит в том, что у крестьян, которые «козыряют» чуть ли не сотнями гектаров земли (а это громадная территория!), никогда её не было и неизвестно когда ещё фактически будет. Мифические бурильщики, скупающие плодородные угодья для того, чтобы повсюду разыскивать нефть, сводятся, в конечном счёте, лишь к одному «хозяину кабинета» (так обозначена роль в титрах), который одержим идеей бурения от Смоленщины до Техасщины, от Арктики до Антарктики и выглядит, скорее всего, как условный злодей из «бондианы», мечтающий о всемирном господстве.

И вообще перед нами — отнюдь не русский сказ о поисках счастья и лучшей доли, вовсе не постмодернистская хохма с вариацией на тему «дедушка в поле гранату нашёл, с этой гранатой к обкому пришёл…» и даже не постсоветская ностальгирующая агитка во славу простых людей, которым ничего не нужно, кроме увлечённой и радостной работы на родимой, никому не запроданной земле. Лучшие, самые проникновенные эпизоды фильма Петра Луцика, особенно снятые на натуре, подчас с обескураживающей простотой и изяществом, удивительно тактично и с пониманием тонкой манеры автора разыгранные актёрами, которые славно поработали ещё в советские времена, как раз уверяют в том, что «Окраине» присуща именно платоновская «сокровенность утопии», когда человеческие иллюзии и надежды в равной мере и величественны, и смешны; и миролюбивы, и страшны.

Это внешне жестокое, непримиримое, варварское, но по своей внутренней сути удивительно просветлённое произведение, в котором жизнь должна неминуемо победить смерть. Мужики с Урала, где Европа граничит с Азией, обретают долгожданную землю и ощущение полнокровности бытия, словно сливаясь в экстазе с неравнодушной природой и уносясь в неведомые выси. Ну, чем не буддистское состояние посмертного умиротворения и покоя, постижения высшего счастья за пределами этого мира или же «бездны на краю»?! И сам этот светлый образ окраины (тем более — по сравнению с тёмным обликом городской цивилизации) — не та ли грань между бытием и небытием, пересечение которой так страшит западного человека (даже несмотря на обещаемую христианством загробную жизнь) в отличие от выходца с Востока или язычника в далёком прошлом, воспринимавшего смерть как празднование ухода в иную реальность. Сам обряд поминок сохранил это языческое представление о празднике живых после проводов умершего. Любопытно, что и снятая ещё в 1990 году лента «Савой» (напрасно молодые авторы Пётр Луцик и Алексей Саморядов тогда поспешили снять свои фамилии с титров) была создана по навеянному Востоком сценарию с таким символичным названием «Праздник саранчи».

Сергей Кудрявцев
http://www.kinopoisk.ru/level/3/review/899910/
 
ИНТЕРНЕТДата: Пятница, 07.10.2011, 14:20 | Сообщение # 11
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
ОКРАИНА

На меня реклама действует от противного, это школа еще советских времен. Когда вольные органы печати — от красной «Правды» до желтого «Московского комсомольца» — подняли волну (Окраина — картина этапная, провокационная, кровавая, предупреждающая власть о красном петухе, о начале мужицкой войны, о беспощадном русском бунте и т. д.), мне смотреть расхотелось.

Посмотрел — и убедился: дутое все. Сквозная туфта, анализировать нечего. Четыре мужика, обиженные, что у них «украли землю», идут сводить счеты — с кем? Определить, кто украл, мужики не могут даже с помощью Петра Луцика и Алексея Саморядова. Вариант, подсунутый мужикам авторами, одновременно глуп и хитер. Поднять хвост сразу на Москву дерзости не хватает — виноватыми объявлены бурильщики. Но с оговорочкой: сами бурильщики — люди подневольные.

Значит, виноваты те, кто заставляет их искать нефть? Прекрасно. А нефть вам не нужна, господа искатели мужичьей правды? Ну, так пашите сошкой, как Микула Селянинович. А то ведь в финале, когда, подпалив Москву, наши правдолюбцы возвращаются домой и, ликуя, пашут землю родимую — что же это они на трактора садятся? Бензин у них откуда?

Словом, общее ощущение, что мне морочат голову, было так сильно, что совершенно не хотелось вникать в детали и нюансы. Да и вся эта провокация как-то быстро увяла: фильм, грозивший чуть не поджечь страну или, по крайней мере, стать «культовым символом постперестроечного кино» (цитирую рекламу), прошел тихо и, кажется, отвалил на окраины киноистории.

И поделом: не шути с огнем, не имитируй классовой ярости. Но все-таки остался в душе какой-то скрытый вопрос, связанный с этим неудавшимся предприятием. Об истоке фальши. Бывает же, на дух не приемлешь картины, но чуешь в ней, что называется, правду, противоположную твоей — и силишься преодолеть. Я, между прочим, всю жизнь «преодолеваю» Эйзенштейна: всё «не моё», и страшно оттого, что интеллектуал моделирует обольщение насилием, но это страшное — и правда, и кино — великое.

В Окраине, простите, не кино. В чем я убедился, внимательно пересмотрев фильм — с желанием понять причину той тягостной, необъяснимой, тоскливой неловкости, которая стала «фоном» моему скорому несогласию.

Лежит мужик, никого не трогает. Мать его моет пол в избе. Входят добры молодцы — вербовать мужика в поход за правдой. Старуха, понятно, сначала «не отдает» сына, а потом, узнав о благородной цели похода, благословляет. Все по схеме «русского чуда»: Илья Муромец с печи встает, Мишу Романова на царство мать, «плача, отпускает». То есть тут не кино, а нечто, пересказываемое мне с помощью кино. Притча про «неправильный ход истории».

Кино, конечно, все равно бьет — как грабли, на которые невзначай наступили. Хозяйка пол моет, а гости дорогие (как всегда на Руси, незваные) топают по вымытому, ног не вытирая, и я, между прочим, именно это замечаю. Сняли молодца с печи, посадили на скамью, сунули его ноги в сапоги…

А портянки где?! — ахаю я. — Как же он в поход-то пойдет за правдой? Ноги ж собьет до первого угла.

Авторы мне ответили бы наверное: чего к мелочам цепляешься? Нам эти детали вовсе и не важны: портянки там или что пол затоптали. Мы парадигму строим, причем с юмором.

Про парадигму я бы ответил так: раз она у вас юмористическая, то граблями в лоб получают те самые мужики, от имени которых вы подъемлете вопль ярости: выходит не вопль, а хихиканье, как при анекдоте. Что же до мелочей, то вспомните Кракауэра: кино — это шелест листьев, предательская достоверность мелочей. Которые как раз и выдают ложность «основного хода», в какой бы набат при этом ни лупили.

Окраина — не то кино, которое передает живой шелест реальности. Это кино, передающее шелест другого кино. Это кино, пересказывающее по новой анекдоты про Василия Ивановича, кое-где с прямыми пластическими отсылами к шедевру братьев Васильевых, растащенному в свое время на анекдоты. Прицел на стилизацию объявлен как программа: мы, мол, не про реальность, мы — про миф. Отсюда — эти типажи времен фильмов о гражданской войне, эти кубанки, эта ветродуйная метель, этот монтаж, стилизованный под тридцатые годы.

Почему топают пешком, когда можно доехать? Почему вооружены какой-то пищалью образца ХVII века? Почему ночуют под пальтишками, соединенными шатром: что, палатку не могли взять? Почему на площади перед Московским университетом варят кашу на костре?

Глупые вопросы. Потому что «неправильный у истории ход» — соображать надо! Тебе сказано: не дразни простого человека, не доводи его до края, ясно? А то простой человек тебе бока намнет, так что ребра вставлять придется с помощью марганцовки. А вообще-то все заживет, на свадьбе погуляем. Врагов перестреляем, город проклятый спалим, землю вернем… с людишками…

Постойте-ка, уважаемые! «Землю с людишками» — это что же, как до реформы 1861 года? Опять я с глупыми вопросами… Мне анекдоты рассказывают, а я, вместо того чтобы оценить юмор, на слове рассказчиков ловлю.

Вот я и говорю: это не кино — это хохмы, пересказанные с помощью кино.

Это не поход мужиков за правдой — это цирковой проход с продажей номера.

Это не окраина мира, способная научить центр уму-разуму — это легкий треп по поводу тяжких проблем.

Окраина, по мне, остается при Барнете.

Лев АННИНСКИЙ. Окраина окраины // Сеанс. 1999. № 17/18
http://seance.ru/n....krainyi
 
ИНТЕРНЕТДата: Пятница, 07.10.2011, 14:20 | Сообщение # 12
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
ОКРАИНА

Зачин сказкобыли Окраина: «Неправильный у истории ход…» У истории как внеличной (или безличной) силы, которую должно одолеть, пойдя-туда-зная-куда. От окраины к центру, устремляясь все выше, не надеясь на волшебных дарителей, сметая на пути-дороге препятствия, дабы вернуть отобранную землю. Бродячий на наших просторах сюжет.

В фильме этой внеличной силе ритуально противостоят ходоки за правдой — герои, лишенные индивидуальности, обобщенные маски. Их лица выразительны, как абстрактная, но чистая идея, не предполагающая психологических извивов мысли. Не предполагающая «излишеств», которые, собственно, и делают человека живым, а не заданным фольклорно-исторической традицией. Речь заемных и любовно-иронически присвоенных героев Петра Луцика синтезирована из клише, выпаренных из народного (включая кинематографическое) творчество. Но интонация этой степенной речи — естественная до неправдоподобия, что называется, задушевная — нарушает торжество былинной лексики и небытового синтаксиса. Условность окраинных — выброшенных с новорусской магистрали — героев удостоверяет их принадлежность фантомной (равно фольклорной и сущей) реальности.

Герметичный и лукавый мир Окраины, адаптировавший схему универсального отечественного мотива пути, населяют герои-функции. Персонифицирована здесь земля, а не люди. Безоглядное репрессированное свободолюбивое пространство, которого домогаются всякие времена.

«Хочу я разобраться тихо, — говорит один из путников, — как это земля наша без нас же продалась?» В фильме, спрессовавшем знаки разных времен и разнокалиберные ассоциации, расхожая метафора тотальной окраинности преодолевает свою банальность с помощью высокого жанра комедии.

Трансисторический кровавый мотив — почва, выбитая из-под ног, вырванная из рук — в фильме Луцика перекодирован. Запрет на смех снят. Земля «сама продалась». Убегает, как колобок, от людей-зверей, народных мстителей, каннибалов и сказочных чудовищ. «Уж лучше бы сварили человека», — сокрушаются ходоки над телом растерзанного супостата, взывая к детской памяти советского протагониста волшебных сказок, посланного в кино и в жизнь сделать из сказки быль. Луцик эту быль возвращает в сказку. Предлагает жест реституции мифологического хозяйства.

«Как жизнь, Паня? — Волшебная, можно сказать, жизнь». Потусторонний (черный) юмор этой «волшебной, можно сказать, жизни» и спроецировал Луцик на экран. Заодно протравив анекдотической фабулой псевдосказание о земле (не только сибирской). Отстраненное, но — один из парадоксов впечатления — не издевательское. И даже по-своему лирическое — в выразительной скромности изображения, в чуткой иконографии.

Нет других у нас героев, как бы к этим ни относиться. Нет другой доступной нашему кино реальности, кроме как искусственной. Луцик, во всяком случае, не выдает эту искусственность за «натуральную школу». Вот отчего Окраина кажется менее условной, чем картины, претендующие на непосредственный контакт с «первой реальностью». Поэтому, наверное, твердая в режиссуре Окраина — маргиналия к гипотетически бурному основному кинопотоку — спровоцировала неприятие. Если бы Луцик сделал ставку только на стиль — причем неважно, с ностальгической или разоблачительной мотивацией — шуметь не пришлось бы. Но он стилизовал стереотипы обобщенной исторической образности. И к тому же в киногенических традициях самой этой образности. Которая у Луцика не исчерпывается ни законами соцреализма, ни соцарта. Лубочный монументализм и эпическая жестокость Окраины нивелируются гротесковой абсурдностью.

Изящество этой комедии в том, что она не развенчивает мифологию как ускоренный тип сознания и строительные леса киножанра. Луцик лишь усугубляет перипетии сюжета, повышая температуру Окраины до градуса небывальщины — безжалостной, как поджаривание детей на печке, и трогательной, как посиделки «охотников на привале» у костра под дождем. Чтобы с мнимым простодушием лишить свою сказкобыль о страшной мести предсказуемости. Чтобы дать фантастически гротесковую жизнь-после-смерти уже невозможным эпическим героям, которые ослабели от «тысячелетней жизни», но «дураками быть не согласные». Чтобы с серьезной миной истинного комедиографа разгерметизировать искусственную поэтику. Отнестись к советскости и всенародным архетипам не по Русскому проекту. Не спутать окраину с центром. Лишить стилизацию сентиментальности. Мифотворчество — ностальгии. А прошлое — будущего.

Зара АБДУЛЛАЕВА. Торжество земледелия // Сеанс. 1999. № 17/18
http://seance.ru/n....edeliya
 
ИНТЕРНЕТДата: Пятница, 07.10.2011, 14:21 | Сообщение # 13
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
ОКРАИНА

Уже само название вводит зрителя в заблуждение. Режиссер «имеет в виду» не Окраину Бориса Барнета, а, скорее, имперскую окраину в духе «Тараса Бульбы», архаичное царство народной вольницы. И одновременно — советскую окраину из известной песни, населенную «хозяевами» «необъятной Родины своей», которые, с одной стороны, люди любящие и заботливые, а с другой — способны так «сурово брови насупить», что мало не покажется. Но не только: в фильме Луцика последовательно опознаются все мифологемы, связанные с защитой «родной земли», — от доисторического фольклора до эсеровских лозунгов; от Гражданской войны до борьбы с вредителями и предателями; от советской коллективизации до постсоветского фермерского движения, от Земли Александра Довженко до Александра Невского Сергея Эйзенштейна.

С одной стороны, в фильме персонажи живут по законам фольклорного эпоса: отсюда все эти «допытываться» и «вгрызться», что называется, в прямом значении; отсюда симбиоз людей и земли, на которой они родились и утрата которой равносильна смерти. Посему и главным героем по ходу дела становится лежавший на печи расслабленный молодец Панька (Алексей Пушкин), который под чутким руководством старших товарищей (Юрий Дубровин, Николай Олялин, Алексей Ванин) проходит инициацию — отрезает голову поверженному врагу, добирается до логова Кащея-олигарха (Виктор Степанов), топит его в черной крови за собой все интеллигентские утопии — от просветителей до народников, равно любовавшихся бунтующим народом, «бессмысленным и беспощадным»: народ гуманизма не знает, зато правду видит, только правды и взыскует. С третьей — фильм неизбежно проецируется на волну постперестроечного народного гнева против «прихватизаторов», обвиняемых в разграблении «общественной» земли и в масонском стремлении к мировому господству. А с четвертой — эта история о борьбе фермеров с нефтяным магнатом, обманом захватившим их землю, рассказана языком сталинского кинематографа с его собственными архетипами, жесткой визуальной номенклатурой, насыщенной пафосом и идеологией. И вот в этом пункте презираемый (судя по интервью) Луциком постмодернизм берет свое.

Любой реконструкции предшествует деконструкция, перемена контекста сродни перемене участи. Фильм, снятый в 1990-х гг., не может стать фильмом 1930-х гг., а может стать только моделью фильма 1930-х гг. Стремясь воспроизвести эмоциональный накал героических советских эпиков, Луцик оживляет тогдашние лица, ракурсы, цвет, звук и прочее, но не в состоянии оживить тогдашнего зрителя, для которого все эти кожанки и берданки, павильонная природа и ветродуйная метель, горячая патетика и суровая идеология были самой что ни на есть реальностью и поэтому доводили до искомого катарсиса. В Окраине весь, условно говоря, «чапаевский» антураж воспринимается не эмоционально, а интеллектуально. К примеру, в Чапаеве музыка была тревожна потому, что силилась предупредить уснувших красноармейцев о крадущихся врагах, и поэтому держала зрителя в сильнейшем напряжении. В луциковской Окраине она призвана напомнить о когдатошнем абстрактном героизме как таковом, об утраченном пафосе и серьезности. Искушенный зритель (а неискушенный фильма так и не увидит) вспоминает, но не переживает, а эстетически наслаждается изысканным синефильским экспериментом — и только.

Сам Луцик, судя по всему, понимает несбыточность ретро-утопии. Поэтому, противореча сам себе, в наивысшей точке пафоса обрушивает его какой-нибудь иронической или, наоборот, гиперсерьезной репликой; подкидывает «остраняющий» ракурс из «другого кино» или доводит до абсурда какое-нибудь клише. Он не может выбрать между патетикой и иронией — и, как искусный балагур, все время балансирует на грани идиотской серьезности и шутейности. Обычно это заканчивается тем, что доведенные до белого каления слушатели (зрители) уже перестают вникать в суть и изо всех сил пытаются понять: понарошку ли, взаправду ли ведется рассказ? Ведь никому не хочется попасть впросак. Именно это и происходит с восприятием фильма Окраина.

После его показа на «Кинотавре» и «Фестивале фестивалей» все рецензенты задаются одним и тем же вопросом: Луцик это серьезно или издевается? И что это, собственно говоря, такое — «народное», «мужчинское» кино или синефильский метакинематограф? «Яростная левацкая агитка» или «арт-хаус»? «Почвеннический миф о живоносных корнях» или «фильм Евгения Матвеева, снятый Евгением Юфитом»? «Факт гражданской мужественности» или «сплошная туфта»? Так или иначе, все убеждены, что это «натуральный кинематографический теракт» (РТ, 1998, 20 августа) — или помягче: «не просто фильм — это целая культурная (а может, и социальная) акция» (Культура, 1998, 13—19 августа). Поэтика немедленно оборачивается политикой. Крестовый поход против Окраины начинает Александр Тимофеевский, на газетной полосе прикрываясь иронией и псевдонимом, а в кулуарах — источая праведный гнев. По его мнению, фильм опасен, так как единственное завоевание перестройки и гарантия стабильности — это победа либерально-буржуазных ценностей, а насмотревшиеся Луцика мужички-богоносцы «пойдут, пойдут отрезать головы и сажать детей на печь» (РТ, 1998, 2 июня). Обрадованная «Лимонка» в пику окрысившимся интеллигентам называет Окраину «фильмом народного сопротивления». Киноведы, в свою очередь, принципиально стараются удержаться в рамках искусствоведения и максимум, что себе позволяют, — это интерпретацию фильма как «похорон советского кино», «похорон в духе старинных языческих культов — с шутовскими поминками и воскресением нетленного Феникса из пепла» (Андрей Плахов, КоммерсантЪ, 1998, 21 июля). Постепенно в драку втягиваются все издания — от МК до «Правды», причем в каждой статье авторы упоминают таинственные силы, борющиеся за запрет фильма (правда, не называя имен), и подбирают Окраине контексты — от Льва Троцкого до Андрея Платонова и от Джона Форда до Джима Джармуша. Исчерпав все возможные интерпретации, критики бросают картину как надоевшую игрушку. Окраина исчезает из поля зрения: ее не запрещают и не прокатывают, она не становится ни «первым культовым фильмом перестроечной эпохи» (Кирилл Разлогов, Культура, 1998, 13—19 августа), ни праведным булыжником в нацболовской борьбе, ни краеугольным камнем нового российского кинематографа. Мир после Окраины не перевернулся. «Вот такая вышла несправедливость и просто глупость».

Елена ГРАЧЕВА. Новейшая история отечественного кино. 1986—2000. Кино и контекст. Т. VII. СПб.: «Сеанс», 2004
http://www.russiancinema.ru/templat....id=4347
 
ИНТЕРНЕТДата: Пятница, 07.10.2011, 14:21 | Сообщение # 14
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
ОКРАИНА. ГИПЕРБОЛА

Теперь вместо буйных Ямков осталась мирная, будничная окраина, в которой живут огородники, кошатники, татары, свиноводы и мясники с ближайших боен.
— А. Куприн. «Яма»


Самый концептуальный сценарий Луцика и Саморядова, «Окраина», построен на пересечении поэтики фольклорной былины и канонов социалистического реализма.

Пафос героической Родины, герои которой вечно правы в своей борьбе против вечно неправых чужих. Своя земля, которая дает героям силу и право ее защищать. Языческая редукция знаменитого «не в силе Бог, но в правде», где Бога нет, а правая сила — есть. Современность, которая призвана стать повторением той самой легендарной эпической эпохи, когда изначально лежащий в немощи на печи богатырь набирается сил с каждым подвигом, сиречь праведным убийством, которые и движут сюжет. Презрение к почестям и деньгам (потому что если поведешься — сила отнимется) и нерушимый культ справедливости. Нерушимая же телеология, правая цель, которая оправдает любые средства.

Сильный положительный герой всегда был камнем преткновения для русской классической литературы: вечно-то он маялся и сомневался, вечно пытался загородиться от насилия рефлексией или верой. Совершённое, пусть и из соображений справедливости, убийство разрушало его дотла, а возродить его могли только любовь, смирение и мудрость опыта. Но в былине и в соцреализме добро всегда с кулаками, оно всегда сильное, лишенное разрушающих сомнений в собственной правоте. А главное — всегда патриотическое: зло приходит не изнутри, но снаружи; оно пожирает и попаляет, и единственный справедливый ответ — пожрать и попалить в ответ; отсюда и «кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет». «Чапаев» и «Александр Невский» с этой точки зрения зиждутся на тех же основаниях, что и былины об Илье Муромце или Микуле Селяниновиче.

Вообще, трудно сказать, кто первый начал про широкую русскую натуру, взросшую на широком русском просторе. В русской оде XVIII века перечисление географических рубежей России с торжественным «от и до» провоцировалось радостной самоуверенностью молодой империи. Обширные пространства означали государственную мощь и не были отягощены никакими национально-психологическими коннотациями — то есть из этой обширности для русского человека пока еще ничего не следовало, и поклонники климатической теории Монтескье еще не приложили его наблюдения к русскому материалу. Если (произвольно и бездоказательно) посчитать точкой отсчета чаадаевское «Мы лишь географический продукт обширных пространств», то миф о широком русском характере, обусловленном широким русским простором, сформировался и окостенел всего за несколько десятилетий: от Достоевского, настоящего специалиста по широким русским людям (Свидригайлов: «Русские люди вообще широкие люди, Авдотья Романовна, широкие, как их земля, и чрезвычайно склонны к фантастическому, к беспорядочному»), — до Бердяева с его сакраментальным очерком «О власти пространства над русской душой».

Советская власть мало что к этому добавила: страна родная была широка, в ней много было лесов, полей и рек, и именно поэтому ее человек, хозяин необъятной Родины, дышал вольно, умел смеяться и любить, как никто, но и брови супил тоже, как никто, сурово, с самыми разрушительными последствиями.

Сценарии Луцика и Саморядова написаны с точки зрения не просто окраины, но вот того самого простора, который рождает просторных людей, не готовых мириться с тем, чтобы их кто-то «сузил». Просторный человек и просторная природа живут в любви и гармонии между собой. Степь, лес, поле, пустыня; буран, ураган, холод, жара — пространства, заполненные стихиями, своим не опасны, напротив — они дают им силу и азарт; это мир, в котором всегда русскому (советскому, впрочем, тоже) здорово, а немцу — смерть. Эти пространства и эти стихии для своих готовы на все — в том числе и усмириться, и подчиниться, словно цепной пес, рвущий на куски чужого, но сворачивающийся в клубок у ног хозяина: «Окраина» начинается стылой степью и ледяным ветром, а заканчивается теплой пашней, ложащейся под могучие трактора.

Все фильмы по сценариям Луцика и Саморядова, снятые в начале 90-х, сценаристов только раздражали, казались вялыми и невзаправдашними: «Допустим, человек должен умереть за Родину. Но перед тем как умереть, он должен вспомнить маму. А зритель в этот момент должен расплакаться. Так кино и делали. А теперь что?»

Снятая Луциком в 1998 году «Окраина» должна была стать манифестом — и стала. Историю борьбы фермеров за свою землю, захваченную идолищем поганым, тьфу, нефтяным магнатом, Луцик излагает на языке сталинского кинематографа с его архетипами и жесткой визуальной номенклатурой. Посыл очевиден: ТОГДА пафос и героика не были еще скомпрометированы постмодернистской иронией, они были искренни и простодушны, а потому — подлинны, несмотря на то что метель была ветродуйной, а изба — павильонной. Из всех тропов востребуется именно гипербола, объединяющая архаичный богатырский эпос и Большой Стиль: «обычные» люди и пространства развиваются в геометрической прогрессии и повторены, как положено эпосу, с усилением — и неважно, идет ли речь об открытом поле или закрытом пространстве избы, пахаре-воине или рабочем-богатыре.

«Дикое поле» было как раз тем сценарием, который Луцик и Саморядов собирались ставить незадолго до трагической гибели Саморядова в 1994 году. Это была все та же степь, но пашней ей было стать не суждено: поле оставалось диким, невспаханным, по нему гулял из края в край ветер да ходил лихой человек. В «Диком поле», может быть, больше, чем в любом другом сценарии Луцика и Саморядова, чувствовались ранние 90-е: самоустранившееся государство, шальная распоясавшаяся свобода и отдельно взятые нормальные люди, которые пытались продолжать делать свое отдельно взятое нормальное дело посреди все дичающего и дичающего пространства. Которое, в свою очередь, будто разумный океан Соляриса, все время посылало герою то забытую любовь, то безумного убийцу, то ураган, то поножовщину. И герой, вооруженный лишь неразумной совестью да зеленкой с бинтами, отбивался от энтропии стойко и страстно, буквально до ассоциаций с Брестской крепостью.

Снятый в 2008 году фильм Михаила Калатозишвили «Дикое поле», вынутый из контекста отчаянных реалий начала 90-х, утрачивает самое главное: разлитое в пространстве ощущение тревоги, беспокойства, опасности, угрозы для обычной обывательской жизни, сопровождающее распад любой цивилизации. Его поле дикое, но симпатичное — как симпатичны и трогательны его обитатели, люди, конечно, спившиеся, стреляющие и ругающиеся, но, в сущности, добрые и благодушные, для которых дикое поле — дом родной, и другого не надо. Оно не стремится поглотить крохотную больничку-островок, не давит зрителя далями и просторами, оно вообще лишено энергетики, лежит себе вокруг — плоское, зеленое, живописное, спокойное и беспафосное. Даль не рождает удаль, физика не рождает метафизику, гиперболы ему не пригождаются.

http://seance.ru/n/39-40/crossroad_hero/prorva/
 
ИНТЕРНЕТДата: Пятница, 07.10.2011, 14:22 | Сообщение # 15
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
ОКРАИНА

После выхода Окраины либеральная критика обвиняла Луцика едва ли не в разжигании классовой розни. А заодно — в пропаганде фашистских идей, в утверждении тезиса: кто агрессивен — тот и прав. Оппоненты проигнорировали и чрезвычайную условность топографии фильма (Москва вообще была представлена «самодельным» макетом), и сказовую интонацию повествования, и фольклорное происхождение конфликта «окраина — столица». «Вольная» степь и «подлая» Москва увидены здесь через призму несложных представлений обитателей городских задворков, уроженцев промзон, всевозможных «общаг» и барачных «шанхаев». Там действительно ценят силу. А как иначе — раз не действует спущенный сверху закон. «Степь» — светлый образ их подсознания (если барьеров нет — все заветное достижимо). «Столица» — недоброе место: прибежище отрицательных сил, репрессивных идей, начальственного диктата. Героям Луцика-Саморядова так же неуютно в пространствах бездушного мегаполиса, как и «чудикам» Василия Шукшина. Хоть и явились они не из патриархальных деревень, а из блочных «хрущоб» заштатных городков или поселков городского типа. […]

[…] Окраина […] стала одним изсамых заметных российских фильмов второй половины 1990-х гг. и оказалась созданием зрелого и самобытного таланта. […] В фильме нет осевого персонажа — есть когорта потертых жизнью мужиков да хворый переросток, которого хуторяне едва ли не силой сняли с печи. Но вместе они — «коллективное тело», тот самый брутальный герой, который верховодит во всех сценариях Луцика-Саморядова. Известно, что они не считали экранизации своих литературных работ, осуществленные другими режиссерами, адекватными. Окраина позволяет понять суть этих претензий. Сюжет, из которого иной постановщик вырастил бы социальную драму, для Луцика — фундамент сказа, фантасмагорического эпоса. В диалогах различима «корявая красота» интонаций «сокровенных людей» Андрея Платонова. Юмор извлекается из остраняющего смакования актов насилия и гипертрофированных жестокостей, как в поэтике «садистского стишка». Изображение выстроено с оглядкой на «общие места» советского кинематографа 1930-х — 1960-х гг. Режиссера при этом интересует вовсе не синефильская игра «в угадайку»: из многочисленных фильмов о революции, Гражданской и Великой Отечественной войнах пытается получить, выделить вещество «партизанского кино». Актуализировать важную для себя кинематографическую тенденцию и самому в ней укорениться. И выясняется вдруг, что потаенным, но сущностным качеством этой традиции оказывается вольнолюбие: анархический заквас русской души, примат правды-справедливости над омертвелой буквой закона.

Хуторяне движутся на Москву, совершая попутно самосуд над начальниками разного ранга, чтоб вернуть себе пахотную землю, обманом изъятую у них. Луцик поработал с пресловутой формулой «кровь и почва»: крестьянскими наделами завладел нефтяной олигарх, сосущий, будто вампир, из вен планеты ее кровушку-нефть. Не случайно финальный план — апофеоз торжества мужиков над начальственной нечистью — это пахота, весенняя страда. Кадр-знак, столь характерный для старого советского кино, здесь, однако, изменяет свое стереотипное значение: не пафос единения масс в коллективной работе, но радость вольного труда хозяина-землепашца. Окраина Луцика — система анахронизмов: действие происходит в 1990-е гг., реквизит отсылает к 1960-м гг., а одежда ходоков и вовсе — к временам Гражданской войны. Автор не скрывает своих политических антипатий, неприятия российских реалий 1990-х гг.: для него реформы — грабительские, приватизация — мошенническая, олигархи — супостаты. Но снимает он все же былину, а не агитку, и мера ее художественной условности высока.

Луцику и его соавтору и другу Саморядову выпало жить в «переходный момент» (из советской жизни — в новую российскую), одушевлять «переходные» пространства (перекрестье цивилизаций — степь), выражать самоощущения «переходных» социальных групп (обитатели заштатных городков, уроженцы барачных окраин). В эпоху реванша феминисток, мошенников и торгашей — постулировать первенство мужского, героического начала. Быть вызывающе неполиткорректными (свободными от либеральных шор и интеллигентских табу). И лучше многих других расслышать в какофонии современности музыку исторического слома.

Сергей АНАШКИН. Новейшая история отечественного кино. 1986—2000. Кино и контекст. Т. VII. СПб.: Сеанс , 2004
http://www.russiancinema.ru/templat....id=4347
 
ИНТЕРНЕТДата: Пятница, 07.10.2011, 14:23 | Сообщение # 16
Группа: Администраторы
Сообщений: 4190
Статус: Offline
Игорь Манцов: Геополитическая комедия
Искусство кино №12, Декабрь 1998


"Окраина"
Авторы сценария П.Луцик, А.Саморядов
Режиссер П.Луцик
Оператор Н.Ивасив
Художник А.Бессолицын
Музыка Г.Попова, Г.Свиридова в аранжировке И.Кантюкова
В ролях: Ю.Дубровин, Н.Олялин, А.Пушкин, Р.Маркова, А.Ванин, В.Степанов
"Утро ХХI века" при участии Госкино РФ
Россия
1998


1

Петр Луцик и Алексей Саморядов, самые успешные сценаристы начала 90-х, не одобряли экранные версии собственных сюжетов. "Фальшиво и невразумительно" -- таков был пафос едких замечаний соавторов по адресу постановщиков. А как нужно? Гипертрофированная требовательность представлялась кокетливой позой. Казалось, набивают цену.

Случилось несчастье: Саморядов трагически погиб. Луцик запустился было с фильмом по их совместному сценарию "Дикое поле", но оказался заложником иррационального производственного процесса. Дело затянулось, и фильм "Окраина", снятый по совершенно иному сценарию, написанному после смерти Саморядова, но, как настаивает Луцик, "в соавторстве" с покойным, появился, когда кинематограф Луцика -- Саморядова уже, казалось, отошел в прошлое.

"Окраина" -- программное название, актуализирующее экранное искусство 30 -- 50-х годов, когда героический эпос и революционная романтика борьбы за народное счастье еще не были тронуты остранняющим скепсисом и иронией, когда не только деревья, но и герои повествования были большими, равными богам.

"Окраина" -- редкая ныне картина, где безответственный произвол мастеров экрана преодолевается логикой исторического сознания, где нехитрый анекдот, составляющий обычно основу кинематографического сюжета, обрастает реальным социокультурным смыслом.

2

Было дело, известный общественный деятель Константин Победоносцев назидательно сформулировал: "Россия -- ледяная пустыня, по которой бродит человек с топором". Позволим себе рассматривать слова обер-прокурора Синода в качестве заявки на сценарий Луцика и Саморядова "Окраина". Идея витала в воздухе как минимум столетие с небольшим. А то, что вместо топора в фильме явился человек с ружьем, согласитесь, -- частность.

"Кинематограф -- тоже песня, былина, сказка, причитание, заговор", -- обмолвился Корней Чуковский в год, когда появилась "Понизовая вольница". Многие представители "образованного сословия" морщились, не находя площадному балагану места в пантеоне искусств. Чуковского грубость синематографа не смущала, но интриговала. Литературный критик тонко подметил, что всякий фильм движется не поступками и не судьбами, но изображениями, что загадочный, немотивированный порядок движения картин невыводим из законов индивидуальной психологии. Сверхличная, анонимная сила, организующая кинофильм, сродни исторической воле, которая оставляет свой отпечаток на страницах архивных документов, дагерротипных карточках, в коллективной мифологии.

"Окраина" воскрешает анонимные архетипы, на которых строился советский кинематограф: человек с ружьем, возмездие угнетателям, мир -- народам, земля -- крестьянам. Постсоветское кино любит пародировать эти идеологические клише, однако тотальная пародия ущербна и бессмысленна, ей недостает энергетики и художественной силы. Самое же печальное, что в нынешнем отечественном кино то и дело попираются визуальный закон, кинематографическая этика.

"Окраина" не боится смеха по любому поводу. Но она так и осталась бы осколком постмодернистского сознания, когда бы не трепетная, почти религиозная любовь Луцика к визуальному канону -- отпечатку российской Истории.

Сюжет "Окраины" не литературного, но сугубо кинематографического происхождения. Стоило вытащить на экран рабоче-крестьянскую фактуру, шапки, тулупы, лица, неторопливый, основательный говор да пресловутую ледяную пустыню, как нехитрая фабула развернулась сама собой. Название, конечно, не случайно: "Окраина" -- опус синефила. И совсем не важно, сколько и чего процитировал Петр Луцик. История кино, история изображения -- вот генеральная линия картины, ее подводное течение.

Невозможно историческое кинополотно о России двадцатого столетия, игнорирующее образную систему, выработанную Эйзенштейном, Барнетом, Пудовкиным, Эрмлером и десятками других менее крупных мастеров экрана. Эта "точка зрения" имеет исторический характер, а потому неизбежно должна восприниматься как основополагающая и каноническая теми режиссерами, которые рискнут предложить альтернативную модель.

Относительно салонных, рафинированных "Подмосковных вечеров" В.Тодоровского было замечено как-то: таким вот культурным, среднеевропейским образом развивалось бы отечественное кино, когда б не тектонический сдвиг 1917 года. Некоторое количество вкуса, буржуазная роскошь, изысканные туалеты, умеренная страсть, послеобеденная скука, вялая интрига.

Случилось то, что случилось. "Созрела новая порода", -- говаривал Александр Блок. На самом деле порода была старая -- "человек с топором посреди ледяной пустыни". Просто из столицы до поры до времени разглядеть его было сложно. Однако волей обстоятельств, собственной волей или по Высшему соизволению человек этот ворвался на столичные площади, в салоны и дворцы. Новая история началась. Советское кино 20 -- 30-х запечатлело ее вполне адекватно. Зримые образы и фигуры умолчания, лед и пламень, коллективное бессознательное... Для нашего человека это кино посильнее "Фауста" Гете и всего прочего культурного багажа. Вот почему "Окраина"-2 не оставляет равнодушным никого, требует от зрителя определиться по отношению к ней. Ее любят, ненавидят, предают анафеме. Ее нельзя не заметить, как нельзя проигнорировать Историю, как нельзя жить в обществе и быть от него свободным. "Окраина" -- не плод индивидуального маразма, но слепок исторического процесса. Важнее всего, однако, что результат достигнут без малейших уступок литературе, даром что постановщик по первой профессии драматург. Все многочисленные достоинства "Окраины" обусловлены чистотой ее киноязыка. Все возможные и невозможные претензии к фильму обусловлены этим же обстоятельством.

3

Итак, выбирая героев классического советского кинематографа, Луцик тем самым задает сюжет, систему взаимоотношений персонажей с миром и друг с другом. Мужики, добравшиеся до Москвы в поисках правды, сразившиеся со злокозненным чудовищем и его свитой, победившие монстра и вернувшиеся на родную землю с победой, -- герои мифа, персонажи эпоса. Они лишены индивидуальной психологии, их речь орнаментальна, стилизована. Эта речевая стратегия последовательно и точно реализована на всем протяжении картины. Тем самым автору удается сохранить необходимую меру условности и ни разу не соскользнуть в пропасть натурализма.

Одновременно подобный прием формирует у зрителя подсознательное ощущение того, что показанная история -- мечта, вымысел сказителя, некое "прекрасное далеко" (или ужасное -- кому как). Так преодолевается архаика киноязыка. Кинематограф советской эпохи словно бы рождается заново, на наших глазах. С другой стороны, фольклорная речь персонажей подчеркивает сакральность образной системы, со всеми вытекающими отсюда последствиями -- фабулой, иконографией, пафосом. Речь героев доносится словно из глубины веков, а собственно кинофильм -- коллективное сновидение, возникающее синхронно с речью.

Явившись на прием к нефтяному магнату (В.Степанов), он же -- Кощей, Горыныч, Зло как таковое, -- один из мужиков, Панька Морозов (А.Пушкин) произносит совершенно сказочный текст: "Люди мы маленькие, признаем власть твою, силу. Возьми, что твое. Надо -- еще соберем. Будет тебе всегда и хлеб, и мясо, и что пожелаешь. На что тебе наша земля?" Однако эти слова воспринимаются уже наученным зрителем как нечто вполне естественное. Воздействует изобразительный ряд, создающий необходимое эмоциональное напряжение, слово же выполняет функцию кавычек по отношению к неправдоподобному сюжету. Отдельные зрители, правда, пугаются, не различая кавычек, косвенной речи, сказовой интонации. Дело, думается, в особенностях индивидуальной психики, транслирующей собственные тревожные ожидания в параллель экранному зрелищу.

"Земля моя! На сто лет моя. Как же я мое отдам?" -- искренне возмущается Кощей. Диалог приобретает характер геополитического гротеска. "Разве у нас есть нефть?" -- удивляется Панька в ответ на решение собеседника бурить на украденном хуторе скважину. "Везде есть. Всегда была и есть. Это как кровь -- везде есть вены. Хоть до сердца земли добурю. Вся кровь земная будет моя!" Откровенно мифологический текст приходится удивительно ко двору, одновременно возбуждая смех, ужас и восхищенное любопытство: какое же количество абсурда способна выдержать несущая конструкция картины -- образная система советского кино?

Даже скомканный финал (неясной остается судьба похищенной из нефтяного офиса секретарши), даже дыры в сюжетной ткани (особенно в начале картины), вызванные, видимо, производственными сложностями, воспринимаются как некие обязательные составляющие фильма и нисколько ему не вредят. Визуальный канон задает такой энергетический потенциал, что формальные недостатки с неизбежностью переплавляются и органично входят в фильмическую ткань.

Условности, которыми насыщена картина, по той же причине воспринимаются без малейшего протеста. Замечательный эпизод "проезда на мотоцикле", когда герои медленно раскачиваются на фоне недвижного пейзажа, рирпроекции Москвы дождливой и Москвы горящей, -- не вызывают усмешки благодаря первозданной, почти животной энергии персонажей, лишенных индивидуальных психологических характеристик. Вслед за К.Муратовой и А.Сокуровым П.Луцик решил присмотреться к человеку как биологическому существу и преуспел в этом.

4

"Человек как животное, как особь устал от тысячелетней жизни. Ослаб и изнежился. И работать, и воевать ему более не в радость", -- рассуждает на привале старик (Ю.Дубровин). Былинный богатырь Колька Полуянов (Н.Олялин) возражает: "Я, к примеру, войну люблю! Только чтобы по-честному: добыча, слава, золотые червонцы. А вот дураком я быть несогласный". Тут авторское указание, намек, ключ для дешифровки. Устраняя индивидуальную психологию, как требует того мифологический канон, Луцик словно бы снимает "культурный слой". Дезавуируя идеологию, расправляется с остаточными его проявлениями. На первый план выдвигается человек-кочевник, человек-зверь, привыкший выживать в условиях природы, а не цивилизации.

Еще в прологе, когда герой Ю.Дубровина, заслышав на охоте вой волка, радостно вторит ему ответным звериным воем, Луцик дает понять, что смутная, а местами попросту жуткая правда этого фильма не только социально-политического, но и биологического характера. Привычка к холоду, голоду, презрение к смерти, подлинно эпическая ночевка в незамысловатом шалаше, построенном из тулупов посреди заснеженной степи, неспешный ужин под проливным дождем у костра, разведенного посреди Смоленской площади, -- так в представлении цивилизованного человека существуют животные: "под каждым ей кустом был готов и стол, и дом".

В кульминационном эпизоде расправы над обкомовцем Семавиным Колька Полуянов, чувствуя, что все "культурные" способы воздействия непригодны, роняет: "Я его зубами грызть буду". И грызет-таки, загнавши обкомовца в подвал, в то время как друзья-соратники дремлют у телевизора, созерцая документальные кадры из жизни африканских каннибалов. Самое парадоксальное, что режиссер при всем том персонажей своих -- всех без изъятия -- любит и уважает. Зритель ни на секунду не забывает, что перед ним фигуры, подобные языческим богам -- хитрым, жестоким и коварным. Луцик, правда, одергивает: не боги -- люди. Да, грешники, убийцы, садисты или трусы, но -- люди. В конечном счете, если отбросить лицемерие и гордыню, -- те же самые, что сидят в зрительном зале. Луцик отказывается от сомнительного права их судить. И без того есть тьма охотников безжалостной рукой демиурга метать каменья в собственные персонажи.

Надо представлять себе, на какой роковой грани балансировал постановщик! Шаг влево, шаг вправо -- один из героев, пускай даже отрицательный, оказывается дураком или сущим злодеем, -- и стройная конструкция в мгновение рушится, фильмическая ткань пропитывается непереносимым цинизмом. И тогда даже великая кинематографическая традиция не спасла бы картину от позорного поражения. Однако Луцику хватило любви, такта и элементарного любопытства принять героев такими, какие они есть.

Подлинную загадку "Окраины", чреватую чудом и откровением, составляет напряженное взаимодействие жестокой, на грани абсурда, фабулы и внимательной, возвышенной до нежности изобразительной манеры режиссера и оператора (Н.Ивасив). Уже и не припомнить, когда в последний раз в нашем кино человеку оказывали столько чести. Камера пристально вглядывается в лица персонажей, акцентирует каждый жест, взгляд, геометрию человеческих тел. Рискну назвать выдающимся достижением постановщика минуту экранного времени, проведенного персонажами в импровизированном шалаше: трое поют задушевную песню, между тем внимание зрителя сосредоточено на безумных, яростно сверкающих глазах Николая Олялина, герой которого впервые постигает премудрости поэзии. Колька Полуянов едва узнал, что содержимое его походной книжицы называется стихами, и теперь, подобно г-ну Журдену, таращится в текст. Достигнут гипнотический эффект: в крохотном квадрате света, в самой глубине кадра -- два человеческих зрачка, от которых невозможно оторваться.

С авторской стратегией "Окраины" удивительным образом перекликается странная формула, столетие назад многим показавшаяся непочтительной, иначе говоря, недостаточно политкорректной. "Человек -- животное неустановленное", -- сказал как-то Фридрих Ницше, и оскорбленная общественность возроптала. Скоро, однако, протерли глаза и простили пророку некоторую резкость тона. Хотя не все. Многие по сию пору предпочитают уютное кресло и розовые очки "гуманизма" и "политкорректности", оттого и пугаются, когда "неустановленное животное" возникает вдруг на экране.

5

Одним из ключевых моментов картины следует признать эпизод, где Панька Морозов расправляется с сыном обкомовца Семавина, который, мстя за отца, умудрился подстрелить Василия Ивановича (А.Ванин) -- одного из участников похода за правду. Ночной город, снег, гулкие шаги. Словно Каменный гость, Панька преследует растерянного юношу. Тот кричит, визжит, теряет присутствие духа. Постепенно замечаешь некоторое визуальное несоответствие: заурядная внешность младшего Семавина не рифмуется с эпической статью Паньки, который то и дело замедляет шаг и на мгновение замирает, оглядываясь и несколько раз, таким образом, превращаясь в памятник.

Однако на заснеженных улицах осознать авторскую интенцию до конца не удается. Самое интересное происходит, когда Семавин, а за ним Панька входят в подъезд среднестатистического жилого дома: испуганный паренек в модной куртке 50-х годов идеально вписывается в нехитрые интерьеры лестничных пролетов; Панька Морозов в кожанке представляется существом глубоко инородным, персонажем из "другого кино".

По сути Петр Луцик решает ту же самую задачу, что и Марлен Хуциев в картине "Застава Ильича". Однако встреча двух поколений -- отцов и сыновей -- решена в фильме "Окраина" куда более органично и драматично. У Хуциева героическая мифология прошлого оказывается бессильной перед лицом "мирного" времени; здесь прошлое в его варварски героической ипостаси, встав грозным призраком, попросту уничтожает хилую поросль цивилизации. Самое же главное, в эпизоде используются исключительно визуальные средства. За две минуты Луцику удается "рассказать" трудно вербализируемый сюжет, который одновременно имеет отношение и к истории советского-постсоветского кино, и к большой Истории страны.

"Это я твоего отца убил!" -- признается Панька перед тем, как спустить курок. Значит ли это, что он умышленно признается в том, чего не совершал? Не в этом дело. Будем помнить, что у мифологических героев нет индивидуальной психологии. Брать на себя чужую вину более пристало персонажам Достоевского. Луцик предлагает зрителю "фильм в фильме", совершенно автономный эпизод, где Панька воплощает всех своих товарищей, включая подлинного убийцу Семавина -- вампира Полуянова, включая Чапая, Петьку, Анку-пулеметчицу и прочих многочисленных героев классического советского кино.

Таким образом Луцик намекает на культурологический характер своей картины. То и дело останавливая фабулу, он актуализирует внефабульные категории, переводит восприятие в режим "чистого зрения".

6

Можно, конечно, рассматривать "Окраину" как вариацию на темы советского кино, ограничив ее смысл пространством культуры. Однако пространство это слишком тесно смыкается с территорией социально-политической. Подлинный историзм картины делает эту связь особенно явной.

Кое-что разъясняет цитата из предисловия, которым снабдил книгу Герберта Уэллса "Россия во мгле" выдающийся русский философ и идеолог евразийства Николай Трубецкой: "В некоторых местах своей книги г-н Уэллс [...] как будто что-то предчувствует и мельком видит за спиной большевизма какое-то странное и дикое лицо -- лицо азиатского или полуазиатского "варвара" [...] Коммунисты тщетно стараются надеть на него чуждую ему красную маску марксизма, но маска эта искусственна и случайна. По существу, у нас в России и в Азии народный "большевизм" есть восстание не бедных против богатых, а презираемых против презирающих. И острие его направлено прежде всего против тех самодовольных европейцев, которые все неевропейское человечество рассматривают только как этнографический материал, как рабов, нужных лишь для того, чтобы поставлять Европе сырье и покупать европейские товары"1.

Конечно, всякая идеология, не исключая евразийской, условна и некорректна по отношению к фильму Луцика, который, к счастью, далек от любых идеологических установок. Однако противостояние европейского и азиатского -- неизбывная реальность российской истории, и с точки зрения этого противостояния понятно и выдающееся значение классического советского кино, артикулировавшего сущность исторического слома вопреки коммунистической доктрине, и тревога нынешних "самодовольных европейцев", выступивших с призывом запретить картину.

В конечном счете фильм Луцика рассказывает вечную историю противостояния "отсталой" окраины и цивилизованного центра. Центр вырабатывает систему культурных ценностей и транслирует ее в качестве единственно возможной. Те, кто живет ad marginem персидской, римской или российской государственности, существуют по своим законам, которые противоречат официальным. Рано или поздно дело заканчивается либо конфликтом, сметающим цивилизацию, либо, в лучшем случае, ассимиляцией обычаев и нравов.

В эпоху, когда пресловутый консенсус объявлен основополагающей ценностью, "Окраина" призывает к трезвости мышления, акцентируя идею различия, закон разности потенциалов. Маргиналы, со всем сопутствующим укладом, отнюдь не общественная болезнь, как это представляется из столичных кабинетов, а равноправная составляющая социума, с которой не могут не считаться ни государство, ни подлинный кинематограф. О людях с окраины в России давно не снимают фильмов, о чем не устает повторять Петр Луцик. Что же удивляться незавидной доле и ничтожной популярности основного потока российского кино? Нарушен баланс интересов, отвергнут принцип дополнительности, согласно которому генеральная линия требует альтернативы, проверки на прочность.

В этом смысле "Окраина" делает семимильный шаг навстречу подлинной реальности, обнаруживая подводную часть социопсихологического российского айсберга. Не заискивая и не расшаркиваясь, она предлагает увидеть те сны и образы, из которых выросло легендарное советское кино и коими доселе грезит коллективная душа народа.

Когда придет время собирать камни и подводить итоги, окажется, что "Окраина" -- маргинальная лента о маргиналах -- счастливо избежала фальши и лукавства, самодовольной глупости и необоснованных претензий, во многом присущих "нашему новому кино". Напомнила, что кино -- высказывание посредством визуальных образов, а не ликбез по псевдофилософии, не актерский капустник, не устройство по переливанию из пустого (маэстро-кинорежиссер) в порожнее (невзыскательный потребитель). Петр Луцик оказался слишком внимателен к подземному гулу времени.

1 Цит. по: Т р у б е ц к о й Н. История. Культура. Язык. М., 1995, с. 465 -- 466.

http://kinoart.ru/1998/n12-article2.html
 
Лера_ФишкинаДата: Пятница, 07.10.2011, 22:15 | Сообщение # 17
Группа: Проверенные
Сообщений: 177
Статус: Offline
"Окраина" оказалась для меня очень приятным открытием в "нашем" кинопроизводстве). Как такой фильм вообще умудрился выйти, это для меня загадка... Он слишком СТИЛЬНЫЙ ,чтоб не показался страшным. Изрядная доля юмора и не только "черного" !!! Живые контрастные персонажи - на них смотришь огромными глазами и понимаешь, что таких людей не найти.. А если найдутся, то дай бог им силы)))
 
Аня_НежельскаяДата: Суббота, 08.10.2011, 20:14 | Сообщение # 18
Группа: Друзья
Сообщений: 167
Статус: Offline
Добрый вечер)

Для меня фильм сначала был непонятен, т.к. плохо знаю новейшую историю нашей страны) но было ооочень, ну ооочень весело) смеялась от души) а уж когда Наталья Дмитриевна раскрыла глаза на правду, так сказать, то поняла, что фильм-то не с тем смыслом, который я в него вкладывала) хотя, если честно, я даже и не смогла понять какой у него смысл) да, борьба за то, что отняли, но не как не ожидала что фильм имеет политическую подоплеку. Хотелось бы сказать, что больше всех запомнился Филипп Ильич) особенно его фраза про то, что "человек, как животное, как вид, устал от жизни. Вроде и работа жилу не тянет, а жить устали" =)

P.S. спасибо всем за прекрасную дискуссию))))
 
Александр_ЛюлюшинДата: Суббота, 08.10.2011, 21:00 | Сообщение # 19
Группа: Администраторы
Сообщений: 3241
Статус: Offline
На самом деле, просто ШИКАРНОЕ кино, подтверждающее, что не перевелись в государстве Россейском очень талантливые люди, способные аккумулировать знания истории и (кино)культуры родной страны, учиться у других мастеров и диалогизировать с ними, работать со словом, а также зрительным и звуковым рядом, рассказывать без страха и упрёка о нашем былом, смеяться и плакать над своей сущностью, а главное – оставаться «хорошими человеками» и (принимая во внимание, увы, случившееся с Петром Луциком и Алексеем Саморядовым), я бы даже сказал, живыми людьми, вкладывающими в каждый сантиметр фильма настоящую Жизнь!

Попытайтесь вспомнить то, как построен фильм, отдельные кадры или сцены! Режиссёр очень грамотно и ритмично впускает элементы новизны, обращая наше внимание то на какое-то прозвучавшее слово, то на почти случайное движение в кадре, то на очередную постмодернистскую фишечку. При этом многие безоглядно верят в увиденное на экране, упуская из виду почти документальность сюжета, тем не менее, не взывающего к каким-то действиям, что для хорошего кино, на мой взгляд, и не присуще, а лишь подталкивающего к размышлениям об этом многожанровом Кино.

В связи с этим, к слову, соглашусь с Аней по поводу успешности нашего вчерашнего разговора. Меня очень радуют дискуссии, в к-ых медленно, но верно мы приходим к пониманию главного, лишь в последнюю очередь добавляя к пережитому субъективную оценку. Поэтому всем моё сердеШное данке шён за нашу с вами родную Окраину)
 
Маша_СочневаДата: Суббота, 08.10.2011, 21:13 | Сообщение # 20
Группа: Друзья
Сообщений: 8
Статус: Offline
Если честно, я была под впечатлением еще когда увидела небольшой кадр с прорубью. Фильм определенно очень необычный и злободневный. Да, действительно, когда Наталья Дмитриевна напомнила нам о том, что творилось в 90-е, я начала размышлять об увиденном в совершенно другом ключе.

Отдельно хотелось бы отметить просто потрясающую операторскую работу и игру актеров. А так же искрометный черный юмор и особую продуманность сюжета. За все время просмотра от экрана не отрывалась.

За дискуссию отдельное спасибо всем ее участникам.
 
Александр_ЛюлюшинДата: Суббота, 08.10.2011, 21:51 | Сообщение # 21
Группа: Администраторы
Сообщений: 3241
Статус: Offline
Коль скоро мы всё-таки начали писать после бурной пятничной дискуссии, хочу предложить всем кое о чём вспомнить. Мы часто пишем и говорим о том, что нам запомнилось. Так вот попытайтесь назвать сцену, кадр, цитату из «Окраины», к-ые Вам запали сильнее всего и, это для нас главное, объяснить, что именно они в контексте данного фильма могут означать.
 
Маша_СочневаДата: Суббота, 08.10.2011, 22:12 | Сообщение # 22
Группа: Друзья
Сообщений: 8
Статус: Offline
Меня больше всего поразило, как Колька Полуянов впервые увидел стихи. Очень поразила как снята и как сыграна. Для меня это и о безграмотности населения "окраин", и о нежелании вникать, и об отношении к литературе в целом.

Сообщение отредактировал Маша_Сочнева - Суббота, 08.10.2011, 22:12
 
Аня_НежельскаяДата: Суббота, 08.10.2011, 22:20 | Сообщение # 23
Группа: Друзья
Сообщений: 167
Статус: Offline
Ну на счет цитаты я уже писала) как мне кажется, Филипп просто проконстатировал сам факт. Люди уже изживают себя, поэтому все борются за жизнь как могут. Кто-то идет и расправляется с противниками, а кто-то забирает у слабых. Нет больше самодостаточности. Обязательно надо отнять у другого.

По поводу сцены или кадра надо подумать)
 
Евгений_ПанфиловДата: Понедельник, 10.10.2011, 17:25 | Сообщение # 24
Группа: Проверенные
Сообщений: 12
Статус: Offline
Согласен с Машей Сочневой, для меня самым откровенным были эпизоды с моментами когда герой Олялина постигал азы поэтического познания )))

И ведь не жадный он был, с другом делился знанием, с Панькой Морозовым. И так ему сие дело понравилось, что он готов был сам стать поэтом, человеком творческим. Он и подходил в борьбе за правое дело с огоньком - творчески. То на печку кого посадит, то ребрышки посчитает, то "тёмную" обкомовцу устроит, а в финале и вообще бритву в рот возьмёт. )))

Но есть для меня и пару других эпизодов, которые я считаю наивысшим откровением в фильме - эпизод преображения Паньки в Илейку муромского, когда он превращается в руку возмездия, в каменнного гостя, идущего по ночной улице и ощущающего свою правоту и Правду. Да-да, правду можно даже с большой буквы.

Ну, и эпизод с Филипом Ильичом, когда тот стоит в лифте и рассуждает, что костюмчик не тот, а через некоторое время уже довольный самим собою, говорящим, что: А вот теперь тот костюмчик, правильный! )))

Вообще, это произведение заведомо рано ушедших мастеров отечественного кинематографа настолько многослойно и многопланово, как, впрочем, и любое постмодернистское произведение, отсылающее к аллюзиям и ссылкам на первоисточники, но работающих на одну кокретную задачу - рассказать историю, и о том, что не правильный у истории ход. Оно и понятно, почему фильм не вышел в своё время в широкий прокат: опасное кино и честное.
 
Александр_ЛюлюшинДата: Понедельник, 10.10.2011, 20:10 | Сообщение # 25
Группа: Администраторы
Сообщений: 3241
Статус: Offline
Продолжаем разговор) Коль большинство из ныне действующих «ностальгирующих» лингвисты, приведу, пожалуй, чтобы не повторяться, тройку примеров именно из вербального текста фильма, к-ые мы, однако, в той или иной степени в ходе обсуждения уже затрагивали. Все они стали плодом «творчества» не раз упоминавшегося нами Филиппа Ильича.

«Буран не помеха – малый зверь прячется, большой выходит» (перед охотой)
Только ли охота на волков имеется в виду? Или, возможно, это посыл на завершающую часть фильма, в к-ой мужикам удастся возвернуть своё?...

«Тут я, тут я, мои родные, весь перед вами» (ответ волкам на охоте)
Как говорится в народной пословице: с волками жить – по-волчьи выть. Правда, не думаю, что народный командир (точнее, режиссёр) считает таковыми лишь представителей животного мира.

«Бунтовать же не собираюсь, мы не бандиты какие … Хочу я разобраться тихо, как это, земля наша без нас же продалась» (ответ матери Паньки)
Сафронов подчёркивает, с одной стороны, свой миролюбивый настрой и желание всего лишь навести порядок, а с другой – пассивный характер земли, ушедшей у окраинщиков из-под носа по вине непонятной стороны, никем до поры до времени не пойманной за руку.

Убеждён, мы можем продолжать и продолжать, тк нет в таком фильме ничего проходного и случайного …
 
Форум » Тестовый раздел » * СОВЕТСКОЕ и ПОСТСОВЕТСКОЕ КИНО * » Пётр Луцик "ОКРАИНА" 1998
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск:

Copyright MyCorp © 2024
Бесплатный хостинг uCoz